[indent] – до –
  До смерти матери все идет не очень; смерть — ничего не меняет. Озлобившийся на весь мир отец болтается где-то между первой стадией алкоголизма и непрестижной работой в портлендском порту. Тереза сливается со стенами и к восьми годам хлопочет по дому не хуже заправской домохозяйки. Домашние задания делает — если успевает вообще — под тускловатым светом ночника; днем ей важнее выдраить утлую кухню и приготовить нормальный, а не подгоревший, как в прошлый раз, ужин. Она старается, но знает, что старается недостаточно. Каждую до слез обидную реплику в свой адрес (тупая; никчемная; криворукая; бесполезная; обуза; нахлебница) считает абсолютно заслуженной. Хоть бы даже за оценки в дневнике.
  Тереза барахтается в десятке худших учеников в классе и на излете первого десятка лет понимает, что american dream — явно не про нее. 

[indent] – ре –
  Решительность — совсем не то, чем может похвастать Тереза. С утра пораньше застирывает испачканную простыню в холодной воде. То бледнеет, то краснеет, объясняя отцу, на что ей нужны деньги. Знает, что ни в чем не виновата, что лишние полтора бакса на прокладки не пробьют дыру в семейном бюджете, но не может отделаться от ощущения, что снова где-то накосячила.
  Чуть не падает в обморок каждый раз, когда выходит отвечать к доске. С огромным подозрением и сомнением слушает учительницу биологии; та говорит, что ей нужно просто больше заниматься, и тогда все получится. То же самое позже говорят некоторые другие преподаватели. Тереза и рада бы поверить, да только где взять время на занятия.
  Со временем она перестает запоминать лица и имена женщин, то и дело появляющихся на пороге дома. Не оправдываются и надежды на то, что появление хоть одной из них упростит ей жизнь. Ко всем привычным хлопотам добавляется еще и недосып то из-за стонов, то из-за криков из соседней комнаты.
  Тереза учится перемещаться неслышно и не привлекать к себе излишнего внимания ни дома, ни в школе. Однокашники, кстати, ее даже не дразнят. Скучно задирать ту, что просто изучает носки демисезонных сапожек и никак не реагирует ни на шутки, ни на оскорбления.

[indent] – ми –
  Мисс Мэйсон — единственная, с кем Тереза чувствует себя по-настоящему хорошо. Она не кричит, не критикует, а если и сердится, то делает это настолько карикатурно, что грех всерьез обижаться.
  В ее присутствии она закрывает глаза и играет; улыбается, кожей чувствуя одобрение наставницы, даже когда отходит от нот и срывается в неуверенную, совсем детскую по сути, но сносную импровизацию. С неизъяснимой нежностью льнет к изящной, еще материнской скрипке, выводит свои и чужие мелодии, полностью растворяется в музыке и забывает об остальном мире.
  Дома тот же фокус не проходит. То, что выходит красиво рядом с мисс Мэйсон, в присутствии отца звучит сухо и оборванно по краям. Затылком чувствует, как он приваливается к косяку и смотрит. Старается изо всех сил, но из-под смычка выходят только нервные, отрывистые, насквозь фальшивые звуки.
  Она совсем-совсем не может его порадовать. Дрожащие руки отказываются выводить даже простенькие гаммы; Тереза справляется с секундным порывом отбросить скрипку подальше. Бережно убирает ее в потрепанный кофр, прежде чем уткнуться носом в подушку и всхлипывать уже туда.

[indent] – фа –
  Факт: дружелюбным Джексона назвать очень сложно. Никак не осуждает, когда Тереза стреляет у него сигарету, не ехидничает, когда она давится первой же затяжкой. Не расспрашивает о проблемах дома, но долго рассматривает, пока она оборачивает ладони вокруг горячей кружки с чаем. Она нерешительно благодарит. Сбивчиво о чем-то рассказывает. Пытается задавать вопросы. В лучшем случае получает односложный ответ и все тот же долгий взгляд. Он не делает ровным счетом ничего, что обычно гонит ее прочь от взрослых людей.
  Тем не менее, Тереза благодарит за чай и предпочитает откланяться. На холодных темных улицах ей почему-то спокойнее, а с Джексом отныне она предпочитает здороваться быстрым нервным кивком. Горячий чай — не ахти какая интимная подробность, но Тереза почему-то боится, если отец узнает.
  Как будто ему нужны лишние поводы, чтобы на нее сорваться.

[indent] – соль –
  Соль, суть, стержень. Вряд ли кто может польститься на худенькую забитую девчонку, но Майкл провожает ее до дома. И второй, и третий раз. Учтиво тащит ее сумку и подбадривает, когда она рассуждает про колледж. Поддерживает и обещает поднатаскать по химии.

  Отец дышит крепким водочным перегаром, брызжет слюной и кричит не то, что на весь дом — на весь квартал, наверное. Она — шлюха; так и знал, что у нее одни мужики на уме; если так не терпится раздвинуть ноги — может катиться в подворотню, а не строить из себя скромницу со скрипочкой.
  Изящный инструмент разлетается от удара об косяк; отец растаптывает обломки и меняется в лице, когда у Терезы впервые за семнадцать лет хватает смелости ответить во весь голос. В ушах звенит, а сама Тереза почему-то оказывается у стены; на дрожащих пальцах остается кровь, когда она подносит их к носу; от минутной смелости не остается и следа. Мучительная пауза заканчивается звонком в дверь, а вид Джекса на пороге окончательно выбивает ее из колеи.

  Он говорит, верно, больше слов, чем она слышала за все время их недолгого знакомства. Чудом успокаивает отца, но этим только больше пугает. А дальше все происходит как в дурном сне, от которого она почему-то никак не может очнуться.
  Она вырывается, пытается кричать и звать на помощь, в конце просто визжит, даже когда до тошноты давится совершенно поганой на вкус кровью. Брыкается, покуда хватает сил, а потом постепенно затихает, не волнуясь, что чужая кровь льется по шее и пачкает опрятную кофточку. Какое ей дело до кофточки, если она умирает.

  Из-под земли удается выбраться примерно за час. Не соображая ничего от страха, перемешанного с радостью — жива! — крадется домой, избегая редких ночных прохожих и пытаясь отряхнуть безвозвратно загубленную юбку. Чертов психопат. Извращенец. Убийца. А ведь могла тогда остаться на ночь.

  Отец выглядит не на шутку взволнованным, Тереза готова кинуться к нему на шею, но тормозит. Буквально на несколько секунд. Он что-то говорит. Кажется, ругается вперемешку с извинениями. Кажется, рад видеть. Кажется, обещает, что больше так не будет.
(у терезы ужасно ноют десны; а от отца пахнет уже не перегаром, но тем, что ей жизненно необходимо)

[indent] – ля –
  Лярва — лживая, лицемерная, фальшивая, улыбается ей и говорит, что все хорошо. Она тут не задержится, скоро ее отдадут Джексу, и тогда все точно будет хорошо. У полиции не будет претензий. А прогрызть глотку собственному отцу почти до позвоночника — ну, с кем не бывает. С новенькими вампирами и не такое случается. Хорошо, что вовремя нашли.
  Тереза не роняет ни одного слова с момента, как обнаруживает себя над трупом отца. Запирается в душе и стоит под ним до рассвета — по часам, по крайней мере, выходит именно так, ведь настоящий рассвет ей в ближайшие десятки лет наблюдать разве что по телевизору.
  Так ей объяснили. Тереза переодевается в заботливо принесенные ей тряпки, заворачивается в плед и никак не реагирует на внешние раздражители.

[indent] – си –
  Сидеть, ходить, лежать — невыносимо. Она мечется по временно отведенной ей комнате. В зеркале не отражается внезапно похорошевшая вампирская дева. Спасибо, конечно, что отражается хоть что-то, но благодарной себя Тереза не чувствует.
  Соваться за плотные занавески — табу. Скромный серебряный медальончик с фотографией матери теперь рассматривать только на расстоянии. Мечты о завершении школы и поступлении в колледж рассыпаются прахом. Тем самым, в который рискует превратиться и она, стоит ей выйти под полуденное солнце.
  Все будет хорошо, говорят они. Говорят про какие-то дворы, про какой-то Хаос, рассказывают о лицензиях, забивают ей мозг полной бессмыслицей.
  Что вообще может иметь смысл, если она умерла в семнадцать лет, не успев увидеть не то, что другие страны — доехать до противоположной окраины Портленда. У нее не осталось даже скрипки — так о каком «хорошо» может идти речь?
  Они хотят сдать ее тому, кто закопал ее в соседнем дворе. Хорошо?

  Она не верит ни на секунду.

***