Думают люди в Ленинграде и Риме...
Восемь будильников, Джордан Харви, ты действовала наверняка??

Это сезонная депрессия.
Это сезонная депрессия.
Это сезонная депрессия.
Если сложить из бумаги тысячу журавликов, то сбудется самое-самое желание.

Самое-самое желание Джо - уснуть и не проснуться. Быстрые фазы сна, медленные фазы сна играли в чехарду, то швыряя ведьму в восемнадцатичасовой сон, то поднимая в четыре утра ударом под дых. Что это? Нехватка витамина дэ, тепла, света, родной американской гари и пыли? Чизбургеров, картошки фри, продавленного дивана и сериала после девяти? А может, свежего воздуха и тишины?..

Джордан спит на заднем сидении такси, везущего её в сторону аэропорта Бристоля.
Джордан спит во время регистрации, Джордан спит, пока мешает сахар в кофе пластиковой крохотной ложечкой. Джордан спит, пока самолет набирает высоту.
Джордан просыпается на высоте двенадцати тысяч метров и смотрит в книгу стеклянными воспаленными глазами, пока на соседнем кресле мирно сопит парень, похожий на Элтона Джона.
Боже, какие кудряшки.

Её кидает по всей стране, и там не так, и тут не эдак... В Фениксе потрясающие огненные закаты и сухой жаркий климат. Харви хмыкает, не скрывая довольства, и великодушно соглашается с внутренними тараканами осесть здесь на некоторое время; Двор не трогает её, она пропала с радаров, никому нет дела.
Артефакты? О чем вы? Никакой контрабанды, сэр (вся контрабанда уехала на другой конец света в руках артефактора Порядка с труднопроизносимым именем и повадками дружелюбной капибары).
Название города говорящее: после Бристоля силы ведьмы восстанавливаются быстрее, чем можно себе представить, и вот уже через неделю Джордан щелчком пальцев высекает огонь, раскуривая трубку.

Бристоль, Бристоль, иди нахуй, Бристоль.
Бристоль выпил их до дна.
В смысле, её и Вилескаса.
Пусть забирает эту штуку и катится к чертовой матери... в руках Джо она все равно не задержится: либо отберут как контрабанду, либо на изучение во Двор, либо заинтересуется Ной.
Занятная, занятная вещь. Но пусть идет в сторону Бристоля мелкими и быстрыми шагами. А Джо - в противоположную, широкими. Целее будет.

Джордан спит в мотеле, не расстелив постель. Постель шуршит: наутро оказывается, что это целлофановая пленка, которой накрыли простынь на случай... на случай.
В ванной Джо находит использованный шприц и следы крови на зеркале. В ванной синеватая подсветка. Под синим светом тяжело искать вены.
Ведьма присвистывает, но о переезде не думает: здесь дешево.

Джордан спит на работе, уронив голову на грудь.
Джордан спит во время мессы в соборе святых Симона и Фаддея.
Мерный писк кардиодатчика убаюкивает её, и она грызет щеку изнутри, борясь с навязчивой дремой.

Доктор-невролог говорит, что все в порядке. Сомнолог разводит руками. Психолог говорит, что все проблемы родом из детства и предлагает побеседовать о родителях, на что Харви делает страдальческое лицо и выбегает из кабинета, а потом долго ржет, представляя, как рассказывает психологу про детство в Северной Дакоте 19-го века и названого отца, а позже мужа, а по совместительству пастора...
Гомеопат выписывает коричневые шарики.
Джордан дает им имена и проращивает в торфяных горшочках на подоконнике мотеля. Кимберли проросла, а вот Чарли не повезло, Чарли, кажется, сдох, когда в него воткнули окурок.
Джордан хочет заснуть и не проснуться и оставляет включенным газ, высекая искры щелчком пальцев. Чуда не происходит.

У ее мешков под глазами есть мешки под глазами.

Систематические опоздания заставляют ночевать на работе.

Джордан засыпает в ванной, но не засыпает, а замирает, с ужасом наблюдая, как горячая вода поднимается до уровня груди и выше, выше, выше, к шее, к подбородку, а за задернутой шторой что-то ходит, что-то невыносииииимое
что-то высокое, скрипящее когтями по кафелю
щелкающее суставами
черное
или белое
вот-вот одернет штору
сейчас
и ванна переполнится, переполнится, зальется в уши, рот, нос, затопит влажные легкие, зальется в желудок, Джордан Харви найдут разбухшей, синей и отекшей, как после хорошей пьянки.

Синий свет не мешает колотящейся, задыхающейся Джо найти вену (щщенки, салаги, я две войны прошла) и вдолбить эфедрина, чтобы насладиться бессонной ночью.
На потолке два желтых пятна, похожих на... похожих на...
Кофейник закипает и свистит: ЧТО ПРОИСХОДИТ ЧТО ПРОИСХОДИТ ЧТО

Звонить психиатру? Обратиться в Портленд? Искать Ноя, в очередной раз просить о помощи (дорогой, ахах, я долблюсь по вене, чтобы не спать, совсем как в старую-добрую Первую)?

Кажется, стук в дверь ведьма слышит раза так с третьего... четвертого... пятого? Пахнет горелым кофе. Воняет.
Замотавшись в полотенце, она открывает дверь, запертую на хлипкую цепь.
А потом закрывает резким хлопком.

Нихрена себе приход.

Джордан очень хорошо умеет отличать галлюцинации и бред от реальности. Нет, не потому что морок пахнет апельсинкой или на ощупь как мамины поцелуи, нет; просто… просто что-то такое есть в бреду, от чего тяжело скрыться, что вяжет, как арахисовая паста. В бреду застреваешь. От галлюцинаций не сбежать.
Джордан знает, что лауданум, выпитый, подавляет тело и душу, медленно обволакивает, но не лишает ни зрения, ни слуха… окаменение и покой, и какое-то смиренное благодушие несет он.
Джордан знает, что гашиш переносит душу твою в предметы (не смотри на ночную вазу, не смотри!), что кокаин путает теплое с холодным, а вот от эфедрина…
От эфедрина должна быть эйфория, легкость, работоспособность (доктор Харви, вы не хотите поспать?), болтливость… но не такие галлюцинации, нет.
Эфедриновый приход не вяжет, не преследует ударами кулака в дверь, не кричит: «Джордан, пожалуйста, у нас проблемы!»
Двордан, повалисто, у наф пвобъемы! – хрипло гундосит из-за двери, слепленной из опилок, дерьма и молитв. 

Господи, молю, дай мне мудрости, чтобы понимать мужа, любви, чтобы прощать… терпения… Силы не прошу, а то убью его к чертовой матери.

Она прикидывает, сколько стоит дверь, и тут же одергивает себя. Нет. Агуэро тут быть не должно. Агуэро далеко-далеко ест гуакамоле и сосредоточенно чешет затылок, ковыряясь в добытом артефакте. Быть может, из вежливости он пришлет Харви почтового перевертыша с результатами исследования…
Впрочем, не пришлет. И не потому, что не отличается вежливостью (о, ею-то он как раз и отличается!), а потому что Джордан не оставила ему решительно никаких контактов. Просто слиняла, как только она умеет, любит и практикует. 
Еще один аргумент в пользу того, что за дверью стоит какое-то неведомое дерьмо, а не Вилескас… но у ведьмы нет ощущения, что мозг обманывает её, что реальность обманывает её. 
Звон защелки в сотрясаемой ударами двери очень и очень реалистичен. 

Проблемы у них, значит, да?.. 

Джордан, у которой после дозы эфедрина никаких проблем быть решительно не должно, поспешно натягивает одежду (мокрые джинсы прилипают к ногам и мешком оттопыриваются на заднице), путается в белье, дрожащими руками застегивает лифчик и чуть не с мясом вырывает выдвижную полку шкафа в поисках какой-нибудь кофты.

Нет у нее, блять, никаких проблем!

Ведьма замирает, запутавшись в рукавах.
Нет, парень, это уже не смешно.
Холодок кусает за пальцы, сводит зубы.
Откуда он знает?..
От кофты чешутся плечи, от эфедрина чешутся кости, от надрывного кашля за дверью чешутся нервы. Ведьма сжимает в руке ножницы – самые обычные, местами тупые, местами ржавые, но очень эффективные. 

Она рывком открывает дверь (он же просил, угрожал, умолял её отпереть, так?) и упирает ножницы острием в низ живота Вилескаса, прямо в щегольскую рубашечку, выглядящую, впрочем, помято и... позавчерашне. 
- Понятия не имею, о чем ты, - стучит-дробит слова дрожащей челюстью, щуря на Агуэро глаза с огромными блестящими зрачками. - Или ты рассказываешь, как... как... в какой рубашке я была, когда мы познакомились, или я тебе кишки выпущу. Или не кишки.
Ведьма, моргнув, пытается применить Взор, но сознание будто скругляется, сворачивается в цветастый водоворот, не желая тянуться к чужой голове. Глухо рыкнув, Джо выразительно сдвинула ножницы на сантиметр ниже.
- Или не кишки. У меня рост удобный. И совести нет. 
Могло ли ей в голову прийти, что далеко не все запоминают чужую одежду ни при первой, ни при десятой встрече? 
Могло ли ей прийти в голову, что Вилескас, хрипло хватающий ртом воздух, вот-вот сам упадет на неё и того и гляди сам исполнит угрозу Харви?
Люди, спящие много, выглядят отдохнувшими и свежими. Харви выглядела, как будто на ней отверткой тушили пожар.

Джордан просыпается, когда город засыпает. Плещется в раковине, разглядывая в заплеванном зеркале свое опухшее лицо с ржавыми веснушками, набирает в горсти холодную воду, пахнущую хлоркой, прижимает ладони к глазам… смаргивает сон, смаргивает. 
Куда вода, туда и сон. 

Ей снится, что на пороге её потрясающе ублюдского номера умирает Вилескас Агуэро. Ей снится Бристоль, снится шум на грани ультразвука, штопором ввинчивающийся в мозг; снится Тварь из тени, снится огонь, пожирающий высушенную солнцем траву и оставляющий черные шрамы на земле.
Снится Вилескас, артефактор Порядка, ни за что ни про что толкнувший её своим телепатическим прессом (и почему люди все время отталкивают Джо, интересно?). Снится его смешная кепка с потертым козырьком, на которую садится пыль и брызги крови Твари, оставляющей ожоги, как скворчащее на сковороде масло.

Джордан просыпается на пороге своего потрясающе ублюдского номера, сжимая в ладони тупые ножницы.
Джордан засыпает под уютный кашель Агуэро. После двух Мировых ведьме прекрасно спится и под хриплые стоны умирающих, и под проклятия выживших.
Джордан просыпается, когда знакомый телепатический толчок протаскивает её внутрь номера. Дурацкий коврик собирается складками под ногами. Сейчас он кинет в неё камень. Как тогда. Сейчас он кинет в неё камень, прыжком сокращая разделяющие их пару метров, ударит в челюсть, в самый подбородок, разобьет губу, раскроит Харви череп, даром что ростом с лепрекона, повалит в сухую траву. Ведьма повторяет его жест, прижимая ладони к лицу.
- Я не понимаю, н-не понима-а-аю-у! – воет Джордан в сжатые у носа кулаки. Разжимает, пальцами вдавливая глаза, пока не поплывут красные круги. Сжимает снова. Руки пахнут мылом и спиртом. Где ножницы? Ножницы с глухим звоном упали на пол полтора месяца назад, Харви.

Ты все проспала, Харви!
Все будильники!
Вставай, Харви, просыпайся, Харви!

Я – Вилескас Агуэро, я не могу дышать.
Легкие ведьмы покрываются сеточкой трещин изнутри, хрустят, как кукурузные хлопья, которые Джордан ела на завтрак позавчера. Неэластичные, жесткие, они болезненно сжимаются, напоминая о столетнем проклятии. Джо сжимает пальцами свою шею, но проблема не в ней, не в трахее, так кашель не облегчить. Знакомое ощущение свистящей дыры в груди.
Я – Джордан Харви, я хочу забиться под стол и хорошенечко поплакать, я ничего не понимаю и хочу, чтобы кто-нибудь пришел и решил мои проблемы за меня.

Джордан закрывает глаза и считает до трех, но ничего не меняется: Вилескас все еще на её пороге, бледный, с синюшными губами и испариной на лбу. Это все еще дрянной мотель в Фениксе. Харви и раньше во сне являлись покойники: утопленники, висельники, жертвы концлагерей (и супруг её внес лепту в эти будоражащие воспоминания)… Вот только Вилескас покойником пока не был, и смотрел на неё так, как будто только от неё зависит, «пока» или не «пока».
С каждым вдохом, от которого почти слышно, как трещат легкие Агуэро, перед глазами Джордан расцветают пятна. С каждым шагом, отдающимся в голове шорохом Бристольского поля, пятна эти расползаются, сужая обзор.
Рубиновые змеи под ногами. Золотые скарабеи в небе. Если они будут стоять под этим палящим солнцем, то растают, как кусочки желтого сливочного масла. От красно-бурых пятен перед глазами мир сузился до сгорбленной фигуры Агуэро, подрагивающей в попытках втянуть сухой воздух Аризоны. Привык, наверное, к умеренному климату Европы, к влажному лету, к пушистым облачкам в небе, к горсти снега на Сочельник.
Джордан медленно протягивает руки, тянет Вилескаса за предплечья, вынуждая мага отнять ладони от лица и посмотреть на неё – тоже измученную, свистящую выдохом сквозь сжатые зубы, со склерами в алых пятнах.
- Не было никакой рубашки, дубина. Я была в футболке.
Шаг назад. Не засыпай, Харви. Только не засыпай (у него такая уютно-теплая кожа, что хочется свернуться калачиком на руках и).
- Тихо. Тихо. Идём. Я тебя не обижу.
Джордан закрывает глаза и просыпается на шуршащей постели мотеля, обложенная барбитуратами и искусственными цветами. Ной осеняет её крестным знамением. Цветы сухие и ничем не пахнут.
Джордан отпускает руку Вилескаса и даёт себе пощечину, просыпаясь.
- Идём. Я не могу тебе помочь раздышаться. Успокойся и начни дышать сам, - пальцы ведьмы снова сжимают предплечья мага. Отчего-то она уверена, что ингалятор тут не поможет (да и разве предусмотрительный Агуэро не додумался бы сам?). Шаг за шагом да за порог, в спасительную прохладу номера, - Ты слишком много волнуешься для того, кто знает, что происходит. Истеричка.

Или мало. Зависит от того, что происходит.

Пятна перед глазами становятся меньше в темноте.

Ведьма практически роняет-толкает Агуэро в скрипучее кресло, стараясь не сбиться в подсчете дыхательных движений. Грудь мага поднимается тяжело, с усилием. Джордан щипает себя за руку.
Джордан просыпается в аэропорту Бристоля, покупая кислородный баллончик, шоколадное молоко и влажные салфетки. Засыпает в Фениксе, штат Аризона, судорожно переворачивая содержимое сумки и нащупывая маску, которую без лишних расшаркиваний сует в лицо Агуэро, прижимая.
- Нажимай и вдыхай, слышишь? – она вкладывает в ладонь мага увесистый баллончик кислорода, - И молись. Вдруг поможет.

Джордан слышит, как глоток кислорода проваливается вниз по трахее Вилескаса Агуэро, как со свистом врывается в легкие; слышит, как лопаются сосуды в его глазах, как желудок его болезненно сжимается, тонко намекая, что кофе в шесть утра – не завтрак; слышит, как отслаиваются чешуйки оливковой кожи и делятся клетки… как катится капля пота по спине... 
Громко, громко, ГРОМКО!
Ведьма садится на кровать (кровать мерзко скрипит, а матрас проваливается под её весом, и всё это кричит!, царапает слух) и закрывает уши руками. Замирает, стараясь не двигаться, не шуметь, не дышать - ей нужна тишина.   

В Бристоле им тоже нужна была тишина, но земля ходила ходуном под ногами, и даже камни звенели и покрывались сетью трещин
а их барабанные перепонки
не первый раз Джордан встречала Тварь, но в тот раз Тварь источала запах гнили и разложения, и была скорее омерзительна, чем страшна (впрочем, и этого Харви не помнит - то было давно, и Тварь она наблюдала, выглядывая из-за плеча Ноя); в Бристоле они - Твари - клубились десятками, сотнями, мелкие и смертоносные, как пчелы, охраняющие мать. 
Эти пчелы действительно что-то охраняли. Они с Вилескасом Агуэро нашли в себе наглость разворошить гнездо палкой и залезть в самый гудящий рой, и вынесли драгоценность, спрятав под рубашкой... футболкой. 
И зачем? Потому что могли? 
Сколько еще идиотских вещей она сделает просто потому, что может? Или во всем виноват Вилескас? 

Вилескас, который, опустившись на колено напротив, встряхивает её за плечи. Предложение хочет сделать, что ли? Так она уже, дважды на одни грабли не ступают (про трижды никто не говорил). 
Вилескас, голос которого становится звенящим от напряжения: Харви, Харви!!
Что Харви, куда Харви? Скоро ровно век, как она Харви, чего он от неё хочет!?

Джордан моргает медленно, как спящая птичка с поволокой на глазах. Сколько эфедрина? Сколько!? 
Зрачки занимают всю радужку, а встревоженное лицо Вилескаса плывет чертами, размывается. Веки весят тонну. Две. Три.
- Сделай мне кофе, - Джордан хочет отослать Агуэро куда подальше, но не фигурально, не на словах, а по-настоящему. Пусть сделает два шага до кофейника, пусть нальет кофе, пусть отстанет от неё, а она свернется себе на хрустящей постели. - Ну пожалуйста-препожалуйста. 
Вилескас Агуэро упрямее, чем она думает. Настоящий дипломат: добьется своего, просто заклевывая в темечко. Тюк. Тюк. Тюк.
Харви, приём. Харви. Харви. Харви.
- Валяй, мучай, - вяло соглашается она, небольно щелкая Вилескаса по кончику носа с горбинкой. - Но недолго. Ты сказал, ты знаешь, в чем дело. Ну так это... трави. Если ты, конечно, настоящий. Если ненастоящий, не трави. 
Джо зевает в кулак.
Нет, ну хорошая же была футболка, заметная, любимая, чего он, в самом деле? Неужто сложно было запомнить? 

В дверь номера постучали, и, судя по звуку, кулаком. Ведьма закатила глаза.
- Эй, все в порядке? Соседи жаловались на шум, Харви, - глухой бас из-за двери выдал охранника, и Джо в который раз за последние минут сорок подумала о том, что неплохо было бы сменить фамилию: эта слишком часто упоминается в неприятном контексте. 
Харви, какого черта? Харви, где оплата? Ты все проебала, Харви!
И ни одна сука не скажет: Харви, ты такая молодец, держи свою шоколадную медаль.

Эмпатия? 
О, её у Джордан Харви было вдосталь, хоть бери да раздавай щедрой рукой. Эмпатия эта питала её, Джо, негодование (как вы могли с ними так поступить!? они же войны и не видали!), загоняла иглы под кожу среди ночи (и как они там теперь?), разгоралась самым чистым, самым искренним гневом (ДА ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ КАК ТЫ МОЖЕШЬ БЕСХРЕБЕТНЫЙ БЕСХРЕБЕТНЫЙ)…
Эмпатии у Харви было вдосталь, вот только эмпатия - штука условно контролируемая; её можно проявлять, а можно не проявлять, можно отворачиваться, сжимая зубы, а можно распахивать объятия всяк страждущему. 
Эта штука, превратившая темноглазого спокойного Агуэро в дрожащего и задыхающегося немоща, на контролируемую не была похожа. Эта штука превратила Джордан “не-хочу-спать-и-ты-меня-не-заставишь” Харви в живую (пока) икону вечного недосыпа и стресса.

Эта штука - не эмпатия. Это черт знает что.
Она не хочет быть на месте мага, который честному мордобою предпочитает переговоры; она не хочет ни его проблем, ни его привилегий. От него, Вилескаса, наверняка многого ждут (шутка ли - третий уровень!), на него надеются, ему говорят - не подведи, мы верим в тебя, Агуэро! 
От неё, Джордан Харви, никто ничего не ждет. Смогла сама достать чашку с верхней полки - молодец, не смогла - что ж.
На неё не надеются и в неё не верят, но и живет она в мотеле с видом на шелтер для бездомных (часто путают двери). Ни званых ужинов, ни даже незваных в списке предоставляемых услуг не значится. 
Зато - свобода, как она есть.
Вилескас Агуэро на её месте тоже быть не хочет почти наверняка. В гробу он видал такую свободу. Он не вакцинирован ни от бешенства, ни от туберкулеза.

Повезет, если завтра не наскребет на себе лишайное пятно.

- Испанскую сангрию? - язык Джордан ворочается отдельно от Джордан, - Ты разве не из Мексики? Ладно, ладно, шучу. Я заинтересована. 
Харви прикрывает глаза. 
Харви открывает глаза неохотно, и в них - нескрываемое любопытство. Все-таки ей нравится, как Вилескас пляшет над ней с бубном; давно ль её так увещевал маг старше по уровню, должности, возрасту?
Да никогда. 
Всегда так с ними, с мужчинами: никакого пиетета, пока не привяжешь к себе либо узами брака, либо проклятьем артефакта. 
- Лучше б сифилис, чем вот это, - Харви обводит взглядом комнатку, указывая на кислородный баллон, на измученного кашлем Агуэро, на дверь ванной, - Чем вот это все. Связь он создал, ага... Я б сказала, ага... какая связь была у создателя этого артефакта... точнее, у его родителей... сначала они были братом и сестрой, а потом... э... 
Ведьма плавно - не без помощи на то Вилескаса, - заваливается набок, поджимая под себя ноги, продолжает бубнить что-то про братьесестринство и непорядочность отдельно взятых артефакторов. Стук в дверь где-то не здесь, он где-то в другом мире, в другом номере, в другую дверь; это уже проблема Агуэро.

У тебя — моя проблема. Сонные параличи. У меня, стало быть — твоя.

Где-то на грани сна и яви моргает мысль - откуда у Вилескаса, у которого по определению не должно быть проблем, они взялись, да еще таких масштабов?..

Неправильно. Неправильно. Все неправильно. Он говорит, говорит, говорит, но слова его - шум да помехи, в них нет самого главного: плана действий. Ведьма проваливается в тяжелый, мутный сон; тенью под толщей воды скользит Агуэро, скользит незваный гость (хочет показать ему на выход, но движется со скоростью улитки на склоне), скользит одеяло (легкое, почти воздушное, почти не греющее) 
Скользят комком по пищеводу, оставляя сухость и горький привкус во рту, и ощущение тяжелого похмелья. Джордан не хочет спать, она хочет врасти в эту чертову кровать и никогда не покидать её, пока не зарастет пылью, мхом и небылицами про дев, уколотых веретеном. 
- Эй, Агуэро, - на грани слышимости свистит ведьма, едва не зарываясь носом в одеяло, - Мне похер, почему это происходит, не морщи мозг. 
Она зевает, едва не демонстрируя зевком свой желудок. Щелкает челюсть. 
- Два вопроса. Первый - что с этим можно сделать? Второй - почему сонные параличи, черт!? Кто бы тебя ни проклял, он мог бы сделать это эффектнее. Семь за задумку, десять за воплощение, ноль за зрелищность.
В том, что Вилескас Агуэро не справится с артефактом в одиночку, она не сомневалась ни на секунду - ни сейчас, ни тогда, в Бристоле. 
Просто тогда, отдавая артефакт, ведьма рассчитывала, что больше это не её проблема.
Видимо, ведьма плоха в математике.

“Вилескас” и “проклинать” не должно стоять в одном предложении, да даже в одном абзаце - не должно. 
Джордан удивленно моргает, на мгновение выныривая из пододеялья. Он, этот маг, эта капибара с трехдневной щетиной на подбородке и следами недосыпа под глазами - и проклинать?.. 
Да ни в жизнь. Да ни за что. Да конечно.
Впрочем, и Джордан чему-то учится; например, тому, что излишне спокойных людей лучше до греха не доводить, потому что под толстым слоем льда - мутная вода. 
Не доводи до греха, не доводи, и да очистит огонь душу твою.
- Видимо, тот, кого ты проклял - полный кусок говна, - ведьма зевает и трется носом о подушку. Такое объяснение её вполне устраивает. Она бережно вкладывает этот пазл в свою картину мира, и он встает как влитой, ничего не ломая.
Агуэро - хороший, ему можно проклинать во имя высшей справедливости, дай ему сил лунная призма. Кто-то - плохой.
Поделом ему.
Когда придет время и на чашу весов ляжет душонка-тушонка Джордан и кого-нибудь еще - будет сильно сложнее; а сейчас - легко, потому что её не касаются ни дела “плохого”, ни дела Агуэро.

Стоп. Стоп. Уже касаются. 
С этого момента уже неприятненько, дискомфортненько, с легким жжением в районе крестца.

- “Ишпаншкая вшпыльчивошть”, - передразнивает она Вилескаса и усмехается, закладывая руки за голову. Осознание, что за ёрничание в неё не прилетит ни подушкой, ни проклятием, ни тупым тяжелым предметом - греет душу. Хорошо все-таки с ним, с этим Вилескасом. 
Локтевые суставы привычно щелкают, за двадцатый век приличное количество раз вывернутые и выдернутые. Старость - не радость, молодость - гадость.
Харви морщится.
- Да... случилась неприятность в детстве. Кто-то корью болеет, ветрянкой там. А я ж у отца особенная... была. И отец у меня особенный. Был, - она ненадолго замолкает, будто взвешивая слова - не выйдет ли боком? Не сочтет ли Вилескас её признание нытьем? На фоне истории про проклятие её, Джордан, исповеди - труха и полная чушь.
Это у них, магов, героические истории, убиение драконов, врагов, друзей, спасение принцесс из башен (желаниям принцесс вопреки, но who cares).
А у Джордан - маленькая притча про девочек-клептоманок и последующий внеплановый сеанс экзорцизма с внеплановым же сожжением всего, до чего детская длань дотянется.
Ничего интересного, ничего героического в ней нет: ни в истории, ни в Джордан. 

Харви провожает мутным взглядом движение Агуэро, - тот, наконец, перешел от слов к действиям - смаргивает пелену с глаз, свешивает руку с постели (локоть снова хрустит, напоминая, что деточке много десятков военных лет, осторожно, хрупкое). 
- Я это трогать не буду, - морщится Джо, с безопасного расстояния оглядывая причину их бед: неприлично малых размеров портсигар, исцарапанный и поеденный ржавчиной. Футболки Вилескаса выглядели, конечно, куда более презентабельно, но и их Харви трогать не хочет, они же были в контакте... с этим. - Русские?
Джо на всякий случай накрывает голову одеялом. Нет, только не это. Он же не думает, что они...
- О нет. Отстой. Московские Дворы - полный отстой. Русские - отстой. Нет. Черт. 
В висках начинает стучать. Ведьма стискивает челюсти, унимая головную боль. Если эта дрянь приведет их с Вилескасом в Москву, то челюсть ей понадобится, и с полным комплектом зубов - иначе они, эти люди, не понимают.
А может, Агуэро действительно не такой травоядный, каким кажется, и сможет их защитить?
Да не, бред какой-то. 
- Дятлова... слышала. Ты уверен, что это те имена? - глупости, конечно, уверен. Джо трет слипающиеся глаза до красноты. - Ну как слышала... слышала, что там люди померли, и всё. И всё, да. Кто-то из их Дворов расследовал причины? Не могли же они оставить все так, типа, когда люди умирают без повода - это работа Инквизиторов, и вообще... 
Джордан осекается. Потому что понимает, что вот как раз они-то и могли. 
Ебучие варвары. 
- Ладно... о’кей. О’кей. Да не сплю я! Черт, - Харви переворачивается набок, завернутая в одеяло, как огромная (но не очень) куколка какой-то моли. Морщится от головной боли. - Черт. 
Это полный бред. Агуэро, это ты во всем виноват, черт тебя дери! Если бы не ты, Харви благополучно сдохла бы на том поле и не было бы никаких проблем.
- Дай угадаю: нихрена они не расследовали, данных никаких нет, а у нас на другой стороне - лицевой, замечу! - Земли - отвратительный артефакт. Что ты предлагаешь делать? 
Проблема в том, что Джордан сама знает ответ.
Пепел к пеплу, прах к праху.