На экраны выходит Крепкий Орешек, Трент Резнор выступает на разогреве у Skinny Puppy, Советский Союз вовсю лихорадит перестройка.
Скид всего этого не замечает, потому что бухает. Как конь. Иногда больше.
Вообще-то, причиной всему послужил уход Дженни.
В 1979-ом, ага.
(скид отлично справляется с нудной монотонной работой на протяжении долгого времени)

Накидаться в пятницу утром — почти искусство. На экранах — Кто Подставил Кролика Рождера, но Скид застрял в Апокалипсисе Сегодня.
Запах напалма, вот это вот все. Скида чуть наизнанку не вывернуло в первый раз. Во второй все-таки вывернуло.
(скид отлично справляется с тем, чтобы доводить начатое до конца)

Асфальт поднимается навстречу его лицу. Он мужественно встречает его правым боковым. И еще коленями.
Кто-то помогает ему подняться.
(скид отдергивает руку, потому что отлично справляется и сам)

Ощущение чужого рта на своей шее — очень специфическая штука, как ни крути. Скиду нравилось, когда это делала Дженни, даже если потом на коже оставались лиловые кровоподтеки.
Этот мужик — не Дженни. И вместо засоса у Скида чуть ниже уха теперь две неровные дырки.
Кажется, он и правда прижимается к нему губами. Слизывает кровь. Пьет, если быть точнее, и что делать с этой информацией, Скид пока не придумал: его мозг занят обработкой входящих сигналов, на исходящие времени не остается. Проще говоря, он почти в кататонической коме от глубочайшего ахуя, и даже вырывается как-то совсем неубедительно, хотя и во всю силу желания жить, помноженного на терминальную гомофобию.

Воспоминания больше смахивают на полуистлевший сон, обрывки которого были наспех набросаны в блокноте карандашом, а сам блокнот после этого кто-то сожрал: невротъебись элегантная метафора того, что Скид не помнит вообще нихрена.
Шаг вперед. И еще один, совсем неуверенный. По ощущениям немногим отличается от паломничества к Синаю. Скид оценивает свое самочувствие примерно в две тысячи семьсот ступенек.
Кто-то обнимает его и крепко прижимает к себе. Он виснет на чужом плече с энтузиазмом мешка капусты. Шаркает грязными кроссовками по асфальту. У Скида почему-то все руки в земле.
Ах да, и колени.

Обои и правда классные. В цветочек. Он сидит, еле-еле раскачиваясь из стороны в сторону, и думает, что его наебали. Скид знает карту собственного тела, и где на этой карте что-то должно болеть.
Не болит ничего.
Какой-то закадровый голос будничным тоном объясняет, что Скид теперь вампир. Звучит как издевка, потому что даже ведущие магазина на диване демонстрируют больший эмоциональный диапазон. Купите стиральный порошок по цене стиральной машины! Позвоните к нам в студию и получите крыло самолета и крышку от унитаза! Скид, теперь ты вампир, и, кстати, посмотрите, как быстро этот нож шинкует овощи.

Итану едва ли стоит отворачиваться: в доме нет сейфов, а оружие хранится под подушками. Он очень медленно перетекает в пространстве из положения А в положение Б. Со стороны может показаться, что Скид просто продолжает раскачиваться, с трудом удерживая равновесие даже сидя. Диванная подушка — в полуметре; под ней — видавший виды, но надежный смит & вессон.

Ужасно хочется пить, но когда он делает глоток чая, то даже не чувствует вкус. Ни второй глоток, ни третий ситуацию не исправляют. Две вещи происходят почти одновременно: Скид левой рукой аккуратно ставит чашку, а мгновение спустя уже уверенно целится Итану в грудь. Первая пуля уходит между четвертым и пятым ребром. Вторая — точно в лоб.

— Пшел нахуй, Итн, — сипит Скид, когда безжизненное тело валится на пол, и не слышит собственных слов: в ушах противно звенит.

Выстрел из пистолета без глушителя в замкнутом помещении — определенно, не тот опыт, который хочется повторять дважды. Скиду кажется, что его череп треснул по швам, а к ушам кто-то прижал подушку. Он растерянно моргает, сгибаясь пополам; касается лбом коленей и беззвучно шевелит губами. Вспоминает какой-то армейский стишок.

Итан мертв. Скид может утверждать наверняка, потому что по паркету раскиданы его мозги. Багровая лужа медленно расползается по доскам, заливает стыки, впитывается в старый лак: пол точно придется перестилать, если он хочет, чтобы у полиции не возникло вопросов. Выпрямиться и удержать равновесие — едва посильная задача, но Скид все-таки справляется, хотя ему приходится ухватиться за спинку дивана.

Обводит взглядом гостиную: пестрые шторы, разномастные кресла, полосатый коврик у телевизора. Мертвое тело в интерьер положительно не вписывается. Скид идет в ванную, где сперва сдирает прозрачную занавеску, а потом припадает к раковине. Жадно глотает воду из-под крана и спустя минуту выблевывает обратно — жажда, которая только усиливается с каждой минутой, требует чего-то другого. Он вновь ярко представляет залитый кровью пол.

— Блядь! — меньше всего на свете Скид ожидает, что труп — тот самый труп, который он собирается завернуть в занавеску, вывезти подальше от города и тихонько закопать в лесополосе — начнет шевелиться. Кажется, Дженни была права, и ему стоило найти психотерапевта получше. Не того ублюдка, что просто выписывал ему два рецепта в месяц, а хорошего специалиста, чтобы вправил извилины на полагающееся место.
Вот, пожалуйста, галлюцинаторный психоз: больше ему объяснить происходящее нечем. Скид расширившимися от шока глазами пялится на то, как затягивается пулевое отверстие во лбу Итана. Аккуратная такая дырка чуть выше правого глаза. Затягивается. Мать ее.
К горлу подступает ком.

— Блядь... — хрипит Скид, когда из груди выбивает воздух. Он видел, как солдат, словивший пулю в череп, поднимается и бежит еще несколько шагов — с зияющим провалом на месте выбитого глаза. Но такого дерьма, как тут, не было даже во Вьетнаме. Скид бы ущипнул себя за руку, но его уже впечатали в стену, и реальность происходящего ощущается на все двести процентов.
Мертвецы так не умеют. Ему нужно срочно пересмотреть кое-какие приоритеты.

Кровь струйкой стекает по предплечью Итана и капает на паркет. Скид запоздало понимает, что слышит этот звук. И голос тоже. И вообще, с ушами у него все почему-то в полном порядке: ровно настолько, чтобы уловить угрозу и сразу же о ней забыть, завороженно таращась на чужую руку.
Пульс подскакивает, по ощущениям, до двухсот. Скид нервно заглядывает Итану в глаза и сразу же переводит взгляд обратно. Потом еще раз.
Ну что за дерьмо, господи, что за дерьмо-то такое.

Дрожь проходит по всему телу, стоит почувствовать вкус. Его накрывает практически моментально; Скид смыкает челюсти, вспарывая острыми клыками кожу; давится; глотает; крепче стискивает пальцы, как будто вознамерился оторвать Итану руку по самое, нахрен, плечо. Издает недовольный и совершенно нечеловеческий рык, когда тот отшвыривает его обратно в стену, но не дергается навстречу: медленно сползает вниз, окончательно переставший понимать, что происходит.
Скиду очень хорошо. Он расслабленно запрокидывает голову и прерывисто дышит.

Отредактировано Jax Skidmore (2018-10-10 11:34:36)

После крови Итана — пожалуй, эту информацию он обработает чуть позже, не сейчас — подсунутое под нос пойло кажется форменным издевательством. Эйфория уступает ленивой расслабленности, а та — искреннему отвращению. Скид кривит губы и, высунув кончик языка, касается его пальцами. На коже остаются алые разводы. Почему-то именно это зрелище приводит его в чувство окончательно.

— Что за херню ты несешь, — ворчит еле слышно, но уже без всякой уверенности и какого-либо энтузиазма. Подумав, все же делает еще один глоток. И еще. И так, пока не опустошает бутылку: на вкус, может, и дерьмово, но навязчивую жажду удается приглушить до вполне приемлемой отметки.
По крайней мере, теперь Скид может думать о чем-то еще, хотя нельзя сказать, что ему этого сильно хочется.

За первой следует вторая. Третью он оставляет на потом: даже сейчас срабатывает вбитая в подкорку привычка, приобретенная во время войны.
Во вьетнамских джунглях нет круглосуточных магазинов. И автоматов по продаже кока-колы, как ни странно, нет тоже. Выпить все сегодня, значит, неминуемо пожалеть об этом завтра. Скиду и без этого хватает вещей, о которых он жалеет перманентно; жадность в число его грехов не входит точно.

— Типа как в «Носферату», да? С Аджани, — избегает глядеть на Итана и вместо этого смотрит на свои подрагивающие пальцы. Несколько раз сжимает и разжимает; наконец, кое-как встает и делает пару шагов вперед.
Ошметки мозгов все еще лежат на паркете. Кровь безвозвратно портит доски. В голове у Скида что-то щелкает и как будто становится на место.
В конце концов, очнуться на больничной койке, привязанный к ней ремнями, он еще успеет. Наверное.

— И что, если я пущу себе пулю в лоб, будет то же самое? — уточняет чисто на всякий случай. Облизывает губы, только теперь замечая, что клыки явно стали острее. На пробу без усилия смыкает челюсти на собственной ладони; несколько секунд с удивлением наблюдает, как затягивается прокушенная кожа.
Повторяет эксперимент трижды, просто на всякий случай.

— А чеснок? В смысле, чеснок лучше не жрать? — кажется, ему нужен блокнот и карандаш. И бутылка чего-нибудь покрепче: вспомнив об этом, Скид вытаскивает из шкафа початую daniel stewart. Опрокидывает в себя почти четверть, прежде чем отмечает что-то неладное.
Не то чтобы ему позарез хотелось ощутить вкус дешевого бурбона, но Скид все же чувствует легкое разочарование.

Далеко не все привычки Скида призваны всячески ухудшать качество человеческой жизни; некоторые даже идут ему на пользу, и привычка некритически воспринимать информацию явно входит в их число. Вместо того, чтобы впасть в когнитивный диссонанс, граничащий с немой истерикой, он просто принимает все, что говорит Итан, к сведению. В голову не стрелять, чеснок не жрать. Звучит несложно.
И вообще, чеснок ему никогда особо не нравился.

Новые знания открывают увлекательные перспективы. Скид неторопливо осознает, что, если верить Итану — а поводов не верить у него больше нет, — то он не просто здоров, но и вовсе не может сдохнуть. В смысле, даже если захочет. Даже если сильно. Хорошо это или плохо, понять пока трудно, но немедленного желания выпилиться путем прозаичного выноса мозгов на противоположную стену ему вроде как не хочется. Скид даже приходит к выводу, что в новой ипостаси есть определенные плюсы.

Протянутую руку вежливо обходит своим вниманием: несмотря на ведро чудесных новостей, выплеснутых со всей щедростью, симпатии такого уровня он к Итану пока не ощущает. А той, что есть, для романтической прогулки явно не хватает, так что Скид сперва скрывается в ванной — наскоро оттирает приставшую к коже землю, швыряет грязные вещи в корзину, выуживает более-менее приличные штаны с футболкой, — и просто идет вперед; в последний момент чуть отклоняется в сторону, чтобы не задеть Итана плечом — движение выходит на удивление уверенным и в каком-то смысле изящным. Ни следа преследовавшей его последнее время раскоординации, напротив: он чувствует себя так, словно только что закончил тренировку и полностью разогрел мышцы. К этому, как и ко всему остальному, Скиду только предстоит привыкнуть.

Ждет, что сейчас они чинно прогуляются до ближайшего бара — и зачем только, если кое-кто раньше говорил о том, как бесполезна теперь выпивка? — но вместо этого Итан стремительной тенью слетает по ступенькам и почти сразу оказывается у почтового ящика. Буквально за секунду покрывает два десятка шагов: уследить за ним, и то оказывается непросто. Что говорить о попытке догнать. Скид растерянно моргает и решает не задавать вопросов — бежит следом, запоздало отмечая, с какой легкостью ему это дается. Подошвы мягко пружинят, дыхание не сбивается ни на секунду. Быстрее. Фонари мелькают так, словно они с Итаном не бегут, а едут в тачке. Еще быстрее.
Карл Льюис сожрал бы шнурки своих кроссовок.

— А ты... какого уровня? — они останавливаются за пару домов, в тени, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания: в подворотнях, может, и нет ненужных свидетелей, но в увеселительных кварталах явно не стоит нагло бить олимпийские рекорды. Сердце колотится размеренно и неспешно. Дышит Скид тоже ровно, хотя его слегка потряхивает от впечатлений.

Только теперь до него доходит, что Итан собирается делать в баре. Запоздало, но доходит. Особой радости Скид почему-то не чувствует.