EDGAR JAMES ROBERT DRYDEN
эдгар джеймс роберт драйден, сокращать на свой страх и риск
он же «этот пидор» (пользоваться, убедившись, что «этого пидора» нет поблизости);

charlie hunnam

Лондон начала двадцатого века на удивление мало отличается от Лондона образца восемнадцатого. По крайней мере, по ощущениям. Эдгар шатается по узким улицам, то и дело неосознанно касаясь груди: хочет то ли дотронуться до свежей метки, то ли сцарапать ее с кожи, хотя знает, что ни того, ни другого сделать не выйдет.

За глаза его называют бесперспективным: белых пятен в его образовании столько, что они сливаются в молочную реку. Эдгара не исключают из группы будущих инквизиторов только ввиду неофициального приказа выше — что-то там про расовое разнообразие и курс на интернационализм в рамках иного сообщества.
Проще говоря, «этих тварей у нас раньше не было, давайте заведем хоть одну».

Курс, который большинство проходит за пару-тройку месяцев, растягивается на четыре с половиной года. Учебный центр поздравляет с новым рекордом, Эдгар криво скалится в ответ — на исходе тысяча девятьсот тринадцатого получает, наконец, статус новобранца и знакомится с наставником.

(— ты?..)

Кислую мину куратора можно нарезать в чай вместо лимона. Эдгар на сотню лет старше и на уровень выше, но быстро привыкает к недовольному командному тону: кажется, нет вообще ничего, что он, по мнению Брекенриджа, не умудрился бы сделать неправильно. Попытка продемонстрировать характер заканчивается в медицинском крыле, где его, хмыкнув, оставляют отлеживаться (на этом все равно само заживет рано или поздно). Ненависть Эдгара к магии приобретает личный оттенок.

Вся практическая часть сводится к «сиди здесь и не отсвечивай, без тебя разберусь». Он упрямо тащится следом, игнорируя как пожелания, так и прямые посылы в один конец; за неимением альтернативы маячит немым наблюдателем: слушает, запоминает, раздражает и, в общем-то, не питает никаких иллюзий насчет своего положения. Брекенридж только плечами пожимает, разглядывая фарш, который от Эдгара оставила стайка перевертышей:
— Нужно было чем-то их отвлечь.
— И ты не придумал ничего лучше, чем скормить им меня?
— Но ты ведь не сдох.
(особой радости по этому поводу в его интонациях почему-то не ощущается)

Смутные надежды на то, что сразу после стажировки ему выдадут нормального напарника, развеиваются дымом. Эдгар вваливается в кабинет начальства без стука; с порога высказывает все, что думает по поводу распределения в целом и Брекенриджа в частности.
— Да он сам не хочет со мной работать, — заканчивает почти обиженно.
— Никто не хочет с тобой работать, Драйден.
На это ему ответить нечего.

К ужину, на который его приглашает — если, конечно, в безапелляционном «он должен прийти» кто-то способен углядеть приглашение, — Карина, он морально готовится всю неделю и все равно в последний момент подумывает развернуться и уйти. Натянутая улыбка на лице Брекенриджа бесит еще больше, чем обычная презрительно-усталая мина. Эдгар нервно поглядывает то на него, то на его жену, невпопад отвечает на вопросы и считает минуты до момента, когда можно будет сослаться на важные дела и поскорее уйти.

Про Карину вспоминает и позже, когда наспех перетягивает Брекенриджу ногу: перспектива быть порванным на лоскуты безутешной вдовой подстегивает действовать быстро и не дать придурку истечь кровью. Щелкает пальцами перед его носом, ожидая, пока тот кое-как сфокусирует мутный взгляд, и с чувством объясняет, в каком гробу видал Иэна, а в каком — его хренову самодеятельность.
— Все сам, значит. Сам пойду, сам всех порешаю, сам тихонько сдохну в канаве. Ты ж мой, ссука, самостоятельный, — договаривает на ходу, выискивая взглядом припаркованный студебеккер. От лекции о том, что магам на боевые операции можно выезжать только в бронированном грузовике, не удерживается тоже.

Эксперименты с трансформацией проводит в свободное от работы время. В поствоенном Лондоне на очаровательную блондинку, разодетую по всем канонам диоровского new look, смотрят, сворачивая шеи: что в музыкальном магазине, где она выбирает пластинки Билли Холидэй, что в café royal, когда предлагают уединенный столик ближе к окнам. Эдгар разглядывает свое отражение в зеркалах и витринах; когда кто-то спрашивает его (ее) имя, рассеянным взглядом мажет по репродукции «условий человеческого существования» и, недолго думая, говорит — Рене.

Рейган он встречает по чистой случайности, за каким-то хреном заглянув в учебный отдел. Темпераментную ирландку слышно за три коридора и через все стены: в считанные секунды всем желающим становится ясно, что заявление она подает уже в шестой раз, и совершенно не против попытаться еще столько же, если потребуется взять отдел инквизиции измором. Эдгар веселится, остановившись за ее спиной; некоторое время подпирает плечом стену, а потом, когда Рейган, наконец, уходит — перекидывается с принимающим парой слов.

— Вот только суккуба нам всем тут, нахрен, не хватало, — Иэн иллюстрирует собой значение слова «скепсис»: как лицом, так и выразительными интонациями.
— Именно, — кажется, на излете пятидесятых он окончательно перестает воспринимать его ворчание всерьез.

Весь год возится с ней сам: терпеливо объясняет, не дает с разбегу сунуться в самое пекло, за шкирку вытаскивает оттуда, куда Рейган радостно вляпывается, стоит только отвернуться. Как может, пытается втолковать, что ей следует быть осторожнее — терпит предсказуемую неудачу, когда характер рыжей нехристи входит в явное противоречие с субординацией и здравым смыслом. Иэн, фыркнув, советует преподать пару-тройку уроков самого практического толка. Эдгар шлет его цензурно, но точно по адресу: скармливать стажеров перевертышам в надежде, что те или поумнеют, или сдохнут, ему как-то не очень нравится.

За два десятка лет симпатией друг к другу они так и не проникаются. Иэн закатывает глаза — «подружился с отбитой»; Рейган интересуется в ответ — «у тебя на высоте его запросов голова не кружится?». Эдгар прикидывается попеременно то фикусом, то шлангом, но вмешиваться наотрез отказывается: даже когда Брекенридж вскользь замечает, что их попытки в отношения — высшей степени дурость и ни к чему хорошему не приведут.
(пару месяцев спустя оказывается ожидаемо прав, что начинает злить всерьез)

Она уезжает в Америку в конце семидесятых; присылает дурацкие открытки и полароиды с концертов black sabbath. Эдгар тащит Иэна с Кариной на премьеру «Чужого» (ей все ужасно нравится, а вот ему почему-то не очень), а на Рождество получает сразу два свитера: один вполне нормального вида, второй — с уродливым оленем и подписью «из сраного портлендского болота с любовью». Надевает, разумеется, последний.

На Дину смотрит с глубочайшим подозрением и легкой опаской; подходить к розовому свертку ближе чем на четыре фута наотрез отказывается, но активно умиляется, когда понимает, что в противном случае Карина откусит ему голову по самые плечи (да-да, красавица; и ужасно громкая; в смысле, очаровательно — очаровательно голосистая!).
Малявка, стоит отдать ей должное, довольно скоро подрастает и становится похожа на человеческую единицу. Пока не видят замотанные родители чересчур активного сокровища, он кончиком крыла щекочет ей нос — Дина чихает и смеется, быстро отыскав себе новое развлечение. Откуда у «дяди Эдгара» вообще крылья, и почему он не умеет, как папа, кастовать огоньки, ей объясняют самым поверхностным образом, не углубляясь в детали.

Осенью две тысячи седьмого идиллическая картина распадается на составляющие. Эдгар, перешагнувший порог первого уровня, долго думает над предложением и в итоге соглашается — перспективы слишком заманчивы, чтобы нельзя было договориться с совестью, а другой такой возможности может не предоставиться вовсе.
Любой из хаоситов прикончил бы за перспективу стать принцем и тридцать человек, и триста. Они с Иэном ограничиваются двумя: отца семейства превращает в пепел Брекенридж, Эдгар уходит на второй этаж — за матерью и ее ребенком. Знает о заведомо ложных обвинениях и о том, что никто из них прежде не связывался с темной магией, но приговор все равно зачитывает.
Вот только девочку — трясущееся создание неполных четырнадцати лет — зачем-то оставляет.
(темноволосая и светлоглазая, она слишком сильно напоминает кое-чью чужую дочь)

В Портленде сыро и уныло, как будто никуда особо не уезжал. Без Иэна — того командируют в Чехию вместе с семейством, — уныло вдвойне, но думать об этом особо некогда: новая должность подразумевает тонну кабинетной работы, знакомство с местной кухней и график, ненормированный чуть более, чем совсем. Рейган виснет у него на шее («лет десять не виделись, ну ты и мудак») и дарит футболки с дурацкими надписями — Эдгар приходит на совещание в майке «i hate it here» и, в общем-то, начинает получать от происходящего удовольствие.

(пока не наведывается в Прагу — повеселиться на выходные; возвращается в состоянии, близком к нервному коллапсу, и не выходит из него еще очень долго)

Пять лет спустя неохотно рассказывает Иэну, что в ту ночь, на последнем задании, они прикончили невиновных. Ожидает чего угодно, на самом деле, и даже удивляется, когда ото ограничивается привычным ворчанием. Чувствует, как с плеч сваливается что-то, что все это время придавливало к земле. Даже радуется — до тех пор, пока обо всем не узнает Карина: ее вердикт окончателен и обжалованию не подлежит; Эдгар, будь хоть трижды принцем любого из Дворов, не смеет больше появляться на пороге и в поле ее зрения. От полувековой дружбы остаются лишь воспоминания, от которых становится только хуже.

Рейган о чем-то рассказывает, положив голову на его бедро; снизу вверх заглядывает в глаза и приглашает на пятничный ужин. Обещает познакомить с парнем и сыном-трехлеткой («маг, как и его папаша, но я надеюсь вырастить его не совсем безнадежным»), а потом уходит, на прощание едва коснувшись губами щеки. В следующий раз он видит Рейган, когда срывается по звонку главы инквизиторов: спутанные рыжие волосы закрывают лицо, но не страшные раны по всему телу. Точно такие же, как у ее мертвого напарника.

Девочка, которую он когда-то легкомысленно оставил в живых, объявляется в его жизни за считанные часы до этого. В совпадения Эдгар не верит — он вообще уже ни во что не верит, с трудом удержавшись от порыва свернуть покусившейся на него ведьме шею сперва по резьбе, а затем против; но все еще видит в одной подросшей девице другую, чересчур на нее похожую дурным нравом в том числе.
Отомстить решила, значит. За маму с папой, чтоб ее.
(не считает себя виноватым ни на мгновение, о чем рассказывает в максимально доступной и популярной форме)

Дни растягиваются в бесконечный ад. Расследование не приносит никаких результатов, даже когда приезжает Иэн: им всем очевидно, кого нужно винить в убийстве инквизиторов, но едва ли есть смысл являться ко Двору Хаоса с ничем не подкрепленными подозрениями. Эдгар отмахивается от ведьмы, которая все запугивает его какой-то смутной опасностью — то ли крышей поехала, то ли на картах Таро хрен знает что нагадала, разбираться нет ни времени, ни желания, — и обещает, что если увидит ее еще раз — вышлет из страны куда-нибудь в Австралию, заебывать кенгуру.
Еще не знает, при каких обстоятельствах это случится.

Восемь дюймов зачарованной стали входят в плечо и пробивают легкое. Секретарша, которая накануне клеила стикеры на папки с документами, смотрит на него почти с сочувствием; не без усилия вытащив мизерикорд, по рукоять вгоняет его Эдгару в грудь.
Шутить про премии и квартальные отчеты совсем не хочется, когда подыхаешь на ковре в собственной гостиной, застигнутый врасплох какой-то мелочью шестого уровня. Он тянется к мобильному телефону — хочет то ли попрощаться, то ли выдать тираду в лучших традициях «ублюдок, мать твою, а ну иди сюда», — но ни того, ни другого сделать не успевает.
(умирает, совсем по-настоящему, вот только не навсегда)