- Ливерпуль.
- Нахуй.
- Лондон.
- Нахуй, Джеймс.
- Да ладно тебе, всё равно делать нечего. Ты не умеешь? Это просто, тебе нужно назвать город на букву «н». Например, Нотингем.
- Джеймс, отъебись от меня. Я не буду играть с тобой в города.
- Манчестер.
- …
- Ну ты и зануда. Не с той ноги сегодня встал?

Артур встал не с той ноги, не с того города, не с той работы и не с той жизни. Его настроение под стать серому лондонскому полдню – без изменений и неожиданностей ровное, мутное, унылое.
Инквизиторская работа в поле напоминает ему о войне, воспоминания роятся за гранью сознания и запирают Байтелла в состоянии постоянного гудящего раздражения. «Отчистите свои мысли, это вы контролируете их, а не они вас» - сказано в рекомендациях для магов-менталистов. «Считайте вдохи и выдохи» - написано там. «Отстранитесь, взгляните на ситуацию издалека» - так советуют. «Издалека», блять. Стоило послушать. Артур клянет себя за то, что не уехал в Италию, Францию или Россию.

Белобрысый инквизитор о чем-то громко рассуждает, распугивает прохожих своей бурной жестикуляцией. Ему не впервой болтать в режиме радио, он, кажется, наслаждается процессом. Артур, привалившийся к ограде, молча следит за ним взглядом. Джеймс – балбес, клоун, магнит для неприятностей, но он не идиот. Говорит, говорит, говорит без остановки, и Байтелл цепляется за эту болтовню, сосредотачивается на ней, выталкивает всё остальное наружу.
На углу указатель, жестяной прямоугольник с названием улицы: «Флит-стрит». Точь-в-точь такой же, как до войны. Точь-в-точь такой же, как во время. Но не тот самый, новый. Тот самый, погнутый и закопченый, конечно, убрали. Заменили. Может, даже в музей засунули. Артур не знает, когда это было сделано – его же здесь не было.

- Ты знаешь, кого мы ждем? – Продолжает трепаться Джеймс, - Драйдена и Брекенриджа.
У Артура смехотворно тонкое личное дело (помогал Черчиллю? Глотал грязь в окопах? Простите, но как опыт мы учитываем только настоящие дела. Дела иных, то есть). У Джеймса папка ощутимо больше, только вот составлена она из разной степени провалов, нескольких выглядящих случайными успехов и бесконечного фейспалма. Вдвоем их отпускают только перевертышей с деревьев снимать. Но линейный руководитель не теряет надежду на перевоспитание трудом. В своей обучаемости Артур уверен, Джеймс же… Ну, он был инквизитором-анекдотом сто лет до того, как выпросил Байтелла в напарники, и, вероятно, будет инквизитором-анекдотом через сто лет после того, как маг уйдет. Вероятно, ему хорошо там, где он есть.
- Ты с ними ещё не работал, да? Тебе должно понравиться, у Брекенриджа вечно рожа кислая, будто он лимонов наелся, прям как у тебя. А Драйден смешной, чувство юмора у него работает как надо. Славные ребята.
Джеймс любит людей. Иных. Инквизиторов. Вообще всех. Он с уважением расписывает дела незнакомой Артуру парочки, травит какие-то байки. Байтелл считает дома на узкой улочке, чтобы найти среди них тот, в бомбоубежище которого кто-то когда-то провел какой-то ритуал. Владелица обнаружила следы случайно и, разумеется, вызвала бобби. Ну а от жалобы «сатанисты в моем подвале прирезали козла» до инквизиции рукой подать.
Артур считает дома один раз, другой, и третий и в какой-то момент ему начинает казаться, что бомбоубежище, в которое им предстоит спуститься, делили две семьи, жившие по соседству. Томпсоны и его собственная. Этого, конечно, не может быть – их с Элайзой дом (дом, в котором она умерла) находился в другом конце улицы, в этом Байтелл уверен.
Абсолютно уверен.
Почти.
- …тур? Арт? Арти? Что с тобой? Ты в порядке? Выглядишь так – краше в гроб кладут.
От унизительной необходимости отвечать Байтелла спасает появление двух старших инквизиторов. Маг прерывает причитания напарника сердитым взглядом, шагает вперед, протягивает руку, коротко представляется.
Обычный день, обычная работа.
Обычная табличка за его спиной: «Эта улица была полностью разрушена во время бомбардировок Лондона нацисткой авиацией 29 декабря 1940 года».
Артур совершенно точно сможет держать себя в руках.

Отредактировано Arthur Bythell (2018-12-27 22:37:09)

Лондон регенерирует, восстает из пепла поствоенной разрухи. С каждым годом все меньше уродливых шрамов, оставленных нацистской авиацией, и все больше наспех возведенных домов для тех, кому не посчастливилось остаться без крыши над головой. Иэн невольно подмечает все следы уже семь лет как завершившейся войны и старается думать об этом абстрактно. Люди в очередной раз перекроили карту мира, люди в очередной раз пожертвовали какими-то миллионами жизней и временно успокоились.

Иэну очень хочется воспринимать все это отстраненно. Желания расходятся с действительностью после ночей, когда Карина с криком просыпается в три пополуночи и не смыкает глаз до самого утра. Иэн вздыхает, отворачивается от затянутой густым смогом улицы и в который раз разглядывает изученную в мельчайших подробностях внутреннюю обшивку машины.

Настроения не повышает ни это, ни неторопливый темп движения, ни даже ставшее уже привычным ворчание в адрес Эдгара, который давно не воспринимает его должным образом. Не то чтобы Иэну не нравилось, но.

Зимний воздух, напитанный сыростью и копотью, раздражает глотку. Иэн плотнее запахивает темное пальто и прячет нос в высоком воротнике. На Эдгара глядит с изрядной долей скепсиса и думает, что недалек тот день, когда Драйден выйдет на улицу в пижаме, чем, возможно, спровоцирует модную революцию. Достаточно повнимательнее присмотреться к нарядам горожан в последние пару лет, чтобы понять, что такой вариант вполне возможен.

— Даже если у Атласа... — от занудной лекции о возможных мотивациях Габриэля Эдгара спасает только то, что они достаточно быстро натыкаются на инквизиторов. Иэн старательно навешивает на лицо благодушное выражение; можно смело сказать, что за последние четыре десятка лет он преуспел в общении с новичками.

Джеймса Иэн знает. Джеймса знают вообще все. В ненапряжные деньки Джеймс, кажется, способен за одну минуту размножиться до дюжины особей, а за следующую смертельно доебать всех анекдотами, ставшими бородатыми уже ко времени его рождения. Хочется верить, что новичок ему не подстать.

— Иэн Брекенридж, — не сразу может определиться, что выглядит более побитым молью, сам Байтел или его пальто. — Темная магия на Флит-стрит? Не иначе как Тедди Карр...^* Ну, вперед.

Недоверие женщины вполне можно понять и извинить: даже среди бела дня идея пустить в дом четверых незнакомцев балансирует где-то между идиотской и совсем идиотской. Иэн обаятельно улыбается.

— Добрый день, мисс Эбботт, — Иэн, не иначе, всю жизнь мечтал общаться с бесформенными тетушками в украшенных парой жирных пятен передниках. Воплощенная благожелательность. — В соседних домах обнаружились проблемы с фундаментом, — гладко брешет Иэн, соловьем разливаясь про то, что в ее доме тоже может быть такая беда. Мол, сами же понимаете – строили быстро, на скорую руку. А городские власти очень не хотят, чтобы у глубоко уважаемой мисс Эбботт дом начал трескаться и разваливаться прямо под ногами. А они-то всего ничего — осмотрят подвал и обязательно спасут и фундамент, и дом, и мисс Эбботт.

Иэн предпочитает не травмировать человеческий мозг магией лишний раз без острой на то необходимости. И даже не в отсутствии предрасположенности дело: зачем тратить энергию, если с апломбом поданная ложь нередко справляется не хуже.

— Ну, нет так нет, но если дом начнет разваливаться по кусочкам... — Иэн разводит руками, давая женщине самостоятельно додумать последствия. Подозрительности в ее взгляде меньше не становится; тем не менее, цепочка тихо позвякивает, а дверь открывается шире. Иэн приглашающе ведет рукой, пропуская коллег вперед.

^* эдуард карр - небезызвестный в великобритании политический деятель, историк и журналист и не только; заместитель главреда the times (располагавшейся на флит-стрит) в военные годы, в это же время активно продвигал идеи альянса с ссср и в целом топил за социализм; в довоенные годы при этом был противником версальского договора и вообще запомнился фигурой несколько неоднозначной.

Байтелл делает шаг в сторону, пользуясь, что хозяйка занята болтуном-Джеймсом и заглядывает в гостиную. Комната аккуратная, как с картинки: телевизор, салфеточки, портрет её величества на стене. В том, как всё старается выглядеть идеальным, Артур угадывает следы одиночества: некому неловко пройти мимо, потревожив ровный коврик, некому сесть на диван, чтобы смять плед, некому пробежать в дом прямо в обуви, хвастаясь пойманной лягушкой или сорванным на соседской клумбе цветком. Это вдовья жизнь, обычная и тягучая, и кажется, что в самой хозяйке нет абсолютно ничего, что могло бы привлечь интерес к её подвалу. Значит, дело в доме.

За плечом возникает Джеймс:
- Ничего не видела, не слышала, сон чуткий, но в последние дни спалось сладко, сны хорошие снились. Несколько дней назад какие-то люди ходили по домам, проводили опрос. Сказали, что из, - Перевертыш показывает пальцами кавычки, - исторического общества. Спрашивали, сильно ли дом пострадал во время войны, есть ли подвал и что-то ещё по мелочи. Внутрь она их не пустила. Но она упрямая, ужас просто. Я уж и не знал, что делать, хорошо Драйден перехватил. – И тут же, без перехода, со смехом тыкая в одну из висящих на стене фотографий, - О-о, смотри, эта тетка на Синтию похожа! Арти, ты помнишь Синтию? Один в один!
Маг, не удержавшись, закатывает глаза. Иногда ему кажется, что Джеймс так стар, что уже снова молод. Но неуместные шутки помогают немного расслабиться, и когда они вдвоем возвращаются к двери в подвал, тяжесть на плечах Артура становится немного легче.
Это, впрочем, быстро проходит – сверху спускается инкуб, один, без миссис Эббот. Построить логическую цепочку несложно, и Байтелл чувствует легкий укол неприязни. Это мало связано с вопросами этики или расизма. Просто Драйден будто стал последней каплей, сломав тонкий ледок над очевидным. Артура слишком сильно режет желанием защитить эту улицу, которую он когда-то называл своим домом, знакомых раньше людей, от любого соприкосновения с миром иных. Вообще любого. Здесь не должны происходить такие вещи, не после того, что эти люди пережили. Это неправильно.
Впрочем, та его часть, которая ещё сохранила трезвость рассудка, считает, что это всё ненужные сантименты. Миссис Эббот им больше не помешает? Вот и хорошо. Артур почти силой запихивает эту мысль себе в голову, но всё равно поджимает губы и отводит от инкуба взгляд. Приходится признаться самому себе, что эмоций становится слишком много, чтобы в них можно было разобраться здесь и сейчас: злость на самого себя, обида, душащее горе, раздражающая неправильность этого места. Любая мелочь раздергивает нервы на ниточки, это нездорово и поддаваться этому нельзя.
Маг считает до десяти и обратно, медленно выдыхает.
Итак, подвал.

Кажется, что всё здесь неуловимо изменилось, стало поаккуратнее, поновее. Более мощные лампочки, керосинка не разгоняет тени по низким стенам. Спускаясь вниз Артур мысленно готовится к новому витку воспоминаний, но одного взгляда хватает, чтобы понять, что здесь все какое-то… другое. Подвальное помещение вытянуто, две стены ощутимо короче, как будто кто-то отрезал часть огромным ножом. Байтелл хмурится: бомбоубежища на Флит-стрит должны были быть типовыми. Его изменили, когда восстанавливали улицу? Из размышлений его выдергивает тихий голос и пристальный взгляд – Артур поворачивается к Брекенриджу. Кажется, будто старший инквизитор ждет от него какой-то реплики, о чем он говорил? Лей-линии? Байтелл действительно неплохо представляет себе карту этого района – он, в конце концов, прожил тут двадцать пять лет. Но прямо в подвале ничего нет, это должно быть очевидно им обоим, так зачем…?
Прежде чем Артур успевает сориентироваться, мужчина отворачивается и как ни в чем ни бывало обращается к своему напарнику. Если это такая манера общения, то приятного в ней мало. Но Байтелл не думает об этом всерьез. Брекенридж прав, ты не полезешь резать козла под мост в Сити. Здесь просто не найти настолько уединенных переулков. А стихии… Артур прислушивается к миру вокруг, но не ощущает ничего конкретного. С восприимчивостью у него всё ещё не очень, а может просто силы не хватает… Что же всё-таки не так с этой стеной?

Маг подходит ближе, внимательно осматривает побелку от угла. Он не ищет ничего конкретного, но кое-что все-таки находит. Отступает чуть в сторону, чтобы свет падал на стену, приглядывается. Похоже на карандашные пометки – две на уровне глаз, две на уровне колен, обе пары разнесены на пару футов в ширину.
- За это~й стеной что-то есть. – Говорит он, несколько раз ударяя костяшками о штукатурку, в очерченном метками прямоугольнике и рядом, - И кажется, кто-то собира~ется сюда вернуться, чтобы это о~ттуда достать. – Проснувшийся азарт помогает отвлечься от неуместных переживаний, от непривычной работы в четверке. Артур хочет прижать тех, кто решил, что может творить на этой улице всё, что ему вздумается. – Посмо~трим?
Джеймс хмыкает, - Думал, ты уж и не спросишь. Будете караулить, ребят? – Байтеллу сложно сказать, приглашение это или какая-то давняя шутка. Перевертыш тем временем выходит в центр комнаты, зычно требуя, - Па-астаронись!
Маг даже не пытается разглядеть оборот – достает меч Нуаду, пробуждает его. Хочется размять запястье, но места мало и становится ещё меньше, когда рядом на четыре лапы опускается крупный бурый медведь. Зверь несколько раз переступает на месте. Дружелюбно подпихивает напарника в бок и одновременно с этим движением своей пушистой задницы вынуждает других инквизиторов посторониться. Вот это – Артур абсолютно уверен, - перевертыш делает специально. Потому что он мог бы не оборачиваться вообще или обернуться в кого-нибудь поменьше. Должно быть, Джеймс находит это смешным. Одного взгляда на лобастую добродушную морду хватает, чтобы понять: да, находит.

Джеймс погружается в тень на несколько мгновений раньше, по этому поводу среди них не бывает разногласий. Вместе с прохладой на мага накатывает острое чувство уже виденного – вот теперь окружающее похоже на бомбоубежище с болезненной точностью. Кажется, что вот-вот заплачут над головой сирены, загрохочут по ступенькам спешные шаги. Но пока никого нет, кроме них двоих. Меч Артур, разумеется, не опускает.
Принюхавшись, перевертыш поворачивается в сторону угла, в котором в реальном мире прирезали козленка, а Байтелл приглядывается к тому, что находится за несуществующей здесь стеной. Когда узнает очертания становится почти дурно:
- Это бо~мба. Это чертова немецкая бо~мба.
Лежит буквально в паре шагов – Артур мог бы дотронуться до нее мечом, если бы не примерз к месту. Нет воронки – как будто бы она просто откатилась к стене. Черт знает, что находится на этом месте в реальном мире – не сработавший снаряд, быть может. Или какие-то осколки. Но здесь, в Тени, на металле кожуха играют неестественные матовые блики, и маг отчетливо понимает, что это не пустышка.
Кто-то пришел сюда и сделал всё, чтобы теневое подобие бомбы стало взрывоопасным.

Примерно в этот момент Иэн понимает, каким образом работает система повышений и раздачи поощрительных плюшек при Дворе. В ней почти наверняка присутствует пункт про исходную одаренность определенным количеством серого вещества в голове. Тем, кто в голову только ест и пьет, едва ли светят блестящие карьерные перспективы.

Иэн послушно сторонится. Иэн смотрит с очень вежливым любопытством и даже умудряется молчать. Не говорит, что работа в лондонском зоопарке Джеймсу подошла бы как нельзя более кстати. Даже не закатывает глаза — только коротко смотрит на Эдгара, который тоже не выглядит сильно восторженным. И молится, чтобы в пустой башке Джеймса присутствовал какой-нибудь отличный от перевертыша-волка образ.
То ли зря молится, то ли просто не по адресу. Псиной не воняет, конечно, но лучше бы.

Держится максимально поодаль, благо, в стесненных подвальных условиях это не сильно бросается в глаза. Вопрос о том, почему Джеймс не выбрал облик полярного медведя или, к примеру, носорога, тоже придерживает при себе.

Грустно — но тихо, сама тактичность! — вздыхает и шагает следом за инквизиторами. Все еще сильно сомневается, что для взаимодействия с «чем-то» им жизненно необходим бурый медведь. Но им, ядовито думает про себя, гораздо виднее, как работать. А они с Эдгаром тут так — подумаешь, почти полста лет опыта на двоих — чисто для подстраховки.

— Ох ты... — замирает за левым плечом Эдгара, сразу переставая мысленно костерить Джеймса на чем свет стоит. Колдовать и не планирует, но на всякий случай не шевелится вообще. В короткий перечень его знаний о бомбах входит то, что одного неосторожного шага достаточно, чтобы для последующего опознания в лучшем случае остались фрагменты крупных костей. Про то, как боеприпасы такого толка ведут себя в Тени, он не знает вовсе. — Кто ее сюда...

Без возражений реагирует на команду Эдгара, уже успев избавиться от необходимости на каждом шагу отстаивать свое лидерство. Только кивает инквизиторам — на выход — и спокойно вздыхает, когда все четверо без потерь оказываются в человеческом мире.

— Эдгар, — негромко осаживает, но отчасти вполне понимает и разделяет его эмоции. Как будто сам в середине прошлого века не был в Китае вместе с «этими уродами». Но те события остались немного в другой жизни. В этой у Иэна — Карина, работавшая в госпитале для раненых; Карина, чьи кошмары будят его самого; Карина, которая только недавно перестала прятаться в платяном шкафу. И их дом, которому в дни бомбежек везло, как заговоренному. Хотя — почему «как».

— Не только самоубиться, — тихо произносит, немного неестественно ведет плечами, хотя в подвале явно теплее, чем в Тени. — Моли бога, что у нас тут не Хиросима. Там наших... Прогресс, как они говорят. Очень типично для людей, — пожимает плечами и кивает, соглашаясь с предложенным планом. Вопросительно смотрит на Артура и Джеймса — предложения? возражения? навыки по разминированию в анамнезе? — и переводит дыхание.

— Хорошо. Джеймс, если наверху есть телефон — будь любезен, — жестом указывает на лестницу. — Если нет… — разводит руками, предлагая додумать ситуацию самому. Пусть ищет хоть через Двор, хоть лично заявляется в штаб-квартиру корпуса королевских инженеров. Хоть выспрашивает у прохожих об умениях минера-сапера.

Ему в любом случае после двух обращений за такой короткий промежуток времени необходимо пожрать; в идеале — не коллег. Так что Иэн предпочитает услать перевертыша подальше, причем делает это под самым что ни на есть благовидным предлогом. Никакого расизма, исключительно работа.