Проклятое лето. Бен морщится, глядя на серое небо, которое еще вчера полыхало солнцем и жарой, сулив Тремэйну скорую и болезненную смерть, если он высунет нос из своего прохладного убежища. На все вопросы он отвечает, что просто не любит жару и солнце, что быстро сгорает (а тут даже не соврал), и вообще предпочитает когда идет дождь.

Очередной труп. Вроде бы не криминал и справиться мог бы кто-то из младших экспертов, но Бен устал сидеть в четырех стенах, поэтому вызвался поехать сам, о чем пожалел уже на полпути. Ветер гнал тучи и периодически мелькало солнце, которое весьма осложняло его жизнь в последние двадцать лет, с тех пор как Бенедикт стал вампиром.

Ночь куда веселее, малыш, говорила когда-то ему создательница и улыбалась, обнажая клыки. Она таскала его за собой, как тряпичную куклу, искала ему пропитание и учила пользоваться Зовом, но не укрощать голод. Она делала из него чудовище, такое же как она сама. Тогда Бен не осознавал этого, но когда она снова появилась перед ним, то уже знал, что Рейган отступница. Он не знал сам аон выбрала этот путь или ее изгнали. Он вообще ничего не знает о ней кроме имени, и того, что будь у нее желание, она приказала бы ему перебить всех его знакомых и тех, кто будет в радиусе видимости, и он бы подчинился.

Подняв воротник пальто, Тремэйн отодвинулся подальше от окна, пряча руки в карманы. Хорошо, что на заднем сидении он был один, иначе пришлось бы выкручиваться как-то иначе. Он привык за все годы работы тут. К счастью, его реальный возраст не знает никто. По хорошему, Бенедикт сейчас дорабатывал бы последние месяцы перед пенсией, был бы почетным судмедэкспертом, на которого бы все равнялись, читал бы лекции в каком-нибудь медуниверситете или полицейской академии. Но он давно понял, что обучение подрастающего поколения это не для него, да и пенсия ему не светит, скорее серебряная пуля в лоб или он рано или поздно облажается и останется горсткой пепла на тротуаре.

— Что тут у нас? — надевая перчатки, спросил Бен у патрульного. Рядом показался детектив Оруэлл. Еще одна причина, по которой Банни выбрался из своего подземелья на свет божий, о которой, естественно, ни одна живая или мертвая душа не знает. Он предпочитал не привязываться ни к кому, особенно к людям. Они слишком недолговечные и хрупкие, слишком хочется их выпить досуха и не оставить ни капли крови. Но в Декстере было что-то такое, что заставляло мертвое сердце хотеть биться.

— Детектив, — он улыбается ему, салютуя двумя пальцами и присаживается рядом с телом. — Итак... Тремэйн протягивает руку, убирая с лица жертвы волосы, и шипит отдергивая руку. Проклятое солнце. Дернул же его черт вылезти на улицу. Все равно все детективы приходят к нему, чтобы узнать результаты вскрытия и исследования образцов, но нет же, ему зачем-то понадобилось именно работой, так сказать, в поле впечатлить одного конкретного детектива, чтобы тот перестал смотреть на него как мышь на удава. — Как ваше ничего? Заглянете ко мне за результатами экспертизы по прошлому делу?   

Перчатки защищают, хоть и не особо, но привычка прятаться длиной в двадцать лет сильнее. Он втягивает голову в плечи, но продолжает осмотр, периодически поглядывая на меняющийся рисунок облаков, гонимых ветром.

— А говорили не криминал, — бурчит Тремэйн. Он устал от безалаберности патрульных. Нет, среди них было очень много хороших полицейских, которые добросовестно делали свою работу, но ему почему-то всегда везло на тех, кто нихрена не хотел делать, лишь бы поскорее сдать дежурство и поехать домой пить пиво и жрать пиццу. Бен присоединился бы к ним, если бы ему при этом не нужно было жрать кого-то из них, чтобы поддержать пьяный кутеж.

— Нет ногтя на мизинце левой руки, вижу синяки на лодыжках и правое запястье стерто, — Тремэйн говорит спокойно, будто читает лекцию или рассказывает какую-то скучною историю. Он привык к трупам, он сам труп. Его не трогает чужое горе, и будь он детективом или просто офицером полиции лучшего человека для общения с убивающимися родственниками не смогли бы найти. — Похоже на след от наручников, но нужно проверить. Либо ее где-то держали, либо хотели острых ощущений в постели, но что-то пошло не так. Бен кривит губы в усмешке, где-то за спиной тихо смеется один из патрульных, с которым он уже не раз пересекался на выездах.

Снова дергается, когда рядом показывается луч летнего солнышка, осветивший тело молодой девушки, которой так не повезло оказаться здесь и в таком состоянии. — Других повреждений пока не вижу, точнее смогу сказать после вскрытия. Он осторожно переворачивает тело, осматривая еще раз, проверяет свою же работу. Привычка.

Пончики? Серьезно? Бен только вопросительно приподнимает бровь и качает головой. Сладкое он не любит, никогда не любил. Разве что обмакнуть пончик в кровь, к примеру, напарника Декстера. Они никогда не ладили, но оба были профессионалами и работая над делом на собачились. Однако за глаза друг друга активно поливали дерьмом, хорошо скрытым за язвительностью и сарказмом.

И Бен не осуждал ни Декстера, ни других офицеров и патрульных, которые пили кофе или перекусывали на местах преступлений. Он не их начальник и ему, откровенно говоря, все равно. Главное чтобы работу свою они выполняли как следует. А Оруэлл выполнял, поэтому даже если он сейчас сядет грызть ногу своего напарника, Тремэйн простит ему и это. Но если он снова извинится за ту просьбу его дочери, Бен его ударит. Он прекрасно понимал, что в гости его никто не ждет, и только из вежливости и желания не обидеть девочку не сказал ни да, ни нет. Он уже устал говорить, что все в порядке и порой им всем не хватает той детской непосредственности.

В легком пальто неудобно, но оно защищает от солнечных лучей. От дождя не спасет, но лучше промокнуть, чем превратиться в пепел. — Для вас, детектив, хоть к завтрашнему утру. Кривая усмешка, быстрый взгляд на Декстера и снова к телу. Он уже отдал распоряжения собрать все необходимые образцы вокруг, взять пробы воды и почвы, поискать улики поблизости и на шоссе. В общем, просто повторил все то, что знали и без него. Бенедикт был дотошным, и этим многих раздражал, но работу свою делал хорошо, часто подмечая то, чего не видели другие.

— Что, хорошо вчера ночка прошла? — скалится один из копов, передавая Бену пакеты для улик, чтобы он мог взять образцы с тела. — Ага, вроде того, — опять же не говоря ни да, ни нет, отмахивается Тремэйн, вытаскивая из-под ногтей девушки кусочки кожи тонким пинцетом. Он не пил и даже не приближался к тем, у кого в крови был алкоголь. Не потому что брезговал, нет. Прожив в Техасе в полном одиночестве и доведенный до безумия почти полгода, Бен ел и не такое, даже крыс. Ему не нравился вкус алкоголя в крови, как будто разбавленная с мерзким горьким привкусом. Неприятно. Но всегда перед обычными людьми проще изобразить, что у тебя похмелье, чем пытаться объяснить, что ты боишься солнечных лучей и минута на солнце грозит серьезными ожогами, а пять минут оставят от тебя горстку пепла, которую тут же разнесет прохладный ветер, который сейчас гонит тучи по всему небесному пространству над Портлендом.

Он поднимается, выпрямляя затекшие ноги, и тут же отскакивает в сторону, прячась от внезапно выглянувшего лучика солнца, тогда как другие наоборот подставляли лица под тепло в сегодняшний хмурый день. Тихо шипит, потирая висок. Две секунды не оставляют следа, но оставляют ощущение, будто схватился голыми руками за горячую сковороду.

— Собирайте тут все и везите в лабораторию. Мне тут делать нечего больше… Где-то за спиной раздалось фырканье, заставившее Бена обернуться. Бакс, опять он. Как бы сильно не хотелось вцепиться ему в глотку и вырвать к чертям его мерзкий язык, который пустил по участку не одну сплетню про нелюдимого патологоанатома, Тремэйн лишь улыбается. Он может одной рукой переломить хребет этому мудаку и ни одна мышца на лице не дрогнет, но нельзя. — Детектив, — обращается он к Оруэллу через плечо. — Если соберетесь навестить меня сегодня, не берите с собой напарника, иначе он сможет проверить насколько удобны холодильные камеры нашего славного морга.

Снова дергается, когда солнце обжигает ухо, и, стягивая перчатки, почти бежит к машине патрульного, что привез его сюда. — Джеф, отвези меня обратно. Кейс с уликами ложится на заднее сидение, Бен садится рядом, отодвигаясь подальше от окна. Все-таки это была очень плохая идея выходить из полумрака и прохлады морга на улицу днем.

«Зайди позже. К тому времени как вы освободитесь я уже смогу что-то дать по собранным уликам.»

Пишет он Декстеру, перескакивая на «ты», машет телефоном в окно, чтобы тот проверил сообщения, и снова салютует двумя пальцами, когда машина трогается с места. Они постоянно не могли определиться как им общаться, но в пылу работы или обсуждения часто забывались и общались или ссорились будто старые друзья.

Два часа.

Вряд ли Бен успеет сделать многое, но хотя бы что-то сможет выдать. Тело привезут позже, поэтому вскрытие точно останется до утра, а вот улики обработать он хотя бы поверхностно может. Спасибо современным технологиям, которые значительно ускоряют дело.

Возле участка он еще задержался в машине, старательно изображая что пишет какие-то важные заметки в телефоне, хотя просто ждал, когда скроется солнце, чтобы он смог проскочить внутрь. Блядское лето. Почему он притащился именно в Портленд? Почему не вечно пасмурный Лондон? Сидел бы попивал себе чай и чопорных англичашек, научился бы оттопыривать мизинчик и говорить с акцентом, от которого у половины населения планеты трусы моментально слетают.

Но нет, он торчит тут, возле Двора, но предпочитает жить среди обычных людей. Так спокойнее, и Бену нравится быть рядом с ними. Они напоминают ему о конечности жизни, и о том, что он своей смертью не умрет. Последнее время мысли о собственной смерти стали посещать все чаще. Кризис среднего возраста что ли? Да нет, глупости. Ему почти шестьдесят, тут в пору о пенсии думать, мечтать выращивать цветы на заднем дворе своей фермы, а не мечтать затащить в постель молодого симпатичного детектива. Он, кажется, вообще женат и не особо интересуется Беном, хотя они и проводят достаточно много времени вместе. Когда впервые Декстер спустился к нему с кружкой кофе и завел разговор не о работе, Бен был в шоке. Он привык, что его сторонятся и считают чудаком, но работать с ним хотят, потому что он не задает лишних вопросов, не дает бестолковых фактов и делает все без лишней жалости и эмоций, только сухие факты. А тут разговоры о любимых фильмах, о музыке, которую Банни слушает когда работает, о дочери Декса, и все как-то на удивление легко получается. Только с ним легко почему-то. Наверное, дело в человеке, потому что с остальными Бен ладил не так хорошо, хотя и открытого конфликта ни с кем у него не было.

Или одна мерзкая особа снова начала дергать за ниточки откуда-то из своей норы? Он не знал где Рей, и знать не хотел, потому что убить ее, чтобы разорвать связь он не сможет, она сильнее, а помогать ему в этом никто не будет. Пусть лучше сидит где-то подальше от него и не появляется больше никогда. Бенедикт усиленно посылал эту мысль куда-то в пространство каждый раз, как в голове возникали мысли о создательнице.

Родная лаборатория встретила ему прохладой и тишиной, и Тремэйн наконец-то расслабился, потирая бледное лицо руками, чтобы прогнать остатки напряжения. Ему нравилось работать в поле, но не когда каждый шаг грозит ему ожогом. Нет, теперь до поздней осени Тремэйн носа не высунет из лабораторий и морга. Тут его стихия, тут его исследования и его дом, потому что он практически не покидает кабинет.

Пакеты и пробирки рассортированы. Что-то уже в обработке, что-то только готовится. Бен быстро стучит пальцами по клавиатуре рабочего ноутбука, вбивая данные в отчет. Он еще не скоро будет готов и каких-то чудесных открытий врач не сделал, но был настолько увлечен, что не услышал как открылась дверь, не распознал шаркающие шаги по коридору и открывшуюся дверь.

— Привет, — вздрогнул вампир, оборачиваясь на тихий кашель. Теряет хватку. Обычно застать его врасплох практически не возможно было. Он всегда ждал своих посетителей, еще от лестницы слыша чужие шаги. Но сейчас отвлекся на придумывание ответа Декстеру на одно из его сообщений, что не заметил, как прошло почти полчаса, и сам отправитель явился к нему лично. — Ну как там дела? Тело недавно привезли, так что результаты вскрытия будут только утром.

Он снова опускает голову в ноутбук, заканчивая предложение в своих записях, чтобы ничего не упустить и не забыть. — Это по прошлому делу, — не глядя протягивает детективу папку с бумагами. — Как ты и предполагал, это была самодельная взрывчатка. И сработала она слабенько, иначе жертв было бы больше. Сам сделал сам взорвался. Иронично.

Все это время Тремэйн продолжал печатать, и только когда поставил точку и сохранил документ, снова обратил взгляд на Оруэлла. — Что же до нашей красавицы, — поднимается со стула, хотя обычно просто катается по кабинету. — Ее привезли туда, потому что рана на голове большая, а крови мало вокруг. Плюс синяки и посмертные следы, как будто ее закидывали в багажник. Он говорит тихо, но в тишине морга его слышно прекрасно, подходит максимально близко к Декстеру, держа в руках те немногие из готовых анализов улик, что он успел сделать. От него пахнет пончиками, бензином, сыростью дождя, а на шее сквозь загорелую кожу видна вена, Бен физически слышит как бьется его пульс и с трудом давит в себе желание облизать сухие губы. Только улыбается, наклонив голову набок. — Голова ее и убила. Либо опять же случайность в постели, либо били целенаправленно. Выдал еще один листок с результатами проверки следа на запястье. — А ты когда-нибудь использовал наручники не по прямому назначению? — ему действительно интересно. Не то, чтобы он намекал на что-то, но был бы непрочь попробовать нечто подобное.

Жена. Тремэйн зацепился за это и обиженно поджал губы. Значит, он женат. Что ж, это не первый облом в его жизни. Но почему-то этот самый обидный. Что-то в Оруэлле было такое, что притягивало. Наверное, он просто был настоящий и живой, человечный, теплый и семейный. Полная противоположность Бенедикту и всем, с кем он когда-либо заводил недолгие отношения.

Ему почти шестьдесят, а он ведет себя как подросток, которого только что отшили. Ты же ничего и не просил, идиот. Бен берет себя в руки и улыбается. — Мне не понять. Он никогда не был женат, никогда и ни с кем не встречался дольше полугода, и все расставания были очень неприятными, потому что женщины истерили, плакали и кричали, а мужчины часто хотели разбить красивое лицо, но просто плевались оскорблениями в ответ на слова Тремэйна, что ему стало скучно и он уходит. Он намеренно обижал их, не оставляя даже малейшего желания найти его снова, возобновить отношения, потому что смотреть на то, как дорогие тебе люди стареют и умирают тяжело. И именно поэтому он все еще держал дистанцию с детективом, потому что не хотел еще сильнее вляпаться в симпатию к нему, хотя, кажется, уже вляпался, потому что раскрыв рот наблюдал, как Декс взъерошивает мокрые кудри и с большим трудом подавил в себе желание убрать со лба прилипшую прядку.

— Прости, идиотский вопрос, — говор южанина прорывается и Бен тут же глубоко вздыхает, чтобы спрятать его. Он долго боролся, но даже сейчас спустя много лет, когда он нервничает или расстроен говор уроженца Джорджии выдает его с потрохами. — Кажется, эти болваны наверху часто говорят о подобном, подумал, что тоже смогу. Но не вписываюсь.

Конечно, он не считал болванами тех, с кем работал уже несколько лет. Ну, по крайне мере не всех. Декса вот не считал, его напарника тоже, но он намеренно делал все, чтобы Бен начал так думать, постоянно цепляясь к нему. Большинство из них толковые копы, способные на героические поступки и принимающие ежедневно множество важных и тяжелых решений, но были среди них и те кто действительно были болванами.

— Как дела с нашей новенькой? — спрашивает врач про новое дело, присаживаясь на стол, где еще полчаса назад лежало тело, а теперь металлическая столешница блестела в тусклом свете ламп. — Не страшно сюда спускаться? Многие твои коллеги боятся. Особенно новички. Тремэйн улыбается, вспоминая одного из новых патрульных офицеров, которого старшие товарищи отправили, чтобы он прошел боевое крещение моргом, а тот рухнул в обморок, едва переступил порог, увидев как один из помощников Бена вскрывает грудную клетку, пока сам патологоанатом спокойно сидит за столом рядом и потягивает кофе. Пришлось приводить его в чувство и тащить наверх, а потом устраивать разнос этим идиотам, напоминая что морг это не цирк уродов, потому что цирк уродов находится на пару этажей выше. «Дибилы», выдал тогда многозначительное Тремэйн и удалился к себе в обитель тьмы и формалина.

Пока Декстер что-то говорит, Бен проходит к шкафчикам, вытаскивая оттуда еще один халат. Ему не грозит подхватить воспаление легких, а вот люди слишком хрупкие, слишком подвержены болезням и смерти порой даже от самых банальных болячек. — Держи, переоденься, — протягивает коллеге, даже не имея в мыслях ни единого желания украдкой посмотреть на полуголого Оруэлла, что вы. — А то умрешь от простуды, а мне придется осматривать твой молодой и красивый труп. Это, конечно, будет не его работа, ведь это будет не убийство, но шутки о смерти давно не являются каким-то табу, особенно в морге. — Чай? Кофе? По крепче только спирт, но его могу прописать только для растираний.

Все, что в его положении может прописать Бен это вскрытие, исследования на наличие посторонних частиц в принесенных образцах и бесконечную вереницу отчетов. Их шеф любит бумажки, требует от всех составлять отчеты едва ли не на каждое действие, но Бенедикт предпочитает делать его сразу на все, а не тратить понапрасну бумагу, которой их снабжают со скрипом. Но пошутить о том, что он же тоже врач, Банни никогда не упускал возможности. И ведь даже не шутил же почти. Просто его пациенты уже не жалуются ни на что, и им все равно как сильно он вывернет им руку, как глубоко воткнет шприц и как сильно надавит на скальпель, разрезая кожу.