...так надлежит молиться Червям, ибо Они есть Владыки Черного Пути и Запредельного Знания, приходящие в Сумерках, чтобы насытиться.
На земле, полной презренной жизни, поклоняющийся Альяху обретет Силу, совершая таинства Книги сей и проливая кровь женщин и младенцев, внутренности их принося Божествам, бывшим прежде Начала всего, ибо пресной пищи Они не приемлют.
Чтобы разбудить Их, он должен действовать согласно правилам Кероша, изложенным в первых строках Черной скрижали;
Он должен быть беспощадным, склонным к разврату и желать могущества так сильно, как только возможно, и не останавливаться ни перед чем, чтобы достичь его.

Снег, провалившийся в камин и припыливший давно истлевшие дрова, напоминает Джордан, что стала она на год старше.
Артура нет уже... день? два? неделю? год? Просыпаясь, ведьма осколком куриной кости выцарапывает на дощатом ветхом полу черту. Получилось десять, но спит ли она ровно сутки, или спит двое, или просыпается десять раз в день, прислушиваясь к прерывистому дыханию остальных?
Нет Артура, нет тепла, нет рубиновой горькой отравы, от которой вяжет язык, но становится спокойно, сонно и не больно.

Артур очень мил был тогда; никогда не спрашивал её о прошлом, не досаждал нотациями, ничего не просил и не требовал и относился к ней как к равной себе, будто не было разницы ни в возрасте, ни в положении. Точно угадывая малейшие порывы Харви, гулял с ней под руку и говорил: вот подожди немного, закончу дела в Бемиджи и уедем!
Харви чешет затылок и думает, что не очень-то хочется ей уходить далеко от Ред Лейка... Артур касается её запястья и Харви думает, что это отличная идея.

Иногда она слишком много думает и вносит слишком много хаоса, и Артура это заметно раздражает, хоть он и прячет недовольство за напряженной улыбкой.
Окончание дел в Бемиджи он предлагает отпраздновать глотком из фляги (но только глоток, жадина!), и Джордан долго плюется, а потом долго клянчит добавки, пока не забывается тяжелым опиумным сном, сложившись в три погибели в кресле.

В крытой повозке жмется она к молодой женщине с осоловевшими глазами; пригревшись, засыпает снова, просыпаясь, когда протягивают почти пустую флягу. Вылакав капли, долго облизывает горлышко.
Господи, да они в дерьмо, - напряженная улыбка Артура исчезает. Больше Харви его не раздражает.

Ведьма помнит, что Артур рассказывал что-то про Лондон, про то, как озверели там Дворы, и она сочувствующе кивала - дескать, да, не дают спокойно жить Иным... не дают...

Они уехали, как Харви и хотела, вот только новое место ей не нравится. Не нравится оно и двум близнецам-магам, и молодой женщине-ведьме, и перевертышу... Джордан говорит, что хочет к Ред Лейку, что здесь ей не нравится, что от вечного сна у нее болят ребра и желудок, и что хочет на свежий воздух, и говорит, говорит, говорит, пока Артур не бьет её ребром ладони в горло, пропуская короткий разряд.
Больше Харви не говорит, а если и говорит, то шепотом.

Для вызывания нужен большой камень, одиноко лежащий на поросшей травой равнине, либо развалины древнего храма. В жертву приносят молодую женщину не старше двадцати двух весен, рожденную в девятый, четырнадцатый или двадцать третий день лунного месяца.
Вечером, когда закат чист и ясен, приведи ее к месту вызывания и выбей на камне или разрушенной стене знак... Поставь женщину на колени перед ним, и взяв в левую руку кинжал, произнеси заклинание, затем, немедля, разрежь ей горло от уха до уха и отступи на пять шагов.

Больше молодую женщину Джордан не видела, но легко утопила печаль в лаудануме. Артура несколько дней не видели тоже; перевертыш выл, пытаясь разогнуть цепь, близнецы пытались вскрыть дверь подвала (Харви наверху слышит, как они крысами скребутся). Джордан, обняв себя за плечи, раскачивалась и твердила, что хочет к Ред Лейку.

Потом Артур вернулся в каком-то приподнятом настроении.
Повелитель Змей Йхэг есть Страж правой стороны, обладающей свойственной земному миру твердостью. Ему приносят невинных девочек, жизненная сила которых, поглощенная правой стороной, делает материальные вещи изменчивыми и податливыми в руках мага. Таким образом, он может превращать одни субстанции материального мира в другие.

Лауданума ведьма получает вволю и, безвольная, но радостная, сама всходит на алтарь из цельного камня, ложится в углубление, как в колыбель, и чувствует холодное касание кинжала, но не чувствует боли; чувствует касание пальцев, наносящих на многочисленные порезы зелье, не дающее ранам затягиваться, а крови - сворачиваться.
Сеть порезов опоясывает руки, плечи, горло, живот ведьмы, и сочится из них капля за каплей, медленно, тягуче, но непрерывно.

Сквозь забытье Джордан слышит всхлипы близнецов, забившихся в угол подальше от алтаря. Всхлипы у них странные, клокочущие, будто в горле дырка... Наверху притих перевертыш...

Артура нет так долго. Так долго.

Джордан скатывается с камня в лужицу собственной крови и хочет подползти к близнецам, но не может выбраться за пределы круга, очертившего место жертвоприношения. Стена не пускает, но не такая, как в Ред Лейке...

О, как она хочет к Ред Лейку!

Близнецы затихли тоже, лишь изредка в темноте слышно их влажное дыхание.

[icon]http://s8.uploads.ru/u6vot.gif[/icon][status]цветок жизни[/status]

Отредактировано Jordan Harvey (2019-03-01 17:16:25)

Собаки, почуяв пришельцев да лелея надежду на огрызки от ужина, подбрели к проклятому дому. Кружат тощими вихрастыми акулами. Приходят не с пустыми руками, приносят подарок: трусливо повизгивая, кидают к ногам члена экспедиции, курящего на лестнице, голову. Судя по волосам – женскую, ибо так изъедены щеки, выклеваны глаза, что и не опознать... Но видна полоса-улыбка на горле, раззявившиеся края раны засохли и стали сморщенными и черными, гангренозными.
Растащили ведьму, полетели клочки по закоулочкам. 

Харви умеет плести силки на зайцев и птиц; зайцев и белок силок ловит за лапу, иногда, если постараться и припрятать тонкую бечевку в лапнике – за туловище. Птиц ловят только за голову, заманив в петлю гроздью ягод, вымоченных в настойке.
Только тянется клювом за второй гроздью, как леска мгновенно затягивается.
Харви не помнит, откуда взялось у неё это знание, как не помнит и того, кто научил её различать ягоды, разжигать костер и в дождь, и в ветер, читать не по слогам и считать не на пальцах.

Харви не помнит, не помнит надежно, железно, и там, где на месте воспоминаний (горьких и добрых) гуляют невнятные тени, разум еще не нашел, что вырастить.
Вырастить ли там хитрый сад из историй про погибших от чумы родителей?
Или их задрали волки?
Или у мамы были черты Лизы и её же сдобные руки, а брата звали Томас, а отец ушел на войну, а война далеко-далеко?
Или же она сбежала из дома, и вышло так, что для отшельничества в лесу у неё мало мяса на костях, а для жизни с людьми – опыта? Как бы то ни было, никто её не искал, никому она была не нужна.
Нет… нет! Нужна! Просто они все сгорели, все умерли, некому было искать.
Джордан не помнит, но отчего-то в каждом сценарии её бросают дважды, и от этого не столько обидно, сколько...

да будет Мне по слову твоему…

Свет фонаря режет глаза, ведьма щурится и, тяжело приподнявшись на руках, отползает, отталкивается из круга света во влажную тень алтаря. Свет забивается под прозрачные веки, и темнота кажется кроваво-красной, пульсирующей. 
Хочется пить. Мышцы будто отделили от костей одним точным ударом; она припадает на локти, роняет голову, упираясь лбом в мерзкий рассохшийся пол, и плывет, плывет, плывет, скользя в горячей солёной воде.
Алтарь чернеет, вобрав все краски.
Фонарь отражается от блестящей крови на полу. Джордан скребет пальцами засохшую корку под носом. Близнецы скулят, их глаза привыкают к свету, они трут лица связанными руками, а Харви решила не привыкать к хорошему: слишком плохая.

Наблюдает за человеком бледным, точно проведшим в подвалах всю свою жизнь, и странно он так смотрит на неё, так… как будто она то, чего не может быть? Диковинка.
Шогготы… рядом, – Джордан поднимает голову на звук голоса Артура, на его смех, хриплый и надтреснутый, и нездоровый. Впрочем, разве найдешь здорового в этом доме? Один из близнецов (они младше Харви, но по росту уже сравнялись с ней, а то и перегнали) то и дело хватается за горло, из которого на выдохе раздается влажный сосущий звук. Куда ему в зиму, куда ему в январь? Холод добьет его, раз сырость почти добила.
Джо моргает медленно, медленно же, будто вся на тугих шарнирах, поворачивает исполосованную шею и упирается немигающим взглядом в инквизитора, в чьих чертах угадывается что-то хищное, жесткое и жестокое.
Он говорит, что она, Джордан – труп, а не ребенок. Джордан согласна с ним ровно наполовину: она действительно не ребенок, но и не труп.
Он подталкивает рыжих близнецов к выходу, к узкой темной лестнице; они цепляются друг за друга, как игрунки, сипят что-то умоляющим тоном и то и дело оглядываются на ведьму, заключенную в магическую ловушку.
Он указывает бледному мужчине, отбрасывающему длинные тени, на выход, и сам шагает чеканно; в каком-то странном даже для себя порыве останавливается у границы мелового круга и отстегивает с пояса фляжку, которую, опустив на пол, подталкивает ведьме коротким взмахом кисти.
Поспешно отвернувшись, старается не смотреть, как Харви с неожиданной хищной резкостью срывает-сковыривает негнущимися пальцами крышку, как жадно припадает к горлышку, как звонко ударяется почти пустая фляжка о пол, провороненная… Ведьма не чувствует ни вкуса, ни запаха, да ей и все равно, все равно…
Наверху бьется стекло. Ужель то рамки, или дверца шкафа, или зеркало? Артур будет в ярости. Близнецы дышат чаще, дышат гнилыми легкими, воспаленными деснами. Харви чувствует запах их дыхания, как если бы они стояли совсем рядом. Облизывает влажные губы. От неё воняет кровью и ацетоном – голодом.

Все уходят. Все.
Бросают её третий раз. Потому что крови с неё натекло как с забитой по осени коровы, потому что нет брата-близнеца и покровителя из Двора, потому что не переживет зиму.
Она останется здесь совсем одна в темноте. Артура они заберут тоже. Даже приглушенный опиумом мозг понимает, что это несправедливо, неправильно. А при взгляде на бледного что-то в горле вообще царапает до слез: ну ты-то куда, куда!?

Ты!

- Не ос-ставляйте, - скрипят парализованные голосовые связки, шипят, но позволяют говорить, - Я же умру... здесь.
- Там ты умрешь тоже, - пожимает плечами Смит, - Мне жаль. Уходим.
- Нет! – с ударом синюшных ногтей о пол рождается грохот над головами: люк захлопнулся с тяжелым ударом, и не стало сквозняка, зато отчетливее стала чувствоваться мерцающая Сила, набирающаяся в магическом круге из крови юной ведьмы и чего-то еще.
Качнулся фонарь, вырывая из темноты странные густые тени, ползущие по ногам инквизиторов. Один из близнецов согнулся в три погибели в приступе кашля и выплюнул что-то… что-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось червяком, маленькой красной змеей без чешуи. Выкашляв же, заплакал, испуганно прижимаясь к бледному магу.
Тени ползут выше, мягко сковывая движения.
- Пожалуйста… пожалуйста, не уходите, - свистит-шепчет Джордан, стыдливо пряча глаза.
- К черту! – взрывается перевертыш и, схватив за шиворот близнецов, кивает на груду камней у стены, - Мортон, помоги заблудшей душе. Фляга прошла и камень пройдет.
А фонарь все тускнеет… и слышен шепот: pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen...

   [icon]http://s8.uploads.ru/u6vot.gif[/icon][status]цветок жизни[/status]

Нет, они не откроют люк. Не поднимутся по извилистой скользкой лестнице из камня, не вдохнут свежего воздуха, пока она не позволит им. Пока не возьмут её с собой.
Либо они уходят вместе, либо все вместе остаются здесь. Они не бросят её. Нет. Не в этот раз.
Быть может, они споют ей колыбельную, или помолятся за неё? Потому что Харви клонит в сон, леденеют пальцы, леденеют ноги, но невозможно заснуть без молитвы.
requiestcant in pace. amen.
Джордан много не надо - просто не засыпать в одиночестве и темноте, не умирать одной в этой проклятой сырой яме. Неужели им так сложно подождать, пока она уснет, неужели так сложно протянуть руку, закрыть веки, постоять рядом!? О, говорят, молодость тороплива... старшие торопятся не меньше.

сын мой! храни заповедь отца твоего и не отвергай наставления матери твоей;
навяжи их навсегда на сердце твое, обвяжи ими шею твою.
Когда ты пойдешь, они будут руководить тебя; когда ляжешь спать, будут охранять тебя; когда пробудишься, будут беседовать с тобою...

- Нет, нет! - шершавый шепот Джордан легко тонет в раскатистом голосе Смита, который не хочет тратить сил на ведьму, не хочет оставаться в подвале ни секундой дольше. Как он не поймет, что это её склеп, её колыбель выдолблена в камне алтаря, и последнее желание Харви - закон этого магического силка, затянутого вкруг её грязной шеи? Она не жила как хотела, но умрет так, как хочет. А хочет - не в одиночестве.
Поэтому когти перевертыша наверху скребут люк безрезультатно, поэтому Артур хрипит от пинка в живот, но не говорит, как открыть этот чертов подвал: он просто не знает, как. Но знает, что все это неспроста, ведь так предсказано было, так говорили Обитатели Звезд, когда ведьмина кровь исходила паром в вечерней стуже, когда напились они и рассказали, как уголь становится золотом в руках мага...

Джордан не чувствует запахов, не чувствует голода и боли, но чувствует союзника в лице бледного человека в черном (Мортон, сказали?), чувствует, как ему нехорошо без воздуха, как ему плохо от... от чего? От взгляда на неё?
Второму, который дал ей флягу, тоже плохо от взгляда на неё, но совсем по-другому. Ему скорее тошно, противно, но не от самой ведьмы, а от того, что сделали с ней.
А бледный человек-Мортон за порезами, опиумом и кровью видит её, Джордан Харви. И так это странно, но не пугает, не настораживает.

Наверное, прав был этот, второй - она труп?
Очень хочется спать. Не закрывайте дверь, оставьте ночник...
 
- Прос-сти, я не могу открыть, иначе вы все уйдете, - под носом становится щекотно, ведьма вытирает бегущую кровь и слизь ладонью и не без интереса рассматривает отпечаток руки на полу. Видно линию жизни...
Джо привстает на локтях и, скользя по собственным следам, подползает ближе к границе круга - фонарь остался дальше, и не так больно глазам, когда она пытается рассмотреть снизу вверх того, кто обещает, что не уйдет без неё.

Откуда ей знать, что Мортон сдержит обещание?
Отчего-то кажется, что сдержит. Она доверяет ему.
Но помнит, что Артуру она верила тоже.

Сквозь щели ветхого пола, явно наспех уложенного поверх неровного камня (местами пол просел, рассохся, стал жутко скрипучим, под ним завелись крысы) сочится темнота. Поднимаясь по стенам, она клубится, принимая причудливые формы мха и колючих кораллов, и шипами своими тянется к алтарю, потихоньку окружая, сминая пространство.
Белый круг мягко светится в темноте, и свет этот не режет глаз, напротив - манит, как фонарь морского черта-удильщика: иди сюда, кругом темно, а тут безопасно. И да сияет им свет вечный.

Иди сюда, и мы тебя не оставим.
Джордан, Джордан.

Джордан не удивлена, что Мортон знает её имя. Джордан ничему уже не удивляется. Ему сказал Артур? Скорее всего. Или это и есть Артур, просто это новая его игра? Она не хочет играть, она устала.
Харви качает головой и облизывает соленое железо с губ: нет, ей не выйти за пределы круга.
И им не зайти.
Просто побудьте здесь, пока что-нибудь не случится.

Харви смотрит на свою руку, и кажется ей, что кожа просвечивает, что видно сосуды и много-много мелких костей: круглых, вытянутых, тонких и узловатых. Синие ногти покрылись белыми пятнами.

Тени скрывают лицо мага. Ей кажется, что она снова уперлась лбом в стену, как на Ред Лейке; вот только теперь с другой стороны показалась рука, и рука протянула что-то непомерно тяжелое. Медальон опускается на пол у самой границы круга, глухо звякнув. Становится тихо, слышно только как тяжело дышит Смит, с трудом сдерживая ярость, да роются крысы под полом, ожидая наживы.
Джордан пробует протянуть руку, но круг не пускает, разделив её с магом неприступной стеной: только колет холодом ладонь. А ведь маг не смог даже подступиться к нему, к этому кругу: стена ограждает снаружи и рисунок мелом, не давая никому извне нарушить его.
Что ж...

Капля крови, скатившись с ладони, падает на рисунок; с тихим шипением расходится на нем маленькое черное пятно. Харви замирает, рассматривая. Мортон, этот странный маг, не может ей помочь сейчас, не может помочь выбраться, он заперт снаружи... он может помочь ей потом, когда ведьма отдаст последние силы на то, чтобы разорвать круг.
Но поможет ли?
Он обещал ей, что не оставит, если она выйдет.
Если сможет выйти.

Он обещал ей и ждет, протянув руку, пока за спиной его исходит криком и угрозами Второй, пока хлюпают ледяными носами близнецы.

Харви пробует: окровавленной ладонью она касается рисунка, но тут же одергивает её, потому что круг кусается, не дает себя трогать. Кровь же пролитую уже впитала темнота, не собрать в горсти... Можно прошептать что-нибудь простое и грубое, раскрыть старые раны одним касанием магии, но сама формула заклинания сожрет драгоценные крохи сил.
Десять черт. Десять.
Ведьма цепляет кончиками пальцев острую куриную кость и, перехватив, зажмуривается.

Первый удар сдирает корочки и рубцы; второй, третий, четвертый - высекают красные искры. Боли еще нет, она придет позже, пока только чешется да жжется.
На шестом бодро капает дождь, растворяющий круг, и ведьма тянется за медальоном, за рукой, его держащей, чувствуя, как проваливается, как меняются местами пол и черное небо подвала, как неожиданно громко кричит Близнец, почти над ухом... как рычит Смит, выдыхая человеческим мясом, и как свистит в воздухе камень, летящий прямо в их черноту.
Люк глухо щелкнул: пусть идут с Богом.
Один из Симмонсов, вывернувшись, скатывается по лестнице и бросается на колени к ведьме, растерянно гладит её по хребту связанными руками, и локтями придерживает рубашку на своем впалом животе.
- С-скажи им... - выдыхает Джордан в смешное веснушчатое лицо, нависающее над ней бледным пятном, но мальчик вздрагивает, мотая головой.

"Не ходи с ними," - хочет сказать она Мортону, но на это сил уже не хватает.
   [icon]http://s8.uploads.ru/u6vot.gif[/icon][status]цветок жизни[/status]

Отредактировано Jordan Harvey (2019-03-05 23:10:52)

Смит никогда не считал себя плохим малым.
Вместо вольного скитания по равнинам Небраски он выбрал присягу Двору Хаоса, и пусть пришлось отказаться от убийств и разбоя по малейшему своему хотению, он не жалел - чуял, откуда ветер дует. Чуял, что еще год, два, десять, и наберут Дворы силу, и плохо придется тем, кто вовремя не преклонил колено... таких он выслеживал и убивал без малейшей жалости: не спохватились, не хватило ума подумать на два шага вперед, так и пусть собакам собачья смерть.
Перевертышей и вампиров убивать было весело: те бежали, сопротивлялись, а то и бросались в драку, пытаясь боем выгрызть себе право на жизнь. С ними все было просто и понятно - кто кого перекусает, тот и живет, а кто слаб костями и когтями, тому вороны гробовщиками будут...
Магов Смит ненавидел. С ними всегда все идет не так, не по плану. Жулики, фокусники да карточные шулеры - вот кто они, вот их потолок! Ни честного боя от них не дождешься, ни честного слова. С ними вечно хвост над костром, вот и гадай - загорится сразу или потом?

Артур по шкале отвратительности бил все рекорды; Мортон держался где-то в середине, но сукин сын не собирался сдаваться.

Да пусть сдохнет здесь со своей девкой! Двор по голове не погладит, ну да это он как-нибудь переживет... Потери, потери неизбежны, ваше благородие, слабое тело мага не пережило похода в зиму, убило стужей, придавило случайным обвалом, похоронили по чести, как его любимый Бог велел. Рина, Джерард, где вы, черт вас дери!?
Симмонс выблевывает еще какую-то дрянь, перевертыш локтем вышибает люк, и тянутся руки инквизиторов, чтоб вытянуть главу отряда - он подает им ребенка первым, чтоб вдохнул воздуха и перестал наконец-то блевать.
Смит никогда не считал себя плохим малым.
Руки отпрянули, не перехватив драгоценную ношу; Смит бранится сквозь сжатые зубы, а потом и сам видит, что он хочет им вручить.
Мешковатая накидка, заменявшая ребенку рубаху, задралась на животе, и взгляд инквизитора упирается в страшный, грубо стянутый нитками шов от тощей груди до пупка. Кожа треснула, расходясь, и из-под нитей сочилась темнота - точно такая же сочилась внизу из-под половиц...
Смит случайно сдавливает бока ребенка, ставшие какими-то мягкими, распухшими, как тесто, и черная зловонная гуща выплевывается из раны сильнее, попадая инквизитору на руки, на лицо.

Не оттирается, черт её дери, а ползет на глаза, стекает на шею тягучей душной массой, и воняет как у черта под хвостом. Рина, мать твою, где ты!?

Перевертыш вышвыривает проклятого Симмонса наверх и слепо шарит рукой подле себя, ища второго... душно, как же душно, черт... да хрен бы с ним, со вторым, самому выбраться бы! Смит подтягивается на руках, когти скребут по камню, оставляя длинные белые борозды, но ноги намертво застряли в черной жиже, и стены ползут к нему (он чувствует это, чувствует зловонное касание этого, но не видит: оно слепило веки и пытается залепить глиной ноздри)... сильная спина пумы выгибается, пытаясь вывернуться из клейкого плена...
...а потом второй Симмонс находит его сам, зияющий такой же раной на животе, и больше перевертыш не жалуется ни на запах, ни на духоту, ни на магов.
Чертова Рина. Чертов Джерард. Ублюдок Мортон.
Темнота выдавливает ему глаза, выталкивает из люка наружу, сминая хребет под немыслимым углом; он стискивает когтями плечо мальчишки, но чувствует под пальцами только густую слизь. Рина? Остальные?.. Слышите меня? Бегите.

Смит никогда не считал себя плохим малым.

Клянусь, я тебя не оставлю.
Маг подхватывает её, но не добивает, не накрывает глаза ладонью, не читает заупокой (быть может, это было бы милосерднее?) - он ослушивается приказа, пачкаясь в крови и следуя обещанию. В судорожно сжатые пальцы Мортон вкладывает холодный медальон, но пальцы не слушаются - разгибает, пока Харви тупой хамелеоновой хваткой не цепляется за серебро.
Цепляется... закрывает глаза и запрокидывает голову; кровь из носа стекает в глотку, останавливаясь. 
Цепляется...
Цепля...

Умерла девочка, дочка Нила. Умерла в лихорадке, покрытая сыпью, как крапчатый жеребенок; у неё гроб размером со спичечный коробок и заострившееся лицо. Джордан поворачивается к кому-то - ей приходится высоко задирать голову.
Если дочь Нила в лучшем мире, счастливом, можно и ей, Джо, туда?
Мужчина молчит недолго, и спрашивает: дочь моя, разве ты несчастна?
Джордан говорит, что не знает... ну, разве что есть хочет немного.
У мужчины знакомый, родной голос, темные одежды, длинная тень и бледная кожа.
У Джордан выпал нижний молочный клык, и она постоянно трогает лунку языком.

Харви сжимает руки мага, трогает черное шерстяное пальто, дергает воротник, скребет пальцами швы на плечах, перебирает пуговицы в каком-то лихорадочном возбуждении. Облизывает рассеченные губы, силится что-то выклекотать горлом.
Не ходи... не уходи, а если уйдешь, не за ними! Бросишь на этот раз - будешь наказан, наказан!

На этот раз?..

Ведьма ведет плечом, смахивая мысль ни о чем, и сжимает крепче в ладони медальон, выгрызая из него силу по крупице. По крупице и птица собирает, а сыта бывает... пальцы чувствуют не то крылья, не то листья, выбитые на серебре.
Джордан чихает, забрызгивая ворот и лицо Мортона кровью. Глупо хихикнув, хочет стереть капли с глаз, с высокого лба, но чихает еще раз и едва не бьется затылком о стену.
Проваливается, не видя ни темноты за спиной Мортона, ни бледного тела Симмонса, распухшего как на дрожжах. Ноют суставы, ноет челюсть... порезы начинают чесаться сильнее и обжигать в местах прикосновений. Хочется пить, но не воды. Вода ей не поможет. Уже почти больно.

У Джордан куча идиотских вопросов: как кричат ящерицы? кто топает тополь? а камни вкусные?
Мортон говорит - ну попробуй, расскажешь.

Харви, сонно моргая, вглядывается в темноту, почти наверняка зная, чье лицо там увидит. Глаза не привыкают; ведьма медленно и осторожно оглаживает лицо Мортона пальцами, ощупывая.
- Привет.

Слышны крики наверху, слышен скрип рассохшегося дома, слышен топот и визг лошадей, зарывающихся грудью в снег; слышен влажный хрип, похожий на хрип Симмонсов, только стократ громче и без жалобных всхлипов.
По темным углам подвала зажигаются крохотные звездочки-глаза, красные, белые, синие: новые, сверхновые, карлики и гиганты... смотрят пристально, хищно.
Не обрели еще тел и ищут того, кто звал их.

   [icon]http://s8.uploads.ru/u6vot.gif[/icon][status]цветок жизни[/status]

Ледяная стена, в которую Джордан билась рогами несколько месяцев, тает на солнце; где нашли теплое солнце в такую стужу? Вот оно: нагретый в руках медальон, мокрый от крови и пота, скользкий и горячий... источающий знакомую силу. 
С силой приходит память.   
Сложная мозаика из воспоминаний выстраивается, переплетаясь с воспоминаниями отца Ноа, с его ожиданиями, с его страхами... Его силой наполнен медальон, его силу Джордан выгрызает для себя, отчаянно не желая оставаться в черном подвале. 
Молчать? Она будет молчать - тем паче горло вместо речи выплевывает невнятный шепот-клекот. Только пусть не передумает. Пусть не оставит здесь. Не заберет медальон, не уберет руку, на которую ведьма опирается, неуверенно шагая в темноте. 
Этого она боится больше Твари, потому что Тварь далеко, а подвал - вот он, они еще в нем. Потому что люк - вот он, открыт, и Харви его не захлопнуть, если Ной Мортон пожелает нарушить обещание. Обещание - слово волчье... 

Нет, не водится за ним такого.
Джордан помнит, что не водится. Не помнит, чтоб водилось.

Харви тяжело идти, и тяжело сгибаться под давлением стен; мышцы, закостеневшие за время заключения в проклятом доме Артура, вспоминают движение и неровно подрагивают, тянут. Но ведьма молчит, оглядываясь на пастора через плечо, и неуверенно улыбается временами, не то не понимая уместности, не то в странной попытке приободрить.
Её улыбка больше похожа на спазм лицевых мышц, а на лице еще видны следы от заживших полос. То она продиралась через кусты терновника, убегая от... от...

Плоды терновника сизые и такие кислые, что лицо сводит.

Снег блестит так ярко, что Джордан прижимает руки к лицу и стоит так добрых полминуты. Слепит белизна вокруг после темноты дома, после черноты подвала... ей бы ступить назад да постоять немного в тени кривого туннеля, выплюнувшего их - нет. Не хочет ни на шаг падать обратно в сырость и тень. 
Снег валится с ветвей дерева с тихим хрустом. На плечи ведьмы валится куртка, и она отнимает руки от лица, продевая руки в рукава. Выходит неуклюже - порезы чешутся и саднят, пачкая одежду. 

Сила смывает слабую алхимию слабого мага, и кровь останавливается, образуются корочки красные, желтые и черные.

Эй, это моя чашка! Да, вот эта, красная с желтым! Перестань убирать её наверх!

Красный закат на Девилслейком; Лиза зовет её домой. Джо, упрямо набычившись, идёт в их дом, не к Лизе. Сама же сказала - домой! Вот она и идёт. 
Скоро вернется Ной и все будет хорошо. Лиза будет жаловаться, но все будет хорошо.

Картина мира кривится, плывет алыми мушками, пульсирует в ушах... Через белый шум вокруг доносится голос Ноя, мирок встряхивают вместе с ведьмой, и она непонимающе моргает. 
- Конечно, - Джо пожимает плечами и, округлив от удивления глаза, смотрит на Ноя так, будто у пастора выросли рога. Она все поняла с первого раза, к чему этот нажим? К чему второй вопрос и пытливый взгляд?
Разве она когда-нибудь не слушала его? В мелочах - быть может, из упрямства или природной вредности, паясничая; но разве хоть раз нарушала она его указ, когда дело касалось вещей серьезных?.. 
- Конечно! - сипит Джо второй раз. Вдруг так принято в этом штате?

Больно смотреть на снег, припорошивший окрестности дома. Больно идти - щелкают сбитые колени, крутит суставы, ноет, ноет, ноет... вся она - взбудораженная, лихорадочная. Опираясь на руку пастора, раздражающе щелкает языком, чешет челюсть, срывая корки, загребает ладонью снег и ест, потому что хочет пить.
- Нам надо в дом, - бодает она отца лбом в плечо, - В дом!
Потому что дома есть что пить.
Кровавые мушки перед глазами снова оборачиваются пляшущими огоньками, вот только на снегу их видно слабо... пушистые звезды, красные и желтые, садятся на пальто Ноя, касаются светлых волос, липнут к куртке Джо.
- Кыш! Ш-шшш!!! - разгневанно шипит ведьма, отгоняя назойливые звезды. Оглядывается на дом, на озеро - затравленно и быстро, как хорек. 

Обитатели Звезд не обрели тел и не знают, куда идти; но даже в таком своем жалком облике знают они больше, и видят дальше.

Со стороны дома слышен вороний грай, вспархивают птицы тяжелыми черными кляксами. Ведьме мерещится, что слух её обострился стократ.

Влажный от хлюпающей в ноздрях крови рык. Над пастью не появляется облачка пара. Щелкают суставы... сломанные кости...

Вот чего ведьма точно не слышит, так это фырканья лошадей.

- Либо в дом, либо к озеру, - Харви останавливается как вкопанная, вынуждая мага оглянуться, ловит его взгляд. - Они не умели плавать...

   [icon]http://s8.uploads.ru/u6vot.gif[/icon][status]цветок жизни[/status]

Отредактировано Jordan Harvey (2019-03-24 18:37:25)

Как так вышло, что она оказалась здесь?
Недавно только был Девилслейк... недавно... или давно? Был Девилслейк, было позднее лето, была теплая осень, были поржавевшие на солнце верхушки деревьев, была темная стеклянная гладь озера и мелкий-мелкий песок. Был лай их собаки, жутковатой лохматой овчарки с полусгнившим ухом, и усталый голос отца Ноа, говоривший Джордан, что это не "их" собака и не надо давать ей имя... как же Паскаль без имени, как тогда ему говорить, чтоб не ел соседских кур, а если ел, то хотя бы ночью, забившись под лестницу?
Через месяц Паскаль, правда, разродился пятеркой паскалят...
Была церковь, были прихожане, был дом, где всегда было вдосталь работы, был вымоченный в молоке хлеб и стойкий запах псины в комнате Джордан, и было сложно, но хорошо.
Было тепло. Не было снега под ногами и сосущей пустоты в желудке. И столько крови - не было.
В какой же момент все пошло не так, откуда взялся Артур, почему она сбежала из Девилслейка, почему!? Почему она сейчас здесь, под тяжелой кожаной курткой, а не под одеялом в своей кровати, не ворчит на слишком раннее утро, на сквозняк в доме, на погасший огонь в камине? Почему, почему!?

Неужели она могла быть настолько дурой?..

Настолько дурой, что отцу пришлось искать её черт знает где; что после всего хорошего, что она успела впитать в Девилслейке, умудрилась пойти на поводу у Артура? Что-то она определенно сделала не так, что-то, за что волей Его они обречены были на этот пронизывающий ветер, на смерть в холоде, или в голоде, или в пасти черного подвала.

Что-то, за что Он забыл все хорошее, все молитвы и песни, и добрый труд во благо Его; что-то, за что и пастыря выгнали за полумертвой дочерью на стужу.

Молодой перевертыш так и не смог разогнуть цепь. Джордан задерживает дыхание, когда взгляд её останавливается на мокрой собачьей туше, даже на вид жесткой и закоченевшей. На шерсти не тает снег, задуваемый через выломанное окно.
За Харви остаются следы из воды и крови, и первым делом она хочет броситься на поиски проклятого зелья, но Мор подталкивает её наверх, не замечая возражающего клекота, и вот уж она сворачивается под курткой, жалуясь на боль и холод, и голод, но не слишком часто, чтобы не надоедать; просто когда говоришь - оно легче, будто со словами выплевываешь самую причину этой боли. Не может Джордан говорить в полный голос, даже вполголоса не может, Артур о том позаботился. Может, и к лучшему...
Не чувствует, как солома колется, царапает, но чувствует её запах - она ломкая, пряная, чуть запрелая в глубине, куда ведьму закапывает Ной. Джо вытягивает руку и плохо гнущимися с мороза пальцами цепляется за предплечье Мортона - чтоб не вздумал уйти, чтоб не бросил.
Смаргивает воду с оттаявших ресниц и слышит, как шуршат мыши в соломе. Сладкие, отоспавшиеся, наевшиеся с лета мыши с хрупкими костями.
Сглатывает слюну.

Слышит, как оно бродит окрест, заряженное её кровью и страданиями, и кровью Близнецов, и убитой ведьмы...

Темнеет рано, и тени все длиннее; оно ходит на неслышных лапах пумы, показавшейся весьма удобным вместилищем.

С темнотой ветер усиливается: дом будто оживает, скрипит старыми суставами, лестницей, хлопает оставшимися дверьми.
- Мо-о-о-ор... - длинный не то вой, не то плач вырывает пригревшуюся Джордан из дремы, она едва не подскакивает в своем гнезде.
У ветра человеческий голос. У ветра голоса детей. У ветра голос молчащей ныне Джордан. Он приносит запахи гниения, и вой собак, и хруст наста под лапами.
Мо-о-о-ор.
Харви тихо скулит в своем укрытии и зарывается глубже, беззвучно плача.

В сумерках совой лететь сильно сподручнее: Кир, опираясь на попутные потоки воздуха округлыми крыльями, скользит вдоль кромки темного леса. Такие сугробы конем протаптывать не с руки, ох не с руки - как же отряд инквизиторов пробирался сюда верхом? Наверняка все прокляли на этом и том свете, пока добрались.
Над полуразрушенным мостом перевертыш набирает высоту и замирает в сером небе ершистой кляксой: что-то ему не нравится, что-то отталкивает, бьет в затылке тревожным набатом - не лезь, костей не соберешь.
Сайрес не лез бы, если бы не привык к этому набату, как к неотъемлемой части себя. Эта въедливая осторожность (Мортон говорит - трусость) была ему вроде жил, вроде резинок в шарнирах: убери её - и развалится самая личность перевертыша.

Сова различает невнятную возню в черном лесу и делает крен вправо, держась подальше. И где инквизиторы, где пастырь? Зря, разве, такой крюк делал, извещая ближайший пост, что скоро и к ним нагрянет отряд инквизиторов, голодных и злых? Ужель инквизиторы успели сняться с места?

Он пикирует на крышу дома, скребя кривыми когтями кровлю, и замирает, прислушиваясь... вьюга сталкивает его с места, протаскивает мягким боком, и сова, глухо ухнув, поднимается в воздух, спеша скрыться в стенах дома. Усевшись на перилах лестницы, ведущей наверх, стряхивает снег и морось с крыльев, и замирает снова, пытаясь понять, что же все-таки произошло - ни малейших признаков жизни Кир не замечает, а вот признаков не-жизни вдосталь...

Джордан приподнимает голову, и сквозь просвет в соломе смотрит на Ноя почти умоляюще.
- Я м-могу поймать его? - еле слышно спрашивает она, выдыхая пар, просовывая сквозь солому пальцы с красными сбитыми суставами, будто показывая, как она готова эти пальцы сомкнуть на птичьей шее.
Полная сова. Сытная сова. Вкусная сова.

   [icon]http://s8.uploads.ru/u6vot.gif[/icon][status]цветок жизни[/status]