|
Tell me yours — maybe I'll tell mine
Страница: 1
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться12018-10-05 17:03:30
Поделиться22018-10-05 22:29:33
Виски ничего не знает о Кит - и это должно отталкивать, потому что они уже перешли черту, где полная загадочность становится притяжением, которое способно удавить любую тварь. За этой чертой не спасают деньги и колдовство. Мартин хочет двигаться в будущее (светлое, темное, разное). А сейчас звезды воют далеко, даже выше неба, и если пытаться им провыть ответ, то не пробьешь ту оболочку, что скрывает их разрушительный звон. Мартину не нужно крика, напоказ, открыто, услышишь, что слышат все, увидь, что зреет мир. Ему хочется научиться с кем-то смеяться, как звезды - так, чтобы никто, кроме них самих, не слышал. Так, чтобы всякое знание осталось под коркой. Лишь у особенных людей есть комбинация цифр и ключ, отворяющий правду, но у каждого на свете есть сотни сейфов.
Черта, за которой становится муторно и тошно от замков и толстых стен, когда ты готов знать. Виски не боится грязи, потому что живет в грязи, мерно загребая волны ладонями и погружаясь под толщу, где его место. Он не сможет осудить и легко посмеет принять, какую бы желчь не пришлось услышать. Не стоит бояться Виски. Однако он не научен ждать вечно.
Но Катрина молчит за своей громкостью, скрывается, как монахиня, и Виски не знает - оттого ли, что не хочет обременять его, или оттого, что не верит. Он не допускает такой возможности, что у Кит нет ничего шкодливого и неприятного за плечами, потому что у каждого в мире - есть. У самых честных, самых тихих и громких, самых немыслимых.
Сокер выставляет на журнальный столик пару салатов, фигурно нарезает фрукты, задумчиво терзает сенсор телефона после, забившись в уголок дивана. Сокер поджимает ноги и пишет точки, нервно дышит и листает диалоги, чтобы успокоиться. У него тридцать четыре новых сообщения - Виски некогда проверять, он стыдливо скрывается за неведимкой, пока кто-то на другом конце города терпеливо ждет, когда он увидит слова, составленные в маленькие исповеди. Раздражение появляется на свет и умирает внутри, не дойдя до горла. Но ему все равно нервно. Хуже переизбытка чужих тайн внутри себя может быть только желание выведать хоть одну у той единственной, что молчит.
Хлопок входной поджигает кровоток, и кончики ушей будто колет слабо, нежным, быстрым током. Виски старается не слушать чужие шаги, а пишет в заметках быстро и сумбурно, не раскрывая деталей и раскрашивая свой призыв ярко и тошно. Увидь, заметь, пойми-пойми-пойми, ответь мне что-то важное и цельное, что-то тихое, едва слышное. О чем стыдно или нельзя, или боязно, или глупо.
Кит матовая внутри, не разглядишь как следует, и жестока, как смертник, ведущий самолет к земле. Она напориста и умна, искристая и отважная - разве может Виски ее не ценить? Может, потому что это не более, чем еще одна одаренность на фоне тысяч талантов. Но он ценит. Спотыкается о пробелы, глотает запятые и кладет подбородок на колени. Так писать неудобно, но спокойно и тепло.
Салливан опускается на диван совсем рядом. Так много свободного - иного - пространства, но это её выбор и её право. Виски чувствует живую энергию, почти касается этой энергии боком.
Протягивает ей телефон - яркий дисплей, мерзкие цвета, позднее время в правом верхнем углу.
Он редко пишет что-то связное и полное мыслей, потому что ему не нужно что-то сказать. Сказать, сообщить - говорить можно не вслух, а жестами и символами, но тогда весь смысл теряется, как крошится бетон под молотом. Не стоит раскрывать лишнего, если ты молчишь.
Но это не лишнее. И их пальцы даже соприкасаются, когда он передает телефон. Это немного более смущающе, чем раньше.
"на самом деле я очень боюсь что бебе начнет пить, сотворит глупости и умрет потому что я люблю бебе, но еще я все время думаю что никто не отдаст мне племянников, если она умрет, их заберет какой-то детский дом может я вообще никогда не увижу их и не смогу себя простить, что упустил тот момент когда бебе стало совсем плохо"
Без точек, главных букв и того, что Виски может рассказать открыто и не стыдясь. Он отводит глаза, пока Кэт читает, и сжимает пальцами ее запястья, когда она пробегает глазами по последнему слову. Кожа к коже, он поведет ее к смыслу, как пастырь. Смыслу того, что имеет ввиду и о чем хочет просить. Мартин прижимает чужие руки, сжимающие его телефон, к груди Катрины, ловя стук сердца где-то совсем неглубоко (мясо и кости - плохая преграда на пути к смерти или мечте). Дарит ей что-то личное.
А затем медленно забирает телефон и прижимает девичью ладонь к себе, куда-то под ключицей. Хочет забрать. Виски смотрит напряженно и почти моляще (вот только он не умеет молится), и просит об одном-единственном маленьком подарке. Просто так.
Ей жалко?
Поделиться32018-10-14 21:31:49
Усталость каждого дня таит в себе неиссякаемый поток поводов ненавидеть свою жизнь вопреки тому факту, что жаловаться, кажется, не на что. Наверное, никто не умеет быть счастливым. А те, кто вдруг научился, забывают очень скоро, ибо счастье это не константа. Счастье — пик. До него и добраться-то не просто. Что уж говорить о желании удержать?
Катрина никогда не была счастлива. Морально удовлетворена это в лучшем случае и случай этот приходилось устраивать исключительно самой. Хитростью. Ложью. Никогда — просто за то, что существует и уж точно не ради того, чтобы увидеть её улыбку. Она возвращается в свою квартиру из дома родни, ощущая странное опустошение. Давно стоило понять что магия это не батарейка. Магия берёт больше, чем даёт.
Катрина в мечтах семьи отдала магии всю себя. Как и было заложено в идее воспитания. Сложно вовсе не воплотить эту задачу в исполненную реальность. Сложнее, наоборот, сохранить себя, уберечь дух свой и тело от силы, жаждущей забрать всё, что считается своим, сполна. Она не разувается, проходя в гостиную. Кит опускается рядом с единственным, кому от неё не нужно, на самом деле, даже денег. Деньги это возможность улучшить его жизнь хоть немного плюс повод быть рядом чуточку дольше. С Виски рядом на то чтобы отдыхается душой, но он надёжный и не стрекочет под ухом бодрой раздражающей болтовней тогда, когда хочется в дурном настроении умолкнуть на век ближайший и пару десятков лет сверху.
В руках Виски всё спорится, работает, сияет. Перед Виски каждый обнажает душу и некоторые не прочь обнажить, впридачу, тело. Эдакий бонус. Кит не комментирует это. Даже мысленно.
Он протягивает телефон и это не ново. Заметки на телефоне это вообще лучший способ болтовни на свете: работай умом да пальцами, язык пусть отдохнёт и тишина благим бальзамам на заёбанную миром душу прольётся дивным дождём.
Она читает. Привычно торопливо, будто боится чего-то не успеть и чувствует его прикосновения. Пусть ведёт. Пусть тянет на себя — это... Это что-то новое. Настолько, что Кит и не думает пытаться оттолкнуть. Пальцы теплые. От теплоты осторожных касаний тянет сказать, что всё будет хорошо. Зная лишь суть, не ведая деталей, сказать, что с Бебе всё будет просто прекрасно и жить они станут счастливо. Просто чтобы он улыбнулся.
Поиграть во враньё?
Ему не это нужно. Всё не будет хорошо и они оба это знают, но хочет Виски не горькой правды и не сладостной, приторной лжи.
Расскажу тебе своё и тогда и ты расскажешь мне своё. Так, кажется?
Не иначе.
Что ещё может быть ему нужно?
Тёплое биение пульса — жилка на шее. Проведёт пальцами выше и ощутит бьющийся под кожей. Искусительно близко — Катрина не откажет себе в таком удовольствии. Просто не сможет.
Сердце не стучит стремительно, выбивая рёбра наружу. Кит смотрит ровно, прямо в глаза, почти не мигает: это почти игра. Никто не выиграет. Каждый проиграет.
Она научилась читать его молчание.
С языка почти просится тысяча истин: от ненависти к семье столь затаённой, что не прокрадывается даже во снах. От этого тайного чувства до грёз о свободе. О том как она понимает, что имеет всё что нужно для счастья, но этого не мало — это просто не то.
Катрина молчит.
Когда привыкший хранить свои границы в сдающихся позициях вручает в её руки брешь в своей защите, это пугает.
Есть то, что пугает сильнее: перспектива оказаться в списке вереницы имён. Буквами на бумаге, от которых глаз уже так замылился, что угадать очертания написанного можно лишь хорошенько вглядевшись в чернила.
Становиться ещё одной преданной не ему, но его молчанию? Доверчиво глупо, утопающей, тонущей в собственных ошибках, выливая ушатами море грехов на того, кто привык бороздить моря чужой боли и грехов, как бывалый мореход?
Кит не тонет. Ей не нужен ни круг, ни спасительный ушат. Её, если уж на то пошло, спасать не нужно вовсе.
Если Виски считает иначе, это означает лишь то, что не так уж хорошо он её изучил, чтобы верить в удачливость плана.
Девичья ладонь еле уловимо, практически с нежностью гладит по скуле, губы трогает лёгкая, слишком грустная улыбка.
Она размыкает губы.
На тихом выдохе ответ смешивается с выдышенным воздухом:
— Нет.
Пауза. Это прозвучало почти грубо. Неправильно быть такой для него. Кит смягчает взгляд, шагает слегка вперёд. Почти сдавшаяся. Выглядящая почти извиняющейся. Много «почти» и мало слов. Зато смысл за ширмой: одерни и обнажи. Виски сможет. Он чемпион по угадыванию несказанного.
— Это моё, понимаешь?
Её. Не его.
У него же слов чужих, секретов, мыслей сотни... А ему в своём молчании о жизни подобная Кит — одна. Напоследок пальцы скользят вниз по подбородку, к шее и отстраняются прочь вместе с хозяйкой. Она не умеет его касаться ибо Виски слишком предал своим границам. Катрина получит всё что захочет если накинет двадцатку сверху — она знает и её от этого подташнивает. Не потому что он этим занимается — потому что это, видимо, единственный способ.
— Умираю с голоду.
Нет. Но отправляет в рот кусочек яблока, просто чтобы умолкнуть окончательно.
— Черчилль не сводил с ума?
Её-то уж точно, неугомонный котёнок-сова с умением воспроизводит шума больше, чем Кит и Виски вместе взятые. Колдунья всё ещё делает вид, что ей интересны будни кота и совсем не тронули секреты собирателя чужих тайн.
Так чертовски наивно. Эта ложь не имеет никакого смысла.
Поделиться42018-10-21 22:28:45
Мартин не любит, когда от него бегут.
Скрываются, прячутся, торопливо пакуя чемоданы, самые хрупкие кусочки кладут в саквояж, тольо бы унести подальше от его сухого, неразмыкающегося рта. Зачем? Мартин не любит истин и абстрактных картин, но живет в мире, созданном абстракционерами - он молод, пуст и жаден до чужих слов, будто собственные обратились в потребность, в ласковый мёд, смягчающий першение в горле. Каждая минута молчания требует корма. И потому он не любит - когда взгляды отводят, сжимают губы в тонкую полоску, когда тишину режет разве что дыхание, но не больше него. Он живёт, свыкшись с сумбуром в своих вещдоках, в своих складах под корой черепа, и каждая чужая мысль истощает тепло, которое не дает умереть. Печет, жалит, колет, маленькие огоньки сливаются в едва-едва выносимое пламя, но не дают упасть, как будто кожа горит года, но никогда не горят кости. Лучше так, чем мерзлота тишины. Лучше смутная боль с тяжестью, чем вечный голод, остервенелое желание познать больше. Лучше страшный конец, чем бесконечный страх, да?
Но. Но когда с ним не разговаривают все прочие - прощается, забывается. Он может понять, принять чужое желание сохранить что-то в своей личности, до чего другой мир ещё не добрался. Но Кит - Кит не "все". Кит - из тех немногих, о которых Сокер хочет слышать не из-за выкручивающей кости, грызущей суставы ломки найти рассказчиков, а потому что ему это важно, необходимо. Потому что он желает сам, и чувство это не похоже на жженый перец. Оно обычное. Приятное чувство.
И на чужое "нет" Сокер дергается, зажимается и прячет сам свои зрачки. Он смотрит в углы, в тени и на потолок - мимо Катрины. За долгое время Мартину удается вновь попробовать обиду - настоящую обиду. Она выжигает кожу губ кислотой и жалит язык болезненным укусом. Он чувствует, что у Кит есть желание - ей ведь хочется, чтобы Виски ей доверял? Он доверяет по-своему, сильнее, чем Бебе, к слову, ради которой не спит часы и часы. Но сама Кит не хочет доверять Виски. Ему всё равно, почему. Ему всё равно, что движет ей, этим эгоизмом или желанием оградить - но отчего он не может преступить это желание? Салливан движет что угодно, но только Виски кажется, что это что-угодно-кроме-любви. А ему хочется любви. По-своему. Хочется свой кусок. Остров.
И Мартин Сокер губами повторяет "нет", показывая кромку зубов, показывая свой недовольный оскал. Мартин не умеет презирать - ни слабаков, ни шлюх, ни наркоманов. Всех, кто для него не звучнее, чем "никто", и многих прочих. Но он умеет испытывать злость и отвращение к тем, чьи пальцы неаккуратно дергают душу за разные уголки, струнки, кусочки, раздрабливая на миллиарды. Потому что. Потому что какого хрена...
Он почти говорит это - но вовремя останавливается. Только делает резкий жест рукой, взмах, сметающий все последующие слова. Ты хочешь увести тему, Кит? Хочешь убежать от разговора, которого и так нет, потому что Сокер не способен звучать громко? желаешь скрыться под завесой своего собственного молчания, огороженном тысячей трелей? Динь-донг, динь-донг. Как бы не так. Это для тебя слишком много.
Мартин встает резко, трясет башкой и смотрит сверху вниз, а по костям как-то совсем внезапно начинает протекать недовольство, ярость и гнев, превращаясь в одно искреннее и самое чистое из чувств - обиду. Ожидания пропадают, испаряются, как оседают сливки на несвежем торте. Ужасно гадко. Кисло. Он старается схватить её больно за руку - чтобы через сжатие пальцев, через давление на кожу передать что-то изнутри самого себя, но останавливается. Выплескивая раздражение на журнальный стол, Виски пинает его ногой, и с мерзким скрежещущим звуком ножки проезжают по полу, и часть его работы разлетается по комнате. Под телевизор, диван, в углы и темные места. Разница? Всё равно никто из них не голоден.
В его взгляде есть небольшое свирепство, не заменяющее вопрос "почему", но почти озвучивающее, повторяющее "какого хера?". "Какого не мне, Кит?".
Она особенная - Виски это отлично знает, понимает и принимает. Но иногда он хочет коснуться этой особенности - это более интимно, чем секс или общая водка. Это иллюзия единения.
Только вот Кит, это, похоже, совсем и не нужно.
Страница: 1
