Луиз стоит и смотрит на большой аквариум с карпами. Большой аквариум с карпами стоит и смотрит на Луиз. У Луиз, кажется, даже спросили, могут ли ей чем-нибудь помочь. Луиз сначала кивает, а потом мотает головой.
Ну, кто ей поможет, в самом деле.
Луиз кутается в искусственную леопардовую шубу и поправляет очки безымянным пальцем.

Она, строго говоря, не особенно понимает, где находится, но старается не подавать виду. Она, кажется, очень виновата, потому что должна была подождать Итана около машины. Но, давайте смотреть правде в глаза, шансов не было никаких.
Нет, сначала Луиз честно разглядывает медленно кружащиеся снежинки. Потом праздничное освещение. (Особенно ей нравится теплый свет гирлянд на деревьях) Потом она замечает автоматические двери, а дальше все как в тумане.
Целая батарея елок из пластика.
Тысяча и еще несколько штучек елочных шаров.
Выставленные идеально ровными рядами свечи.
(Охранник заглядывает в глаза Луиз, но ее зрачки в порядке)

Луиз даже и не знает, за что все это бедному Итану. Она вовсе не хотела его подставлять. Бедный, бедный Итан. (Один из карпов всплывает вверх брюхом) Луиз прекрасно понимает, что буквально свалилась ему на голову. Луиз прекрасно понимает, что ему тяжело, но все равно не может заставить себя уйти. А ведь это все неприлично, пора бы и совесть иметь. Луиз понимает, что ведет себя не очень хорошо. Луиз понимает, что должна сейчас стоять на парковке. И совсем не понимает, как отсюда выйти.
Она уже прошла мимо елочных игрушек, мимо странных банок с котами и собаками. Луиз читает ценники: «Корм для кошек», «Корм для собак» – и усмехается – мир, все-таки, стал очень странным. Луиз прошла между полками с какой-то едой (?), едва не ослепла от всех этих цветов.
Луиз остановилась у аквариума. (Всплывшего карпа вылавливают и куда-то уносят) Аквариум украсили какой-то дурацкой мишурой. Луиз совсем не разбирается, но даже ей понятно, что это выглядит как-то глупо. 

Мимо идет женщина с ребенком. Ребенок спит, примотанный к ней каким-то большим куском ткани. (Что это за ерунда?) Ребенок мерно дышит, и Луиз, кажется, видит, как бьется жилка у него на шее. (Да бред, что можно разглядеть в этой тряпке)
Луиз медленно поворачивает голову и безымянным пальцем поправляет очки.
Все очень плохо, ей срочно нужна помощь.

– Кошмар, – Луиз поворачивается обратно к аквариуму. Теперь все это выглядит очень жестоко. Луиз не нравится, она поджимает губы.
Обычная рыбалка, как ни крути, честнее. Луиз думает, даже вампиры честнее. У них, по крайней мере, нет таких резервуаров.
Нет же? Луиз боится спрашивать.

Итан появляется совсем рядом. Он всегда возникает из ниоткуда, когда у Лу накапливается много вопросов. Ей это нравится. И когда он сокращает ее имя, тоже нравится. Никто ее так раньше не звал. Даже Франсуа. Особенно Франсуа.
Итан очень хороший, он знает уйму всего. Про самолеты (Луиз до сих пор в восторге), про мно-го-квар-тир-ны-е дома, про джинсы, про автомобили и про карпов. Луиз всякий раз не знает, как реагировать. Иногда ей даже кажется, что Итан издевается, но каждый раз оказывается, что он был прав.
Поэтому Лу не задает лишних вопросов про карпов. Ей нравятся карпы, а то, что они сидят и ждут, когда их сожрут, не нравится.

Итан говорит про Рождество. Говорит, он купил гирлянды. Луиз поворачивает к нему голову. Она очень давно не праздновала Рождество. Франсуа говорил, они не могут праздновать Рождество и Пасху. Это неправильно. Они едят людей. Им нельзя.
Луиз хлопает ресницами и не знает, что ей делать.
(В который раз)
– Пойдем, – нет, дело вовсе не в гирляндах. Хотя кого мы обманываем, – Все иные празднуют Рождество?
Честно  говоря, Лу ужасно хочется. Она готова пойти на сделку с совестью. Особенно учитывая обстоятельство в виде карпов.

Женщина с ребенком крутится неподалеку. Ребенок зевает. Женщина достает с полки какую-то пластиковую упаковку. Луиз стоит к ним спиной, но слышит, как зевает ребенок. Луиз на всякий случай делает вид, что дышит, хотя знает, что никому нет до нее дела.

Итан идет к выходу, Луиз не отстает. Она видит гирлянды на елках тут и там. Снежинки, сосульки, фигурки оленей, шарики, просто какие-то маленькие лампочки. Ей ужасно любопытно, какие выбрал Итан. Интересно, они мигают? Меняют цвет?
А елка? Елка у них живая или из пластика? Луиз не знает, какую хотела бы больше. Елка из пластика вовсе не пахнет, но у нее такой никогда не было. А игрушки? Какого-то одного цвета или разноцветные?
Интересно, Итан наряжает елку каждый год? А раньше он наряжал елку со своими друзьями или один?
А они устраивают какие-нибудь посиделки на Рождество? Ой, нет, она не хочет знать, как выглядит их праздничное блюдо.
Луиз держится долго и не задает вопросов. Но потом что-то идет не так.
– Итан, а что такое бдсм?

Луиз очень внимательно слушает и не уточняет, где об этом слышала. Она не уверена, что это хорошо кончится.
Луиз хлопает ресницами и поправляет очки еще раз. Она прячет за ними глаза, но и без того видно, как меняется выражение ее лица.
Кажется, вот это вот лицо ей надо закрепить и не менять никогда. Просто чтобы лишний раз не напрягаться. Все равно каждый день оно складывается во что-то подобное. Сначала электричество. Потом Итан поговорил с кем-то по смартфону. (Лу запомнила, Лу умничка) Потом смартфон заговорил с Итаном сам. (Лу пялилась на него минут, наверное, двадцать. И на Итана, и на смартфон) Потом огромные магазины. Потом из смартфона заиграл Гендель. Потом Итан включил Генделя на какой-то другой штуке, и он зазвучал почти как вживую. Теперь, вот, «будь моей собачкой».
Луиз думает, что, если таким занимаются перевертыши. Будь моей собачкой – Вот, пожалуйста, тебе какой породы? Ай, нет, ну пожалуйста, она не хотела все это представлять!

Моро замирает на месте. Много свободного времени, значит. Значит, скучно. Она, значит, пять лет книжки читала, и ей было нормально, а этим вот скучно.
Минус еще один к угрызениям совести, если она захочет кого-нибудь сожрать.
Плюс один к страху, что однажды ей это покажется нормальным.
С брюками, вон, совсем быстро вышло. А ведь тоже какой дикостью казалось. И с Генделем из той вот штуки (Лу не запомнила, ну, извините). А потом оказалось, что в этой штуке есть еще целая уйма всякой разной музыки. Лу даже понравилось. Till we found the sea of green and we lived beneath the waves in our yellow submarine, и все такое. Кстати, Итан, а что такое субмарина?

Луиз прислушивается к себе. Нет, догнать тех потрясающих людей желания не возникает. Сказать, что она хочет с ними – тем более. Нажаловаться Итану? Хм, пожалуй.
– Я стояла вон там, у большой елки. Несколько человек пригласили меня встретить Рождество с ними.
И теперь она, между прочим, очень оскорблена. Интересно, дело в шубе? Или в очках? Пожалуй, солнечные очки в помещении – это все-таки чересчур. Очки Луиз снимает.
– Пришлось сказать, что мне надо кое-что купить.
И это, кажется, тоже было ошибкой. Лу видит этих людей там же, под елкой. Лу хотела бы придумать свою игру. «Побудь моим ужином», например. Что-нибудь в этом духе.

Итан обхватывает Луиз за плечи и говорит, что этих людей убивать нельзя. Луиз подается вперед, обнимает Итана, прижимается щекой к его груди.
– Ну, пожалуйста, – Луиз видела, как в каком-то магазине то же самое сделала какая-то маленькая девочка. У нее получилось. Луиз не учитывает, что она уже лет двести как не маленькая девочка, – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.
У них нет лицензии. Нельзя убивать людей просто так, когда можно спокойно получить свой пакет крови. Луиз всю свою жизнь мечтала, что ей больше не придется никого убивать. Мечты сбылись, будущее наступило. Итан практически так и говорит. Нельзя их убивать. Их и просто кусать не очень желательно.
– Только чуть-чуть. Совсем немного.
Они достанут бутылку вина, угостят их самую малость. Луиз даже может расцарапать кому-нибудь спину. Никто ничего и не поймет. Они, в конце концов, сами хотели.
Луиз отстраняется и кивает. Луиз улыбается.
– Мы не будем. Мы точно не будем.
Итан ведет Луиз к выходу. Луиз идет и немного пританцовывает. Самую чуточку. У нее будет настоящее Рождество. Они как-нибудь усыпят тех троих, нарядят елку, Луиз наденет то странное платье в горошек и, может быть, очки (хотя это, конечно, чересчур). А потом они с Итаном съедят вот этих вот людей. Но только чуть-чуть. Совсем немного.

– Мы не будем перегибать палку, Итан, – Луиз сдерживается изо всех сил, чтобы не улыбнуться во все тридцать два. Эти три идиота идут к машине. Луиз очень довольна и гладит одного из них по щеке.
– В машину. Сейчас, – Лу открывает заднюю дверь. Ребята, конечно, крупненькие, но поместятся, ничего страшного. А вот и поместились, только посмотрите, какие молодцы.
Что здесь, собственно, такого. У них тоже должен быть свой праздничный ужин. Людям, значит, можно покупать живых карпов и то ли варить их прямо так, то ли отрубать голову, а им немножечко покусать людей нельзя? Ну, знаете ли, это несправедливо.
Никто даже почти не пострадает. Ну, может, кроме того, крайнего. Луиз, может быть, ему спину и расцарапает. А может, не ему. А может, не исцарапает, она еще не решила.
– Домой? Нам еще елку наряжать.
Луиз забавно морщит нос. Они едут из торгового центра со всякой рождественской ерундой, с новой одеждой и с едой. Кто бы только мог подумать?

Отредактировано Louise Moreau (2018-10-21 13:37:19)

Луиз кивает и улыбается. Луиз улыбается, обнажая клыки. Это, говорят, теперь вполне прилично. Вполне прилично, но все равно не для нее: нельзя, чтобы это увидели люди. Впрочем, Луиз сидит в машине, вряд ли кто-то что-то поймет.
Она никуда не уйдет. И в их сторону она не смотрит. И вообще.
Нет, правда, ну, с чего он взял, что что-то может пойти не так? Разве у них так часто что-нибудь идет не так? Ну, день, когда Луиз проснулась, мы не считаем. И только что в супермаркете – тоже. И до этого, и после.
Итан возвращается быстро, до дома они доезжают еще быстрее.

Луиз с интересом рассматривает бутылку ликера, а потом ставит ее на стол к остальному угощению. На столе уйма всего. Шесть бутылок виски, восемь упаковок пива. Лу смотрит на это с подозрением: она вовсе не уверена, что все это может поместиться в человека.
Луиз не очень хорошо помнит, но, кажется, алкоголем можно здорово отравиться. Может быть, даже насмерть. Но Итану, конечно, виднее. Этим троим, наверное, тоже.

В соседней комнате горит свет. Электрический.
(Луиз в восторге)
(Опять)
Елка из пластика. Луиз почти не верит, что у них будет елка, когда Итан приносит какой-то небольшой цилиндр. В цилиндре лежит елка по частям и крестовина, на которой это, видимо, должно стоять.
Луиз замирает в дверях. Если бы она дышала, то сейчас бы все равно перестала, потому что здесь опять творится магия. Итан за каких-то пару минут ставит елку в углу, а потом начинает расправлять ветки.
Луиз еще с полминуты пялится на Хьюза, а потом идет помогать. Выглядит несложно, а вместе они справятся явно быстрее. А справиться быстрее очень нужно. Очень.
– А что сейчас обычно поют на Рождество?
А давайте все вместе споем песенку. Например, про то, что Лу совсем не хочет есть. Отличная праздничная песенка. Очень рождественская.
На кухне звякает стекло и шуршат пакеты. Луиз сжимает стеклянный шарик рукой, но вовремя ловит себя на всем этом. Шарик хрупкий, шарик ей жалко. Шарик среднего размера, поэтому будет где-то посередине. Зато звездочка маленькая – ей быть повыше.
Лу чувствует, как у нее дрожат руки. Ей бы вовсе не хотелось портить праздник, поэтому она делает вид, что ничего не происходит. Главное, добраться до тех ребят раньше, чем ей окончательно сорвет крышу.
Большой красный шарик на нижнюю ветку. Золотой шарик со звездочками – в середину. Белый шарик в блестках – наверх. Зеленый – в середину.
Все в норме. С кухни доносится глухой удар. Кажется, алкоголем все-таки можно отравиться. Может быть, даже насмерть.

Луиз недовольно кривится. Она смотрит на Итана на всякий случай, но и по его лицу понятно, что все это ужасно вульгарно, и вообще, ни разу не норма. Это хорошо. Луиз много думает о том, что изменилось за то время, пока ее не было, и всякий раз приходит к выводу, что, в общем и целом, не так уж много.
Технический прогресс – это, конечно, хорошо. Это сильно упрощает все, если хорошенько разобраться. Какие-то детали поведения, манер, тоже стали примитивнее: следить за каждым своим шагом нет необходимости, и никому нет ни до кого дела. Луиз все это скорее нравится, чем наоборот. Но лучше всего то, что ей не нужно учиться заново тому, что хорошо, а что плохо.
У Итана действительно тонкие запястья. Этот его Джордж был прав.

Итан уходит на кухню. Луиз продолжает методично вешать шары. Чем мельче, тем выше. Луиз нравится, что у нее есть система. Это успокаивает.
На кухне приглушенный разговор. Они хотели охладить пиво. Луиз приподнимает брови – она не думала, что они действительно дойдут до пива.
Итан возвращается, достает что-то из шкафа, несет тем троим. Лу не совсем уверена, что правильно понимает происходящее, но ей заранее не нравится. Она подозревает, что ребятам на кухне придется не сладко. Или напротив – слишком сладко. В любом случае, она хотела бы запомнить этот вечер, но, кажется, Итан окончательно отрезал ей такую возможность.

Лу отсчитывает те самые десять минут и идет проверить, как у них всех дела. Происходящее не слишком напоминает праздничный ужин.
– А они точно останутся живы?
Виски разлит по полу, ближайший к Луиз человек безвольной тряпкой висит на стуле. Очень большой тряпкой. Очень большой и очень тяжелой тряпкой. Все трое дышат, и это, конечно, обнадеживает.
В конце концов, Итану виднее. Он наверняка не впервые это проворачивает.
Луиз подходит к ближайшему мужчине со спины, приподнимает его за плечи и вонзает зубы в шею. Вкус очень странный, ни на что не похоже. Раньше такого не было. Франсуа приводил пьяниц, но вот это – что-то совсем другое.
Этот мужчина (как жаль, что он не успел представиться) Луиз не нравится. Держать его неудобно – слишком крупный, слишком высокий. Она опасно сжимает его плечи. Как минимум, синяки останутся.
Ей бы, строго говоря, уже стоило его отпустить, но она, кажется, не может. Совсем не может.

Луиз слышит голос будто через толщу воды. Разобрать ничего невозможно, да она и не пытается. Луиз очень хорошо, но недолго. Она начинает вдруг захлебываться, разжимает пальцы, мотает головой. Несчастный с прокушенной шеей мешком валится на стул.
Итан долго трясет за плечи. Луиз несколько раз моргает и отшатывается назад.
Ну, конечно. Итан опять был прав. Луиз Моро нельзя подпускать к живым людям. Если, конечно, никто не хочет, чтобы они перестали таковыми быть.
Когда-то в позапрошлом веке она впервые увидела, как Франсуа выпил человека до конца. Он вернулся тогда под утро, они с Луиз не виделись где-то с неделю. Франсуа втащил за собой в дом молодую женщину. Женщина была в сознании, но так напугана, что не могла проронить ни звука. Франсуа тоже выглядел заметно помятым.
А потом он прокусил ей шею и выпил. Совсем.
Это было отвратительно, и Луиз не разговаривала с ним примерно столько же, сколько они не виделись до.
Так нельзя. Она никогда так не делала до своего пробуждения.
Сейчас на счету Луиз минимум пятеро. Если бы не Итан, прямо сейчас стало бы шестеро, а то и семеро. Хотя постойте-ка…

– Живой?
Луиз ждет пока Итан не кивнет, вытирает кровь с подбородка (уж как может), отворачивается и шепчет: «Vater unser, der Du bist im Himmel». Почему-то по-немецки, почему-то ни на одном другом языке она сейчас вспомнить не может.
С Франсуа это неминуемо кончилось бы скандалом, с Итаном – она не знает.
Также она не знает, помогло ли это хоть раз, но сделать с собой все равно ничего не может: все это так сильно въелось, что сохранилось на уровне рефлексов даже через два века.
Лу складывает руки, сцепляет в замок, чтобы они не дрожали, стоит так еще несколько секунд, снова разворачивается к Итану. Ей ужасно стыдно. Он обещала, что ничего такого не будет, но не смогла сдержать слово. Это точно так же отвратительно, как и выпить человека до конца.
– Прости меня, пожалуйста.
Луиз отворачивается снова, потому что, кажется, физически не может смотреть Итану в глаза. Она практически бросается к раковине и какими-то рваными, хаотичными движениями смывает кровь с шеи и подбородка. Брызги летят во все стороны, розовая вода струйками стекает к вороту.
Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем инквизиция до них доберется.
Кажется, если Лу продолжит в том же духе, то вовсе не много.

Луиз, оказывается, нетвердо стоит на ногах. Луиз понимает, что нетвердо стоит на ногах, когда взваливает на плечо здоровенного мужика.
Нет, дело не в мужике. Дело в том, что и в каких количествах вот эти трое употребили за последние полчаса.
Луиз думала, с ней случилась та ситуация, когда испуг не оставляет от опьянения никакого следа. На самом деле, оказывается, что до Луиз просто долго доходит.

Остается только молиться, чтобы никто не заметил, как она тащит этого вот человека. И как грузит в машину. И вообще.
Луиз вовсе не хотела бы, чтобы их видели вместе. Даже в таком состоянии. Особенно в таком состоянии.
Итан говорит, что надо оставить их в парке. В естественной среде обитания. Отпустить на волю. Чтобы они играли и резвились. Вот напитки, вот трава. У них все условия. Один сидит под деревом, второй опирается на другого. У одного даже вполне себе довольное лицо. У второго просто расслабленное.
Ничего подозрительного.
Никто ничего не заметил, но Луиз все равно не может смотреть на Итана. Ей ужасно стыдно.

На оставшегося в квартире человека Луиз смотреть тоже не может. Во-первых, после всего он выглядит не очень-то хорошо. (Да и с самого начала, надо сказать, тоже). Во-вторых, у него из шеи до сих пор сочится кровь, у него все еще бьется сердце – он дышит, и Луиз лишь усилием воли уходит в спальню вслед за Хьюзом.
Лу сидит на кровати и думает про того мужчину на кухне. Лу внимательно смотрит, как Итан достает ампулу из-под доски, и думает про того мужчину на кухне. Итан что-то говорит, Лу слушает и думает про того мужчину на кухне. Они едут куда-то на машине и Лу думает про того мужчину на кухне.
А потом понимает, что мужчина не на кухне, она не в спальне, Итан не в спальне, думать, кажется, вредно.

Они стоят перед дверью. Итан стучит. Луиз гипнотизирует машину. В машине остался мужчина, который уже не на кухне, но который все еще дышит, у которого бьется сердце, сочится из шеи кровь. Хорошо, что Джексон нормальный. И что Итан нормальный. И что мужчина остался в машине, а Луиз нетвердо стоит на ногах. Это существенно повышает шансы мужчины-не-на-кухне на выживание.
Дверь открывается, Луиз рассматривает Джексона. Он действительно нормальный. Он вовсе не выглядит довольным, как и любой, к кому завалились в ночь перед Рождеством с окровавленным, бессознательным, дурно воспитанным туловом, которое, ко всему прочему, нужно еще и спрятать, да еще и так, чтобы в итоге оно осталось живо. Так себе задача.
– Привет, – Луиз склоняет голову набок и улыбается. Праздник же все-таки.

сентябрь-ноябрь
Шестерни бюрократических машин обоих дворов оказываются ничуть не проворнее, чем в человеческом мире. Терезу передают с рук на руки и переселяют из комнаты в комнату. Окон нет ни в одной. Из разговора еще с той, самой первой ведьмой она узнает, что подходить к окнам от рассвета и до заката ей теперь категорически вредно для здоровья. Тереза не сопротивляется. Просто в пребывает в тупом оцепенении: идет, куда скажут; пьет кровь из пакета и не замечает особой разницы, если попадается отрицательный резус-фактор.

Двор Хаоса, говорят Терезе. Ставят перед фактом, не особо интересуясь ее мнением. Метка ее пугает, но, против ожиданий, не прожигает кожу до мяса и костей. Тереза пытается осторожно сказать, что предпочла бы тех, хороших, но ее никто не слушает. Ставят печать на ребра и сдают на руки Джексону. Очень милые ребята.

Джексон оставляет новую скрипку на застеленной кровати. Джексон говорит, что кровь в холодильнике, что в пасмурные дни можно гулять, что лучше не попадаться на глаза соседям.
(мистер бергман мертв, юная мисс бергман пропала без вести, и это в их-то тихом районе, какой ужас)

Терезе дают красивую лицензию на гербовой бумаге. В тот же вечер в Портленде становится еще одним человеком меньше. Терезе очень вкусно. Тереза надеется, что вытошнит ужин за ближайшим углом, но жадный организм не хочет отдавать сожранное. Следующим днем она так и не находит в себе сил, чтобы раскрыть тяжелые светонепроницаемые шторы, а Джекс пусть потом подметает.

Тереза уводит Кекса гулять почти на всю ночь. Притаскивает из дома старый ноутбук и нотные тетради. Пытается врезать еще один замок в дверь своей новой комнаты, игнорирует попытки Джекса помочь. То, что следующей ночью замок оказывается на нужном месте, принимает как должное. Как и все, что делает Джекс, пытаясь обеспечить ей хоть какое-то подобие комфорта.

декабрь
Она опускает смычок и прислушивается. Тянет носом воздух, что твоя гончая, но не чует ровным счетом ничего: ах да, чтобы вся эта вампирская фигня действовала, нужно чтобы организм работал по-человечески. Тереза принюхивается еще раз. Выдыхает и начинает играть громче. Подумаешь, у Джекса гости, с кем не бывает. Ни разу за это время не было, а тут нате. Ничего странного и ничего интересного.

Тереза откладывает скрипку и гремит замками. Из-за двери ощутимо тянет кровью; Тереза на всякий случай перестает дышать, но ощущает запах на корне языка.
Ничего страшного. Она просто как бы невзначай пройдёт мимо и посмотрит, что там происходит. Просто именно сейчас за пакетом крови выбралась, гости тут совершенно ни при чем.

Тереза демонстративно на них не смотрит. Как ей кажется. Предварительно замечает и дробовик, и женщину с кудряшками, и полумертвого мужчину на руках у другого, полностью и давно мертвого мужчины. Но после этого демонстративно вскидывает подбородок и, якобы совершенно не видя всего этого, исчезает на кухне.

От беглого взгляда на чужую кровоточащую шею жрать Терезе хочется в два раза сильнее против обычного. Она берет два пластиковых пакета из холодильника и намеревается вернуться к себе таким же быстрым шагом. Тереза удовлетворила любопытство, Терезе тут больше нечего делать.

— Привет, — бурчит Тереза, когда понимает, что стремительный забег до комнаты не удается. Улыбаться гостям Джекса и ему самому у нее не очень получается; она не пытается и даже не особо смотрит на них. У женщины красивые кудряшки, а Скидмор такой дофига внушительный со своим дробовиком, но взгляд сам собой соскальзывает на мужчину с раной на шее.

Она сейчас уже пойдет и перекусит. Вот прям сейчас сдвинется с места и оставит их решать свои очень важные вампирские вопросы. Тереза шумно сглатывает, прижимает к груди пакеты с кровью и в целом выглядит так, словно в последние пару лет ее кормили половиной зернышка в день в лучшем случае.

Некоторое время Тереза пытается взвесить, чего в ней больше: природного любопытства или выученной за последнее время осторожности. Невесело прикидывает, что самое худшее с ней уже произошло, так что вроде как и бояться больше нечего. Дробовик в руках Скидмора наводит на определенные размышления, конечно. Но у него вообще своеобразный способ решения проблем.

Убить соседскую девчонку, встретить старых знакомых с оружием в руках. Все укладывается в одну стройную логическую картину. Тереза выглядывает у него из-за спины на голос женщины. В каком-то смысле она ей даже нравится. Все равно не такая, какими рисовали вампиров в книжках, но все же Терезе нравятся и кудряшки, и тембр голоса, и общая вроде как доброжелательность. И принадлежность к женскому полу.

— Спасибо, — пытается отзеркалить улыбку, но выходит неуверенно и смущенно. — Это Гершвин, — когда ей кажется, что гостье это ни о чем не сказало, зачем до уточняет дальше: — Ну, он еще Summertime... - и умолкает, окончательно смутившись.
Явно они не лекцию о музыке пришли послушать. И если в доброжелательность женщины она еще как-то верит, то ее спутник не внушает особого оптимизма.

На него она вовсе старается на всякий случай не глядеть. Что-то в нем настораживает, но до конца определиться, что именно, у Терезы не совсем получается. То ли что-то в лице, то ли тот факт, что он приволок сюда недоеденного мужика. То ли все сразу. Она сдержанно кивает и осторожно, без лишнего шума, подходит к раненому человеку.

— Я не... — конечно, она не будет его есть. Как бы там что ни делал Джексон, она солидарна, что кушать живых людей не очень хорошо. Ему бы вообще скорую вызвать, думает Тереза. А еще она думает, что прежде ее бы стошнило от одного вида так разорванной шеи. А еще о том, что сейчас эта шея выглядит роскошнее рождественского стола, который ей явно не светит. Да и какое ей теперь Рождество вообще.

— Сюда бинт хотя бы... — говорит очевидную вещь и снова смущается сама себе. Вроде взрослые дяди (и тетя, разумеется), а таких простых вещей не понимают. Тереза касается раны и вспоминает, что читала про кровопотери и оказание первой помощи в принципе. Промыть, зашить, организовать переливание, вызвать врачей...

Тереза облизывает палец как бы совершенно невзначай. Держится удивительно долго. Может быть, даже целую минуту.

О том, что зашивать мужика после нее будет очень проблематично, а кровопотеря может быть несовместимой с жизнью, ей уже как-то не думается. Вкус совершенно не тот, что в пакете, и совершенно не тот, что у сожранного в первый месяц прохожего. Но Тереза не может сказать, что ей не нравится. Совсем наоборот, Терезе вкусно, Терезе хорошо, и Тереза готова подобрать много разных красивых эпитетов как только снова сможет говорить.

Пока с внятной речью проблемы, да и с восприятием окружающего мира тоже. На смену дурману от свежей крови приходит дурман совершенно иного рода. Тереза слышит чьи-то шаги рядом, чувствует чьи-то руки на плече. Чувство тревоги растет пропорционально количеству выпитого.

Тереза едва не вырывает приличный кусок из чужой шеи, скалится и шипит в сторону подошедшего. Мир вокруг не поспевает за резким движением, догоняет секундой или двумя позже. Тереза прикрывает глаза, опирается рукой о пол и как-то отстраненно думает, что если на этот раз ее все-таки стошнит, то вампир из нее однозначно не получился.