То, что Шона фактически берут на слабо — ни для кого не секрет; ну, точно не секрет для Шона, для Ноя и подавно — он делает это намерено, умело задевая нужные ниточки и натягивая их так, как ему захочется. Шон дёргается, пытаясь выпутаться, но в итоге движется в заданном направлении и в нужном темпе, успевая только оглядываться и показывать зубы.

В Сирии в феврале не то чтобы тепло; почему-то казалось, что тут должны быть вечные песчаные бури, палящее солнце (и даже ночью, ага, воображение — на высоте), адский зной и сухость, от которой дерёт горло. По итогу Шон получает проливной ливень и едва ли прохладную температуру, от которой спасает форменка пыльного песчано-зелёного цвета и платок, намотанный вокруг шеи.

Вспоминается материнское «шапку, бога ради, шапку надень!» по зиме, когда Шон выскакивал в снегопад в том же, в чём гонял по осени, а снег забивался в высокие кроссовки и кусал за загривок.

Ноа Мортон матерью не был, просил не шапку надеть, а ответственно провести сделку и не просрать всё или даже часть. Говорил спокойно и чётко, а Шону в каждом слове чудилось «господи, ты же всё равно всё угробишь и ничего не добьёшься». Шоново эго грызло за руки, за загривок, пыталось выпростать лапами внутренности и теребило когтями чувство собственного достоинства — Шону казалось, нет, Шон думал, что Ной в него не верит, никогда не верил и вообще послал в эту срань одного, потому что надеялся, что Бес сдохнет и не вернётся.

Всё это, конечно, позволяло храбриться ещё какое-то время. Шон молча смотрел на двух мужиков, стоявших так, словно сейчас придёт третий — царь и бог. И всё порешает. Но порешать должен Шон. У Шона была миссия. Задание. Прямо вот с большой буквы — Задание. Отдать увесистую деревянную, в железных обтравках шкатулку в обмен на двух иных, чей потенциал потенциально (ха!) был достаточно высок. А может — широк. В общем-то, до иных, которых он получит в обмен, Шону не было решительно никакого дела, потому что он их заранее видел исключительно как товар. Предметы, которые обменяют на артефакты. Полезное на полезное — для других, не для Шона.

Шону важно было — доказать, что он может сделать и не просто хорошо, а достаточно хорошо, лучше, чем просто хорошо. Доказать, что Шон просто может и ему можно доверять. Дорваться влажным от волнения пальцами до доверия со стороны Пастыря было давно и прочно чем-то важным и очень нужным, о чём Шон решил с самим собой и с кем-либо ещё вслух не говорить.

Никогда.
(Никогданикогданикогда)

Бес говорит себе — всё будет окей. Продолжает повторять это себе, стоя под полотнищем куцей палатки и думая, почему Сирия под колпаком военных действий оказалась не такой, какой он себе её представлял. Да, постоянный фоновый шум в виде взрывов, криков, стонов, перестрелок и переговоров по рации — привычка. Да, Шон понял — дети в Сирии почти не плачут, а если и роняют слёзы, то молча. Но всё-таки это была не та страна, которую, наверное, представляет каждый засидевшийся в уюте Мечты американец. Сирия походила скорее на уставшую старуху, которой сулили бессмертие, но забыли сказать о маленькой оговорке — молодости при бессмертии не будет. И осталось только сражаться за то, чтобы доживать свои дни не дряхлой старухой, а воинственной женщиной в летах — у неё это не получалось.

Потянувшись свободной рукой к карману куртки, в котором был припрятан по самые гланды заряженный амулет на случай непредвиденной ситуации, Шон вздрогнул — один из мужиков вскинул автомат, тёмный зев дула уставился в грудь. Шон поморщился, хмыкнул и опустил руку — та плетью повисла вдоль тела.

Третий завёл за собой, как собак, на поводке, двух иных — двух девчонок, чумазых, испуганных, со светло-шоколадной кожей и огромными раскосыми глазами. Будь вокруг не Сирия. Будь вокруг не война… Шон забрал бы себе одну просто — откормить, отмыть и обнимать долго в темноте спальни. Понравилась. А сейчас на ней была раздобытая где-то впопыхах сеть, её готовы были отбивать магией и оружием не самые сильные иные.

Пиздец, — грустно думает Шон, хмурясь и глядя исподлобья.
— Проверяй, — говорит вслух, открывая шкатулку и демонстрируя артефакты. Девчонки затравленно озираются по сторонам.

Время течёт не медленно и не быстро, скачками. Шону кажется, что он моргает слишком медленно, кажется, что он упускает что-то важное. Шону кажется — а это уже плохо, не важно, что же там ему кажется, из-за чего и по какой причине. Плохо, что мысли разъезжаются в сторону и пугливо хватаются за каждую параноидальную ниточку, чтобы превратить её в лавину паники.

Шон берёт себя в руки одним строгим и злым «так блядь» мыслями, тоже в голове. И там, в голове, становится пусто и ярко.

Он не помнит имён этих людей, не помнит, как зовут девчонок, но досконально помнит каждый сраный артефакт в ларце, помнит каждый скол на дне шкатулки, помнит царапину с левого бока, у нижнего угла. Помнит, что правая отмычка чуть погнута ближе середине, у выемки, помнит, что перемычка, крепящая крышку к основанию, проржавела в третьей части.

Третий, — будем звать его Третьим, — подходит почти вплотную, заглядывает в шкатулку, смотрит долго и пристально, словно прислушивается. Бормочет что-то на своём. Арабский Шону нравится, звучит красиво, смотрится красиво, но то, что к этому языку приделана ещё целая нация, целая религия, войны и смерти, случающиеся прямо сейчас, пока О’Ши живой и ходит по этой земле — это не добавляет арабскому языку баллов. Ни капли.

Да и учить его он бы не стал.

Шон, усмехнувшись, хлопает крышкой ларца, стоит Третьему только протянуть пальцы, чтобы взять один из артефактов в руки. Нет уж.

— Нет, — остро и резко отрезает.

За минуту происходит как будто бы не так уж и много. Третий отходит к Первому и Второму, успевая потискать одну из девчонок за волосы. Одёрнуть на ней рукав кофты. Шон думает — замёрзнут же девки, совсем легко одеты, не по погоде. В этой стране, оказывается, бывает осень и бывает слякотно и промозгло. Отвратительно бывает — именно в погоде, а не в состоянии души и окружающего мрака. Хотя Шону противно не было, ка кон боялся. Находиться здесь оказалось… интересно. Тут хотелось находиться.

Появлялись мысли.
Попросить Пастыря остаться.
Или остаться самому.
Потеряться в Сирии и сдохнуть, делая то, что нравится.

Шон дёргается от удара под колени, теряет опору, а в попытке не угодить лицом в угол ящика роняет его, выпуская из рук. Внутри гремят словно кости. Третий смеётся, девчонки испуганно вздыхают, в затылок упирается прохладное дуло. У Шона белеет перед глазами, когда Третий берётся двумя руками за короб, нагибаясь.

Ударив ладонями о землю, Шон шепчет
— thabhairt dom. tine a thabhairt dom

Синее пламя расстилается тонким покрывалом под ногами и вокруг. Дуло убирается от головы, Третий удивлённо вскрикивает, девчонки визжат и прыгают в сторону. Шон, подскочив с места, едва не падает снова — словно кто-то пытается отобрать силы. Неприятно.
Эти трое — маги, сзади — человек. Испуганный и подхваченный пламенем, человек стреляет, но промахивается — О’Ши лишь морщится от мгновенно затопившего уши звона. Ему не нужно слышать, чтобы сделать то, что он должен.

Обязан.

— a lán de na tine.

Огонь поднимается до колен, когда Шон, вырвав из рук орущего и словно ослепшего мага ларец, дёргается к девчонкам. Ему удаётся поймать за руку одну, потащив за собой; вторая, словно на привязи, топает следом. Почти бежит, не поспевая и мелко переставляя ноги.

От палатки до сваленных друг на друга стеной мешков (с цементом? костьми? песком?) Шон успевает — еле-еле. Пихает девчонку перед собой, свалив её на ноги, прячется сам, едва успев не попасть под пули, и с удивлением косится на свалившуюся в пыль вторую — с кровавыми пятнами на одежде. Бес думал — так только в фильмах.

— Сука.

Слева и чуть впереди расцветает фонтан взрыва. Шону жарко — как будто горит изнутри и жжётся в груди.