К концу еще второго дня нервы Дины начинают сдавать.
«Вообще-то тут не так плохо», — говорит ведьмочка, которая должна по идее ей помогать влиться в коллектив и все такое, но по факту только и делает, что бесит своими сочувственными комментариями. Вместо ответа Дина кивает: может быть, кому-то тут и действительно нравится — здесь сухо, тепло, можно чай с конфетами попить и есть хоть какой-то нормированный рабочий график. По крайней мере, смены Дины начинаются утром и заканчиваются вечером. Умей Дина жить по расписанию, она бы освоилась, и все правда было бы в порядке. Все так, как хочется отцу и Эдгару. Скучно, бессмысленно — недостатка кадров отдел лицензирования, похоже, не испытывал, и место освободили под нее специально, — безопасно. Не то чтобы Дина жадная до адреналина и хочет ходить по улицам, оглядываясь, но это то, с чем она готова мириться, держа меч Нуаду в руке, а не папку с бумажками, где не хватает печатей.

Умом Дина, конечно, понимает, что это то самое меньшее зло, которым только мог ограничиться Эдгар. Она знает, что все могло закончиться куда хуже, и закончилось бы, относись он к ней еще чуть хуже. Вот только это не успокаивает, совсем, особенно после произошедшего в Тени. От этой обиды ей хочется заорать.

Всю неделю Дина пробует до Эдгара достучаться, каждый день разные варианты: под предлогом подписать кое-что, приходит к нему в кабинет — самый отстойный вариант, если честно, учитывая, что именно здесь он ее в тот раз и послал, — и скрипит зубами, когда дверь захлопывается перед самым носом. Вот и поговорили.

Потом она ловит его прямо в холле на первом этаже, говорит громко, чтоб все слышали, как он отмахивается от нее: это унизительно, но терять Дине больше нечего, свою должность она готова выгрызать, если потребуется. Ни разу в жизни она еще не получала столько отказов, тем более от Эдгара. После новой неудачной встречи почти хочется плакать, а кулаки очень чешутся, но снимать стресс приходится ночью об собственную подушку. Ей нужно, чтобы в ней видели достойного мага, а не ревущую девчонку, но ни хрена не получается, и вместо того, чтобы что-то разговором исправить, Дина, кажется, сама себе копает яму.

Продолжает копать.

К концу пятидневки ей хочется выть и лезть на стену. Ведьмочку — Дана, кажется, ее так зовут — она старается игнорировать, когда та предлагает после рабочей смены заглянуть куда-нибудь в паб. Молчать на прямое обращение к себе как-то неприлично, и Дина нехотя через несколько растянутых в звучании бумажной волокиты мгновений бормочет, что у нее уже есть планы на вечер.

Планы и правда были — заказать пиццу и несколько часов перед сном ковырять Нетфликс. Пиццу она все-таки заказывает и забирает из автомобильного окошка — двойная пепперони — вместе с большим стаканом капучино и запотевшей конденсатом парой бутылок пива, а ноги сами несут ее к дому Эдгара.

У принцев нет четкого графика, и Эдгар может с равным успехом прийти через два часа, три, пять, а то и не прийти вообще, но Дина отчего-то уверена, что придет, и ждет на улице, согревается кофе и подъедает пепперони из коробки. За время ожидания она немного остывает, но себя Дина знает очень хорошо: это только пока. Пока раздражителей нет рядом, она спокойна как сытый удав — вон, к концу третьего часа наполовину подъеденная пицца подтвердит.

Но, как только в зоне прямой видимости обретается Эдгар, вспыхивает так, будто ее предварительно облили бензином. Дина вскакивает с места, ища взглядом салфетки, находит и, на ходу вытирая руки, бежит за ним.

— Стой! — звучит чем-то средним между «поговори со мной, ну пожалуйста» и «да поговори со мной уже, блядь, пожалуйста». Дина как-то, пока сидела в режиме ожидания, не решила, в каком тоне хочет начать беседу.

Если беседа вообще состоится.

Впрочем, настрой у нее вполне боевой. Никаких приветов — они и не прощались, по крайней мере, Дина точно нет, вместо них она переходит сразу к делу:

— Ты ведь сам понимаешь, что это все несправедливо? — Голос звенит от обиды: уж рапорт-то должен был попасть к нему на стол. Если бы не Дина, той ночью все закончилось бы куда печальнее. Всю неделю Дине очень хотелось кричать, но сейчас она внезапно для самой себя понижает тон: — Не поступай так со мной. Пожалуйста.

Слегка поздно, конечно: уже поступил. Но, может, в этот раз он хотя бы ее услышит.

Короткий разговор на парковке Дина помнит слишком хорошо — до сих пор уши горят.
(еб твою мать, эдгар, сначала ты говоришь, что я ребенок, теперь, вместо любого другого оскорбления, выбираешь именно это; определись)

Но Эдгар в стремлении задеть ее — и отъебаться в первую очередь, конечно же — делает верный выбор: такого поворота Дина не ожидала и удивленно замерла с открытым ртом — что ты сейчас сказал? Повтори.

Кажется, тогда она только и ответила, перед тем, как развернулась на каблуках и с видом оскорбленной невинности ушла, что слава тебе Господи, уж тут вляпаться мне не светит.

Сейчас Эдгар — эдгарэдгарэдгар, однажды она перестанет повторять это имя, и вселенная схлопнется — ожидаемо не хочет ее видеть. Дина и сама хочет поскорее уйти, ее держит здесь лишь необходимость вернуть утраченное: Эдгар выглядит чужим, ведет себя как чужой, возможно, он уже давно и есть, да только Дина до недавнего времени почему-то не замечала этого. Она не знает, сколько еще раз нужно извиниться за Яму, за принцессу, за, блядь, все. Никаких извинений не будет достаточно, а что-то исправить возможности ей не дают — иди, девочка, крути педали бюрократической машины, мы перезвоним тебе через лет дцать.
(когда ты уже обрастешь мхом у своего стола и сможешь разве что глазами моргать)

Мир несправедлив — и ей ли об этом не знать. Ей хочется что-нибудь ляпнуть про Донни, с которым она имела счастье познакомиться, поднять в собственной памяти обстоятельства этой встречи, но это ничего не изменит. Это только в очередной укрепит его во мнении, что в инквизиции Дине не место. Лучше б они понимали, что никакой уютный офис ее не убережет. И от нее тоже. При должном старании она и в подвале запертом проблемы найдет, но сказать об этом — подать Эдгару идею.

— Это не важно, — быстро отвечает она, с досадой отводя взгляд. На часах одиннадцать, ждала здесь она часа три, еще три до этого слонялась по улицам, сжигая лишнюю энергию — во время смен устают скорее мозги, ну, еще сидеть надоедает, в остальном Дина уходит слишком бодрой и ночью долго не может уснуть. А даже если спит, все равно видит кошмары.

Конкурс упрямства звучит сказочкой про белого бычка, Дина уже наслушалась где только можно, с самого детства. А правда в том, что без упрямства в этом долбанном мире далеко не уедешь — ей повезло родиться в семье Брекенридж, для которой хоть какие-то двери открыты. Что, впрочем, не мешает Дине долбиться головой именно в те, что закрыты наглухо, замок огромный амбарный вот повесили. Выхода только два — или лоб окажется крепче, или двери.

Дина, конечно, не приемлет иных вариантов, кроме первого.

— Ты же видел рапорт. — Коснуться хочется, прикосновения обычно помогают, но не с Эдгаром, — приходится держать в голове мысль, что нет, даже не думай — иначе пиздец. Ладони застывают на полпути, Дина досадливо разводит руками. — Хейз, Уоррингтон. Я их вытащила живыми, и я могу больше. — Жестом не давая себя перебить, она продолжает: — Скажи мне, Эдгар, ты сразу родился умудренным опытом инкубом первого уровня? Нет? Я так и думала.

От отчаяния на повышенный тон трудно не переходить. Дина очень старается — знает, что как только она заорет, Эдгар уйдет.
Или все равно уйдет.
Уйдет и оставит ее тут одну.
(боже пожалуйста не оставляй меня одну)

Дурацкое чувство, когда из игрушек своих уже вырос, а заниматься серьезным делом до сих пор не дают. Как это бывает, между шестнадцатью и восемнадцатью, когда сексом заниматься уже можно, а порно смотреть почему-то нет — рейтинг-то 18+.

Дина понимает, что говорить ей больше нечего — дальше только орать или плакать, можно все сразу. То есть, конечно, нельзя: плакала перед Эдгаром она разве что в совсем детстве, лет в двенадцать резко стало неудобно, теперь вообще лучше не стоит. Злой взгляд сменяется растерянным, челюсть предательски дрожит. Нет, она так и не ревет — еще чего, — но эмоций становится слишком много. Было бы проще, если бы Эдгара у нее получалось ненавидеть, но даже его стараний не хватает на то, чтобы вызвать это чувство.

Ее просто кроет со всего, и, уже немного дрожа от холода, Дина думает, как хорошо, что бутылки взяла две. У нее будет веселая ночь.

Вообще-то так далеко мысли Дины не заходили. Ну, то есть, она собиралась ждать Эдгара здесь столько, сколько могло бы потребоваться, но вариант, что он просто бросит ее на улице, в ее картину мира не вписывался. Или... она сама уже запуталась. В идеале, даже если бы Эдгар просто прошел мимо, уже очень скоро ему бы стало хоть немножечко стыдно. Должны же в нем быть хоть какие-то зачатки чувства сострадания, он же может в эмпатию, в конце-то концов!

Что на улице действительно холодно, замечает она не сразу — кажется, будто это Дина так боль, гнев, слезы сдерживает, вот челюсть и трясется, как у той черепушки, что висит в комнате страха и должна пугать детишек. Во взгляде Эдгара ей чудится откровенная жалость, и Дина сжимает занемевшие от холода ладони в кулаки, губы поджимает.

Старше отца он был, видите ли.
Но и в тепличных условиях-то он не рос, верно?
Вопрос так и просится на язык, и Дина открывает рот, но только белое облачко пара выдыхает. Можно попробовать сосчитать до десяти, подышать чуть-чуть воздухом.

Вместо этого она разводит руками:

— Сколько раз ты чуть не погиб, Эдгар? — Не нужно быть телепатом, чтобы знать, к чему он клонит. Они правда чуть не погибли в Тени, а до того Дина вляпалась в Донни. Кажется странным, что нужно объяснять Эдгару очевидное: отсидка в углу ничем не поможет ни ему, ни отцу, ни Дине. Она уже наломала дров? А кто их не ломает? Все лучше, чем сидеть и ждать, пока кто-то придет ломать тебе шею. — Ты правда думаешь, что если выгнать меня из инквизиции, со мной ничего не случится и все будет пучком? Хотя чего я спрашиваю. Ведь именно так ты и думаешь.

Тут приходится прикусить язык: не хватало еще подать какую-нибудь новую гениальную идею, как же обезопасить ее от всех остальных.
(или наоборот)

— Знаешь, иногда бывает так, что возраст приходит один. Если до ста пятидесяти лет меня никуда не пускать, толку от меня будет не больше, чем от тумбочки у твоей кровати.

(если я не убьюсь раньше от скуки)

В понимании Дины опыт, требуемый для должности инквизитора, никак не коррелирует с работой в отделе лицензирования. Чему такому важному ее там научат? Профессионально варить кофе? Вряд ли следующему Донни будет достаточно кипяток на яйца вылить, чтобы отвалил.

Тренировки полезны, но бои деревянными мечами существенно отличаются от реальных — Дина достаточно хорошо это знает, усвоила. В идеале, чем раньше получится начать заниматься действительно важными вещами — тем лучше.
Почему Эдгар так упрям? Господи.

Возвращаться за брошенным пивом не хочется, и Дина движением пальцев манит его за собой, плывет с ними и коробка с пиццей. Уже темно, здесь никого, вряд ли кто увидит. Молчаливое приглашение, пожалуй, удивляет даже — какой бы она ни рисовала весь день эту встречу, все как обычно идет не по плану. Но, может, и лучше.

— С божьей помощью, конечно, — задержавшись на секунду у калитки, Дина смотрит на Эдгара снизу вверх, бровью дернув вопросительно. Какой тут может быть еще ответ? — Если бы ты реально считал меня хотя бы вполовину такой талантливой, как говоришь об этом, ты бы не спрашивал. Ну, или ты правда влепил подпись не глядя, что как принца двора порядка тебя не красит.

Уже отвернувшись, переступая порог, Дина улыбается. Внутри их встречает долгожданное тепло, она стаскивает с себя куртку, оставшись в тонкой водолазке.

— Если ты хочешь зачитать мне сейчас лекцию, то это плохая идея. — Она берет в руки пиво, одну бутылку протягивает. — У меня есть получше.

Мебели в доме Эдгара, кажется, особо не водится, поэтому Дина как-то немного теряется. С нее, впрочем, станется сесть на полу или на какой-нибудь тумбе в кухне, все хорошо подойдет.

Лишь бы Эдгар перестал делать это лицо, а там разберутся.

Кухня все же так себе вариант, поэтому Дина направляется сразу к фортепиано, чувствуя себя как дома — настолько, насколько это возможно. Со стороны, должно быть, выглядит престранно. Она слишком устала, чтобы об этом думать, и так же сильно, как Эдгар, хочет со всем поскорее разобраться.

— Конечно же, ты читал, — с готовностью отзывается Дина не глядя, и в голосе даже почти нет сарказма.
Примерно так Эдгар и делает, да? Дина представляет, сколько дел он мог наворотить (и, наверное, наворотил) таким образом, и улыбается — весело и искренне, впервые за вечер. Взрослый состоявшийся инкуб, серьезность, ответственность, вот это все.
Сказать об этом — получить очередной втык, поэтому Дина благоразумно молчит. Хоть язык и очень чешется.

Bösendorfer выглядит интереснее бумажек, и Дина ставит непочатую бутылку на пол, чтобы его оценить. Ну, против того, чтобы его потрогать, Эдгар ведь возражать не будет? Иначе какой смысл держать в свободном от мебели доме аж целый рояль? Эдварда скосплеить? Очаровывать дам? Признаться, Дина и представить себе не могла ни первого, ни второго. Не похоже, чтобы Эдгар прикладывал какие-то усилия для налаживания своей личной жизни.

Спросить, не спросить? Дина провожает его взглядом, пожимая плечами: мол, иди, я никуда не денусь.

— Значит, сто восемьдесят тысяч на рояль у нас есть... — она не договаривает: нехорошо считать чужие деньги, но вообще-то становится чуточку обидно. К тому же, ей интересно, как расставлены у Эдгара приоритеты — можно отказаться от удобной кровати и половины вещей, необходимых человеку, но музыка это святое.

Нет, правда Эдвард Каллен.

Дина проводит по глянцевой поверхности крышки ладонью почти любовно, прежде чем открывает ее. Играть она не то чтобы умеет, так, заносило в музыкальную школу еще в детстве — конечно же, терпения не хватило ее закончить, — но она и не концерты сюда устраивать пришла. Касается осторожно гладких клавиш, пробует несколько простых комбинаций, которые каким-то образом осели все же в голове с тех славных деньков, когда Дина была еще реально ребенком, а Эдгар пока не считал ее лейтенантом занозой.

— Боже, ты играешь на нем? — Дина даже не пытается удивление скрыть, ну, и правда удивительно же. — Вау, он даже настроен.

Как раз тогда Эдгар возвращается, и Дина, обернувшись, на секунду хмурится: бутылку где-то, конечно, забыл. Это пережить можно, но говорит о том, что расслабиться, скорее всего, он ей не даст.

Морализаторствовать начнет?

Когда Эдгар вдруг непринужденно ее спрашивает, Дина открывает рот и благополучно его закрывает. И это все? Никаких лекций и нравоучений, что иди-ка ты, Дина, домой, проспись, а с понедельника вкалывать дальше послушной овечкой? Сузив глаза, она наклоняет голову набок.

Ах ты хитрый засранец. Попытка сменить тему? Что ж, пока не очень удачная.

— Не так уж и плох. — Высокая похвала, учитывая, сколько проблем Дина здесь успела огрести: оптимистка, не иначе. Или просто отбитая. Тут как посмотреть, есть из чего выбрать. — Все еще изучаю метро. Три раза уехала вообще не в ту сторону, — загибает пальцы, — подружилась с местными. Гостеприимство зашкаливает. О, еще кофе нашла отличный. Имбирно-пряничный капучино, яблочные донаты к нему просто прелесть.

Метро, гостеприимные ребята вроде Донни и пожрать. Просто прекрасно.
Сейчас это звучит даже смешно, и Дина действительно улыбается, глядя на Эдгара снизу вверх, вворачивая все же в речь свое любимое, больное:

— Начальник, правда, зараза. Просто чума. Уж не знаю что и делать. Но мы договоримся.

«Ведь договоримся же?».

Подвинувшись на стуле, Дина ведет рукой по сиденью, приглашая выглядящего непривычно домашним Эдгара присоединиться:

— Сыграешь мне? Пожалуйста.

Ну, если не пиво, так хоть культурная программа.

— Пожалуй, не буду спрашивать, сколько раз ты видел на экране «you died», — хмыкает Дина, глаза сузив. Может, шутит, может, действительно где-то находит время на игру — если она где-то не облажается сейчас по-крупному, у нее будет шанс проверить. У самой Дины благодаря обретенному нормированному рабочему графику время на игры появилось: хоть все выходные кидай дайсы и воображай себя темным эльфом в компании каких-нибудь задротов. У нее знакомых задротов не водится — не считая Эдгара, конечно, — да и, признаться, проводить время в зале с тренировочным (хотя бы) мечом в руках Дине нравится больше.

(даже если это значит выслушивать нотации и Эдгарово саркастичное «ты умерла через пятнадцать минут после начала боя, идешь на рекорд»)
(или, скорее, антирекорд)

Они в доме Эдгара у охрененно дорогого рояля, и это вроде как должно ощущаться победой, но вкуса победы Дина почему-то совсем не чувствует. Разве что он горьковатый такой, как дожидающееся ее пиво. Может, и впрямь зря пришла? Сколько еще придется бодаться, прежде чем она добьется своего? А добьется ли? Можно сколько угодно биться в чужие двери. Когда перед тобой их закрывает кто-то свой — впору задуматься. И нет, не о желании достигнуть цели.

Будь Дина чуть менее Брекенридж, где-то на этом моменте она бы и свалила — между приятными шуточками про дарк соулс и ударом ниже пояса (а фраза про «отпускать с работы пораньше» ощущается именно так). Уходить вовремя Дина не умела никогда. Примерно поэтому теперь она молчит и сверлит Эдгара взглядом, ровно до момента, пока он не усаживается рядом. Смертельно усталое выражение на лице Эдгара от нее не ускользает — и детские воспоминания понемногу идут трещинками. Тогда ни шоколадные вафли, ни катание на чужих плечах не воспринимались как одолжения, Эдгар и отец ее просто любили, наверное.
(дальше-то что случилось?)

И да, следующие минуты — или вечность — Дина делает невероятное: она молчит. Думает о том, что как же чертовски удобно и хорошо было попросить Эдгара сыграть, потому что можно совершенно открыто и безнаказанно на него смотреть. Ей по-прежнему нравится это делать.
(спасибо, господи, что глаза закрыл, а то было бы неловко)

Много лет назад, в другой жизни Дина могла со всей детской непосредственностью вдруг сообщить, что Эдгар красивый.
Сейчас, если бы и решилась на такое, то непременно добавила бы, хоть вслух, хоть шепотом, хоть мысленно с ехидцой: «...когда не похож на бомжа». Рушить трогательный и почти интимный момент ей отчего-то не хочется.

Когда они не воевали?

— Я не хочу воевать с тобой, Эдгар, — вырывается вдруг, и Дина, не вовремя прикусив язык, надеется, что за игрой Эдгар ее не услышал.

Решит еще, что она лапки сложила и больше не заикнется об инквизиции. Вот тут облом.