Каждое воскресенье приходя на службу в церковь Святого Иоанна Крестителя, его отец мечтательно размышлял о том, что когда-нибудь хотел бы видеть сына в роли местного священника. Высокий, широкоплечий, в чёрных одеждах и с Евангелием в руках – его сладостный голос бы был способен проникнуть в самую душу любого прихожанина, воззвать к покорности и смирению, уберечь от грехопадения и научить вести праведную жизнь. Церковный сан открыл бы перед молодым человеком многие двери, научил бы читать и писать, а что самое главное – привнёс бы толику смысла в его телесную жизнь. Его отец хотел бы видеть сына в роли священника, когда мальчик ещё только появился на Свет Божий, когда ему исполнилось пять, десять, когда прошёл его пятнадцатый день рождения. Его отец много хотел для своего первенца, но есть ему хотелось всё-таки сильнее.
В Мурелло, что недалеко от Кунео и в принципе недалеко от Турина, все люди друг друга прекрасно знали и каждый занимался своим делом. Сыроварение – промысел далеко не самый сложный, всегда востребованный и в принципе довольно удачный. Особенно, если скот принадлежит непосредственно тебе, если земля, на которой стоит твой дома тоже твоя и платить ты никому и ничего не должен. В противном случае, любое ремесло не кажется тебе уже таким приятным и больше походит на камень достопочтенного Сизифа, что раз за разом вынуждает тебя возвращаться к уже опостылевшему делу.
О существовании жизни за пределами родного городка Вито как-то никогда и не задумывался. Его вполне устраивал собственный удел, и он искренне не разделял отцовских сожалений относительно своего будущего. Днём он следил за выпасом коров, помогал отцу, а когда в Мурелло приезжали артисты – со всех ног мчался на городскую площадь, чтобы занять место поближе к сцене. Вместе с друзьями они могли иногда прогулять до соседней деревушки, заранее запасшись хлебом, всё тем же сыром и кувшинчиком неплохого вина. Размеренность и неподдельное спокойствие – этого было вполне достаточно для Вито, чтобы провести длинную, полную счастья жизнь.
Ему было всего пятнадцать, когда отец впервые решил взять его на встречу с местным графом, которому принадлежал и скот, что так усердно пасла его семья, и земля, на которой стоял их дом. Феодализм в те годы цвёл бурно и вполне повсеместно, о крайней мере об иной жизни сам Вито никогда и не задумывался. Они привезли в замок графа ими же заготовленный сыр в уплату налога, что товаром было выплатить куда легче, нежели круглой, звонкой монетой.
Замок казался ему непомерно огромным, в какой-то момент страх заблудиться в его коридорах и больше никогда не выйти наружу, казалось, почти закрался в его ещё мальчишечье сердце. Его владелец был человеком уважаемым, довольно известным и представлял собой воплощение всех наилучших качеств, присущих человеку в свои лучшие годы. Граф принял их довольно спокойно, без лишней надменности и высокомерия. Они поблагодарил отца за товар и предложил отужинать вместе с ним. Тогда Вито не мог разделить удивление отца, это была его первая встреча со столь высокопоставленным лицом и ему определённо казалось, что подобными предложениями раскидываются все высоко поставленные люди.
Отужинали они в тот вечер поистине славно. Никогда прежде Вито ещё не ел столь вкусной еды и не сидел на таких мягких стульях. После ужина граф попросил мальчишку сходить на кухню и попросить принести ещё вина – где находится кухня и зачем ему об этом просить, если полный кувшин вина стоял на столе, парнишка, конечно, не знал, но молчаливо повиновался. Их разговор продлился не больше пятнадцати минут, и когда Вито вернулся в залу, отца на месте уже не было. Больше он никогда его и не видел. Как не видел любимой матери, младших братьев и ещё совсем крошечную сестрёнку.
Он прожил у графа несколько лет и за всё это время лишь один раз мужчина поднял на него руку – когда Вито написался столь сильно, что заснул в хозяйской постели ещё до прихода самого хозяина. Мальчик, а затем уже юноша в принципе не заметил, как вообще оказался в числе графских любовников. Иногда ему начинало казаться, что с самого своего первого появления в замке ему была уготована именно эта доля, но в такие моменты Вито целенаправленно отгонял от себя столь неприятные мысли. Граф всегда был к нему слишком добр, а отец бесконечно его любил – факт заключения подобного договора просто не укладывался у него в голове.
Довольно быстро Вито научился прислуживать графу и его гостям за столом, затем стал личным слугой хозяина – помогал с одеждой, выполнял мелкие поручения и всегда находился рядом, когда от него что-либо требовалось. В замке Вито все поголовно любили: на кухне оставляли бокальчик-другой самого лучшего вина, кто-нибудь обязательно соглашался заштопать за него графские панталоны. Такая жизнь нравилась юноше даже больше прежней. Ему нравилось вставать за несколько минут до рассвета, нестись к самой высокой башне и наблюдать за восходом солнца. Нравилось по вечерам собираться в какой-нибудь маленькой комнатке с остальными слугами, где они могли рассказывать друг другу самые невероятные истории из своей жизни – чаще всего непременно с хорошим концом.
Но больше всего ему нравилось проводить время с графом. Нравилось помогать ему одеваться перед каким-нибудь очень важным застольем, подносить ему и его друзьям в самый разгар какого-нибудь вечера. Нравилось слушать его рассказы о далёких городах и невиданных странах, нравилось безрезультатно учиться читать под его чутким руководством, нравилось засыпать в его постели. С каждым новом годом Вито всё отчётливее осознавал, что привязывается к этому человеку всё сильнее и сильнее, что в принципе не мыслит своей жизни без него. Он был ему безоговорочно и бесповоротно предан, способен в любую секунду броситься за оголённые мечи, если от того будет завесить спасение жизни господина.
И господин невероятно высоко оценивал эту искренне верность. Вито был единственным человеком, что не принадлежал к лицу противников филиокве, но допускался на тайные собрания сторонников графа. Один раз мужчина попытался завести с ним разговор о Боге и вере, но Вито был слишком далёк от проблемы снисхождения Святого Духа, а потому второй попытки хозяин решил даже не предпринимать.
Он бежал из замка глухой ночью, совершенно один и даже не прихватив с собой съестных припасов. Сообщение о готовящейся облаве достигло его в самую последнюю минуту – медлить и размышлять о чём-то, кроме собственной жизни не было даже возможности.
По прошествии… скольких? семи, десяти, тринадцати дней? Вито уже давно упустил ход времени, но был точно уверен, что совсем скоро граф за ним обязательно вернётся. Спасёт его, прекратит его страдания, и жизнь его снова станет полной спокойствия и счастья.
Он ничего им не сказал. Ничего, что могло бы дискредитировать графа или кого-то из его друзей. Отчасти, потому что в принципе ничего толком то не знал, но всё что знал, не готов был поведать даже под страхом самой страшной смерти. Проводя дни и ночи в затхлой, маленькой камере, не имея возможности подложить под спину даже комок старой соломы, при каждом движении чувствуя резкую боль в какой-нибудь части тела, он всё ещё не мог поверить в том, что буквально за углом его ожидает окончание его земной жизни. Ни страшная боль, ни угрозы, ни проклятия – ничто не могло заставить его отречься от человека, что внёс в его жизнь столько радости и беспечности. Нужно просто ещё немного потерпеть, и он придёт. Он обязательно придёт.

Сидеть на стуле ровно у него совершенно не получается, да этого от него и не требуется. Голова значительно болит, а этот мужчина напротив уже не вызывает в нём ничего кроме раздражения и жалости. Его приводят сюда с различной периодичностью: иногда после очередного близкого знакомства с крепкими палками и дыбой, иногда сразу после. Вито не разу не видел, чтобы этот человек злился или повышал голос, он всегда был совершенно непроницаем и вёл себя якобы несколько отстранённо. Но Вито же знает, что ему от него нужно. И Вито никогда ему ничего не расскажет.
Он разглядывает идеально вычищенный пол под своими грязными ногами, презрительно молчит на слова инквизитора. Затем как бы с неохотой поднимает голову и пристально смотрит мужчине прямо в глаза.
- Не бил я ничьей собаки, - голос его полон горечи и сожаления. – Если её станешь бить, она же сама тебя первая и укусит. Да и зачем мне её вообще бить нужно было, а? Врёт ваш трактирщик.
Отводить надменно взгляд, вглядываться в какой-нибудь предмет где-нибудь за спиной у собеседника – этому он определённо научился у графа. Даже сейчас, особенно сейчас, он пытается во всём походить на своего всесильного господина. Вито храбрится из последних сил, не разрешая даже думать себе о возможности какого-то иного способа спасения отсюда. Да и голова болит слишком сильно, чтобы вообще ещё о чём-нибудь думать.
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]

Отредактировано Vito Pastrone (2019-01-19 17:11:16)

Продолжать разговор, что как заведённый повторяется из встречи в встречу, Вито не особенно чтобы собирается. Он устал отвечать на похожие как один друг на друга вопросы, так и так угрожающие ему неминуемой гибелью. Этот человек в хорошей и чистой одежде не был первым из тех, кто задавал ему подобные вопросы. До него был ещё один, или может два – для юноши все люди в рясе не слишком отличались друг от друга. Да и какой смысл их различать, если талдычат все об одном и том же, одно и тоже требует и одного и того же всё никак не могут добиться. Где-то в глубине души Вито понимает, что этот человек – последний, и с его уходом кончатся все допросы, равно как и само существовании юноши. В загробную жизнь, в существование Рая и Ада, он безоговорочно верит, но вот вовсе не уверен, что же ожидает его после смерти – встреча с апостолом Петром или горючие пески.
И всё же после очередного утверждение инквизитора Вито неосознанно переводит взгляд на него. Он так старательно пытается следить за своими словами, не сболтнуть лишнего, но порой всё равно оказывается вот в таких вот ситуациях. Да, он сказал это, сказал что трактирщик лжёт, но и не думал его ни в чём обвинять. Этот человек выворачивает его слова в любом удобном ракурсе и через секунду Вито уже сам не столь уверен в том, что произнёс мгновение тому назад. Он смотрит на него с неким страхом, будто не обвинил неизвестного ему человека во лжи, а выдал самую заветную тайну, ради которой его здесь всё ещё и держит. Однако этот страх проходит очень быстро и совсем скоро юноша уже вновь разглядывает свои ноги, не желая продолжать этот заведомо обречённый на провал разговор.
Когда инквизитор достаёт из кармана яблоко, Вито даже не удостаивает его и быстрым взглядом. Не смотрит на него и тогда, когда мужчина протирает спелый фрукт плащом, но лишь заслышав сладкий хруст, тут же вскидывает голову. Он не ел уже несколько дней, а может быть и недель – в и исчислении времени Вито уже давно перестал быть уверен. Как и не уверен в том, сколько вообще человек способен продержаться без еды. Да если честно, мысль об этом как-то и не приходила в его голову. Непреходящей голод терзает его и без того измученное тело, путает и замутнённые болью мысли, но идеи о том, чтобы покинуть этот свет по такой банальной причине, у него как-то даже и не появлялось.
Теперь же, когда вожделенная пища, прекрасное яблоко находится прямо перед его носом, Вито не может заставить себя отвести от него взгляд. Он хочет есть, хочет протянуть к яблоку руку, покрепче ухватиться за него, впиться в него зубами и почувствовать его слегка кисловатый вкус. Но руки его накрепко прикованы к стулу, а просить о хотя бы одном укусе он не станет – инквизитор только того и добивается, в этом нет никаких сомнений.
Он его совсем не слушает – его слова не отличаются оригинальностью, он произносил и так много раз, что Вито уже давно сбился бы со счёту, если бы вообще вздумал их считать. Всё его внимание приковано к яблоку, что послушно поворачивается к нему надкусанной, а от того ещё более аппетитной стороной. Он спешно сглатывает предательскую слюну, а живот схватывает очередной голодный спазм. Столь близкое присутствие возделанного объекта лишь распаляет и без того неугасающий аппетит.  И всё же при упоминании отца Вито вздрагивает.
Так хочется закрыть себя уши, заткнуть их пальцами, отрезать, если это вообще способно помочь, лишь бы не слышать эти гнусные, лишённые хотя бы капли правдивости слова. Вито не разрешает себе, из последних сил заставляет себе продолжать смотреть на проклятое яблоко, лишь бы не подавать и виду, насколько сильно ранят его слова инквизитора. Он ему ни капли не верит, не хочет верить, пусть тот и озвучивает его самые потаённые, самые глубоко упрятанные страхи. Откуда ему вообще знать, как было на самом деле? Откуда вообще он знает обо всём этом? Он ему ничего не рассказывал. Нет, он никак не мог поведать ему обо всех тех подробностях своей жизни. Или всё-таки мог?
Перестаёт дышать резко, будто неожиданно разучился и вовсе не знает, как сделать новый глоток воздуха. Он лжёт, он тоже бессовестно лжёт. Он не может этого знать, он никогда не видел его отца и даже не знает его имени. Его отец жив, определённо жив, просто как обычно занят и не имеет возможности навестить своего оставленного сына. Он же не просто так его оставил. Он же наверняка знал, что в высоком замке мальчику будет определённо лучше, что там у него всегда будет хотя бы краюшка чёрствого хлеба, да тёплая койка где-нибудь в чулане. Он желал ему самого лучшего, и желает до сих пор, ведь он никак не мог умереть, совершенно никак.
Его голубые глаза широко раскрыты, а тело начинает бить мелкую дрожь, что он пытается унять из последних сил. Он даже не замечает, как инквизитор понимается со стула, как сдвигает стол, приближается к нему. Вито снова вздрагивает, когда чужой платок отирает его губы – в нос бьёт чрезмерно сильный, но такой приятный мятный запах. Он знает эту траву, она росла на одном поле, что находится недалеко от его отчего дома. Интересно, местные девушки всё ещё ходят её нарывать?
Не мысль о гордости, не страх наказания или боязнь быть обхитрённым даже не возникаю в его голове. Юноша всё ещё не может протянуть к яблоку руки, но теперь от него этого и не требуется – инквизитор держит его прямо перед его ртом, только наклонись. И он наклоняется к нему, тянется, что есть мочи, насколько позволяют короткие цепи. Вгрызается в него жадно, настойчиво, не думая останавливается. Откусывает большими кусками, насколько много вообще способен укусить за раз, глотает сладкую мякоть практически не пережёвывая её. Сок оседает у него на губах, стекает по подбородку, брызжет в разны стороны. Не убери инквизитор вовремя пальца, Вито, наверное, закусил бы ими с не меньшим аппетитом – просто не заметил бы их.
Когда мужчина наконец отбирает у него яблоко, оно уже мало чем напоминает фрукт. Но даже эти жалкие ошмётки юноша пожирает голодными глазами. Пережёвывая последние оставшиеся во рту кусочки, он громко чавкает и закатывает глаза от того несравнимого удовольствия, что способна доставить пища изголодавшемуся человеку.
Последний кусок благополучно проглочен и теперь наступила пора ответить за своё необдуманное поведение. Вито знает, что получил эту возможность не просто так, что за этим щедрым жестом обязательно последует какая-нибудь подлость. Ждёт, что инквизитор вот-вот ударит его, влепит пощёчину, опрокинет на пол, вынудив больно удариться головой о каменный пол. Подобная кара уже не кажется ему страшной, он к этому привык, он к этому всегда готов.
Он смотрит на него с неприкрытой надменностью, его дух ещё готов побороться, готов показать свою неугасаемую силу. Правда на глаза так и наворачиваются слёзы, но даже если его отец действительно мёртв, то наверняка сейчас вкушает куда более вкусные плоды из райского сада. Что этот мерзкий человек вообще может знать о Господе Боге, когда руки его по локоть в крови, вопреки велению самой просто к исполнению шестой заповеди?
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]