Раньше он снился ей каждую ночь - теперь хорошо, если раз в месяц. Сон каждый раз один и тот же: Мари смотрит на мужа пустыми глазницами, поджимает иссохшие губы, в тот момент ей не хорошо, не плохо - просто никак. Слышит, как в вене под кожей течет кровь, и Голод внутри лишь разрастается. Мари пьет Штефана досуха, в момент когда под губами дергается шея, она каждый раз ловит себя на мысли, что по-настоящему наслаждается этим. Тереза просыпается лишь в тот момент, когда иссушенное тело мужа падает на пол. Обычно она говорит себе, что никогда не станет так делать, что не станет таким монстром, обычно после подобных кошмаров она закрывает глаза и засыпает вновь. Сегодня же уснуть не получилось вовсе и всю солнечную часть для Риордан провела в той небольшой каморке, которую ей любезно выделил хозяин клиники, и куда удалось затащить только матрас, маленький рабочий стол и ящик для вещей.

Жизнь в последнее время была, на удивление однообразной, каждый день разбираться с финансами, каждую ночь дежурить, ожидая возможных больных (она уже хорошо научилась справляться с ножевыми, огнестрельными и отравлениями), каждый день стараться не слишком сильно сходить с ума. Уже второй год подряд, Мария-Тереза твердит себе, что ей нужно ещё чуть-чуть времени, чтобы привыкнуть. В целом-то получается неплохо.

Из комнаты она выползает с наступлением ночи, если верить программе на телефоне, и бредет в каморку на другом конце коридора, которая заменяет персоналу кухню. Да и вся “клиника,” по факту лишь подвал с длинным коридором, где есть несколько комнаток для больных, которые заменяют сразу и операционную, и перевязочную и всё, что только можно, две каморки для персонала - её и парня лет двадцати пяти навскидку. Также была и совсем камерная аптека на первом этаже, служившая скорее как прикрытие. Мари, в целом-то, было не на что жаловаться.

Многое Тереза продолжает делать по привычке: пьет воду, дышит, заставляет сердце биться, а кожу принимать не настолько мертвецки-серый оттенок. Единственное что питаться приходилось регулярно. В небольшом холодильнике одна из полок, на которой красовался желтый стикер с криво написанным “Джемма,” наполовину была заставлена банками с кровью на которых была наклейка “томатный сок”. Рядом стояла уже давно прокисшая бутылка молока, почти черствый хлеб и жестяная коробка с зеленым чаем. Выпив стакан “томатного сока,“ Мари поднялась наверх, к уже ночным улицам Портленда. Было темно, пасмурно, а дома освещались лишь уличными фонарями да каким-то немыслимым количеством китайских огоньков. С недавних пор такая погода должна была быть для неё единственно любимой, впрочем, это не отменяло того факта, что Тереза хотела бы взглянуть на солнце, позагорать, как всегда любила, не боясь просто умереть.

Впрочем, мечты мечтами, но если она и дальше хотела нормально хотя бы питаться, то нужно было выполнять работу. Сегодня МакТаггерт попросил разнести заказы по округе, завтра будет ещё что-то, в целом, справедливая плата за то, что у неё есть где жить и есть. Обратно в клинику Мари возвращается лишь через несколько часов, а МакТаггерт сразу же встречает новостью - сейчас будет ещё один больной и нужно идти готовить койку, медикаменты и далее по списку. Тереза лишь пожимает плечами 

Знать бы ей кто был больным, так может убежала бы и не возвращалась.

Риордан входит в “палату,” держа в руках медицинский поднос с обеззараживающими средствами. Поднос чуть не падает на пол, когда в свете лампы она различает лицо чертового Штефана. Мари не может с собой ничего поделать - застывает на месте и еле дышит. Он её убьет, он её точно убьет.

— Джемма, не стой как вкопанная, - МакТаггерт одергивает, разумно не понимая причин происходящего. Марии-Терезе же хочется лишь сбежать куда подальше. Она знает, что Штефан сейчас скажет про женьшень и потому лишь нервно поправляет волосы. Конечно, она не перестала использовать тот шампунь даже до сих пор. После этого, кажется, успокоиться вообще не представляется возможным.

— Сходи за бинтами, тут больше понадобится, - “Джемма” лишь кивает, выходит за дверь, шумно выдыхает и сползает по стенке на серый кафельный пол. Сердце бьется то часто-часто, то не бьется вовсе. Её буквально всю трясет, она царапает горло пальцами, стараясь причинить себе хоть какую-то боль, чтобы не дать сойти с ума. Да вот забывает, что нихрена не может ощущать. Мария-Тереза чуть ли не плачет и рвет на себе волосы, стараясь не поддаваться панике. Старается, как всегда, чертовски хреново и паника накрывает с головой. Ей бы бежать, вещи все оставить и просто рвать когти из клиники, подальше от Риордана, да вот бежать некуда. Он всё равно найдет, найдет, как это сделал сейчас.

Мария-Тереза надеется, что Штефан за дверью лишь плод больного воображения, ведь худшее, что она могла ожидать - увидеть мужа. Живым, мертвым, хоть каким - просто увидеть чертово лицо Риордана, который снится ей лишь в кошмарах последние два года. Ей удается пересилить себя и встать лишь с третьей попытки. (Первый раз она не чувствует ног, второй раз падает обратно на пол и лишь в третий приняла горизонтальное положение). До кладовки она идет как в бреду, еле волоча ноги и находя коробки с бинтами по памяти. На обратном пути буквально на минуту заходит в уборную, даже не чтобы умыть лицо, это-то бесполезно, просто чтобы сосредоточиться (увидеть, что лицо снова мертвецки бледное, её колотит, а в таком виде лучше не появляться на глаза МакТаггерту). Кожа постепенно начала приобретать розоватый оттенок, с губ сорвался короткий выдох. В палату она зашла уже с лицом куда более похожим на живого человека. Доктор же уже заканчивал с самой сложной частью: зашиванием или чтобы он там не творил с развороченным плечом Штефана.

— Обработай раны и перевяжи. Если что, то я у себя, - дверь хлопнула за спиной, а Мари вновь слегка затрясло. Она подходила достаточно медленно, выверяя каждый шаг, словно ожидая ловушки.

— А ты не изменился, - Тереза прикасается влажной и теплой от воды тканью к лицу мужа, стирая с него уже запекшуюся кровь. Её голос мало изменился за последние годы, всё такой же достаточно мягкий, достаточно тихий, - Хотя я никогда не видела тебя настолько потасканным. Всё нее научился останавливаться, когда стоит, да?

Мари скривила губы в полуусмешке и продолжила стирать кровь. Но руки-то дрожали, да и дыхание свое она контролировала с трудом. Фокусировать взгляд на Штефане казалось невозможным - ни то из-за какой-то вины, что гложила изнутри, ни то из-за страха увидеть его реакцию. Последнего уж точно не хотелось. Что он сделает? Попытается обнять или придушить? За все годы брака с этим человеком, Мария так и не научилась предугадывать его поведение.

Мари сменяет тряпку и смеется, тихо, себе под нос. Он считает, что Тереза - мираж, созданный потерей крови и, скорее всего, болезненными воспоминаниями. Тут и мыслей читать не надо. Мари-Терез хочет рассмеяться в голос, ударить Риордана, чтобы почувствовал, что нет, вот твоя жена во плоти, довольствуйся чем есть, а ещё не думай подыхать, иначе это всё будет совсем странно. Желания свои Мари, конечно, держит при себе.

- Ну вот когда я тебя наебывала, скажи мне? - Тереза наигранно-обиженно поджимает губы и, выжимая тряпку, избавляя ее от кровавой воды, ловит себя на мысли, что упускает последний шанс сбежать. Вновь убежать, скрыться и ещё на несколько лет избавить себя от Штефана, так определенно стоило бы поступить, но... ноги казались словно были прибиты к полу, а Мари всё таки понимала, что вечно бегать не получиться при всем желании. Лучше уж всё решить сейчас, пока муж в таком состоянии и шансы получить какую-нибудь серебряную пулю куда меньше - это говорил разум. Эмоции припоминали каждый его удар, крик и то самое изнасилование много лет назад, а значит всё что он заслужил - быть выпитым или, в качестве особого сорта мести - быть обращенным. Что-то вместо сердца твердило, что, в конце-то концов, с ним было хорошо. Из всех трех зол выбор был невелик, но Мари не могла выбрать. Не хотела.

- Тогда кто тебе сейчас стирает кровь? Галлюцинация? Или мне сделать ту черную жижу, которую ты, кажется, кофе называешь? - Тереза лишь вновь усмехается, всячески стараясь поддерживать максимально спокойное лицо (что было действительно сложно, учитывая, что внутри творился настоящий ад). Ей хватает сил посмотреть на ужасно выглядящую рану, задавать вопрос “Где тебя так подрали?” казалось неуместным, хотя очень хотелось. Набирая на ватку антисептик, Мария-Тереза не предупреждает, что будет больно, а как есть обрабатывает раны, пока плеча не касаясь, даже не пытаясь смягчить неприятные ощущения.

- Ты меня вообще искал? - она говорит так, словно между делом, доставая новую упаковку антисептика, в голосе Мари нет обвиняющих ноток, она скорее действительно интересуется были ли у неё какие-то обоснования бояться, паниковать и скрываться последние два года, а может всё это и не имело смысла. Впрочем, страх за свою жизнь не отступал, поскольку не было четкой уверенности в том захочет ли (а что важнее попытается ли) Штефан убить Мари, причина - уж за то что исчезла, или за то кем стала - была не столь важна.

Едва заприметив в движениях Штефана попытку встать, Риордан тут же кладет ему руку на грудь, оставляя расстояние буквально в несколько сантиметров, определенно давая понять одно - не стоит, уже не в его состоянии.

Когда же Мари начинает перебинтовывать эту жуткую рану на плече, то естественной реакцией является попытка лишний раз холодными пальцами не дотрагиваться до кожи даже не столько из страха занести заразу, сколько не желая доставлять ещё больше дискомфорта. Ей совершенно не нравилось, что повязка местами начала быстро покрываться пятнами крови, по правде говоря, состояние мужа ей вообще категорически не нравилось, так вновь и хотелось спросить: “Во что ты ввязался, Штефан?” Мысли приходится держать при себе, вновь оборачивая бинт вокруг руки. Она спросит его, наверное, однажды, потом. Сейчас-то точно не до этого. 

Ответ, на скорее риторический вопрос, не заставил себя ждать. Искал, конечно же, искал. И, конечно же, он узнал бы ту свою Мари, слабенькую девчонку, которая требовала защиты.

Впрочем, смерть, знаете ли, меняет людей.

Тереза поднимает глаза, вновь смотря на израненного мужа. Тело излечится, даже достаточно скоро, с душой (если она у Риордана, конечно же, имелась) всё было сложнее. Мари-Терез обходит кровать и садится рядом, продавливая под своим весом матрас.

- Меня убили, Штефан, - говорить непринужденно, как бы того не хотелось, не получается. Мари-Терез вновь, по привычке, поджимает губы, еле-еле дыша, а потом смотрит мужу глаза в глаза, честно и откровенно, как, пожалуй, почти никогда и в браке не делала. Так, что если захочет, то точно поймет - не врет. С уголков глаз скатывались редкие слезинки, но ему плевать. Мари убеждает себя в том, что ему точно должно быть плевать на её слезы. Она же тварь. - Затащили в переулок, напоили чем-то и свернули шею. Оказывается, это называется обращением. Куда хуже убийства, на самом деле. Напоследок сказали что-то вроде “Риордану понравится”. Уж не знаю, кому ты там насолил, но убили меня из-за тебя.

На последней фразе Мари делает акцент, тяжело выдыхая и закрывая лицо руками. В этом она точно может винить мужа и только его одного, наконец-то не себя. Впрочем, от этого ничуть не легче. Тереза вытирает слезы рукавом кофты, не в силах встать. Ей слишком тяжко, ей слишком тошно, ей не хочется уже ничего решать. Мари, на самом деле, так боится будущего, что готова утопать в куда более болезненном прошлом с головой, да хоть с камнем, привязанным к лодыжкам. Риордан определенно являлся частью этого “болезненного прошлого”. Скорее даже его большей частью.

- Я хотела вернуться, Штефан - Тереза чувствует в себе нужду объясниться и слишком поздно себя осекает, что, вообще-то, она никому ничего и не должна, - Но каждый раз вспомнила, что ты сделал с той тварью в доме. Я не хочу кончить также как оно. Ты же убил бы меня, посадил на цепь или чего хуже за это… - под “этим” она разумно понимает клыки и небьющееся сердце, - А если нашел бы, так ещё и за то что сбежала. Плевать, что я-то убегать никуда не хотела.   

Мари закрывает глаза и тяжело выдыхает, она выдавливает из себя слова, словно самый страшный яд, признаваясь даже не столько Штефану, сколько себе. Потому что нужно закончить с этим, раз и, хотелось бы верить, навсегда.

- Тогда, в шестнадцатом, я наконец поняла, что с тобой хорошо, что с тобой безопасно, - Тереза невольно усмехается на этой фразе, напоминая самой же себе, насколько была неправа, - Я поняла, что люблю тебя. Сейчас это уже всё, наверное, бессмысленно.