[indent] — Мертвые есть?
[indent] — Да кто ж их знает!
[indent] — Если есть мертвые, вы их в школу несите. Раненых — в госпиталь. Раненых в госпиталь!
[indent] Среди тел Мортон не чувствует биения сердце. Маленький зверь паники просит откликнуться, чтобы его случайно не унесли в школу. Перед глазами белые стены. Рядом сосед по койке, хрипло вдыхающий воздух. Силы подводят. Совсем не может отличить мертвеца от тела с душой, только слабого, за которое едва-едва можно ухватиться.
[indent] — Сестра… — не срывается с сухих губ, а только выговаривается в чужом сознании. Маг как сумасшедший, бесшумно разговаривающий с самим собой. Мимо него проходят, не замечают, лишь бы не усложнять, не впечатлять — вдруг сердце не выдержит. Кормят тоже маленькими порциями. На мольбы не отвечают.
[indent] Ной забывает, как по-английски «свежий воздух». Как в припадке повторяет на немецком.
[indent] Собственные мысли будто чужие, и от них Мортон вздрагивает, правда, ряби по простыни от этого движения не создается. Но в разуме… Снова вся магия идет на укрепление костей в слабом теле. Снов он тащит на своей руке нациста, который хохочет, задыхаясь. Снова бунт пленных, снова уничтожение лаборатории, снова инъекция, замедляющая восстановление Иного, снова, снова, снова…
[indent] Буря внутри не отражается на  бледном как постельное белье  лице. Ангельское спокойствие. В черепушке звучит голос  вшивого немца, которые хотел застрелиться в комнате надсмотрщика. Ной не дал ему это сделать, придушил голыми руками и до последнего сжимал горло даже после того, как сердце его остановилось. Он точно был мертв. С улыбкой, в поношенной форме, но с прической как с утреннего туалета. В кругу смерти они все были оплотом быта, что уничтожал трагедию. Счастья в концлагере не прибавлялось.
[indent] «Только не газовая камера», — выделялась тогда мысль, которую Ной ни разу не озвучил. Он держал лицом, держался сам, потому что должен был понять, как Иных могли поймать, несмотря на осторожность. Дался в руки, чтобы потому терзать клыками, которых у него не было. Партия погладит его за это по голове. Партия примет его исповедь и простит, потому что это все ради общего блага — не дать нацистам узнать тайну. Убить как можно больше тех, кто желает убивать, уравновесив жажду и довольство.
[indent] — Исповедь, отповедь… — твердит Мортон, глядя в сторону глазами цвета запылившегося стекла в оконной раме. И взгляд такой — стеклянный. Рядом останавливается девушка. Он видит края ее одежды и руки сложенные в замок перед собой. Пытается дотянуться, даже поднимает кисть... Тепло чужих пальцев согревает ладонь доли секунды и пропадает вместе с призраком помощи. Ной понимает, что ему нужен воздух, того момента, когда его проносили по аллее не хватило.
[indent] — …помолись с ним хоть. Наш он, крещёный… — доносится из коридора. «Мне нужен воздух, а не священник…» — против воли хочет ответить Мортон. Забываются молитвы, потому что остается только тело, которому нужны силы. Силы. Как голодный зверь он ведет носом, чувствуя где-то поблизости мага, ослабленного войной, но еще полного живой силы. Мортон ждет, когда он подойдет и не спеша сядет на стул подле. Она.
[indent] Круга не начертишь для полного контроля, но уговорить, скользкой змеей пробраться в мысли из последних сил, чтобы вложить намерение пожертвовать собой — легко. И тогда она сама отдаст ему все.
[indent] Хватает за запястье… Путь к нервам слишком знаком. До боли. До огня под ребрами в месте, откуда давно пропали шрамы. С закрытыми глазами Ной откидывается обратно.
[indent] — Ты призрак… Моей совести?.. — хрип из самого горла выходит. Тихий такой. Джо надо наклониться, чтобы слышать. Но ее желаний инквизитор не чувствует, в тумане даже образ рыжей медсестры. Можно считать, что он остался один на один со смертью в этой борьбе. Дождешься от супруги инвалидного кресла даже для пациента.
Как легко время перебрасывает вожжи из рук в руки.

Отредактировано Noah Morton (2018-12-20 15:58:12)

[indent] Ной медленно вдыхает и выдыхает. Его память прохудилась в самых важных местах, старость находит вечно молодого — вечно старого — мага на пороге четвертой сотни. И он не может созвучно Харви прошептать то, что он говорил тогда, тридцать лет назад. Но понимает. Каким-то внутренним составляющим, что существует отдельно от сердца и души, от разума и инстинктов, к чему она все это. Хотя прожили они за столько лет вместе так мало… Мортону кажется, что он знает дочь свою, супругу свою всю жизнь, будто и не было странствий в одиночестве. Почему? Потому что им нет дела друг до друга, если нет таких встреч? Потому что они все еще связаны какой-то долей симпатии? Потому что наконец-то достигли хоть какого-то понимания, постояв на стираемых временем следах друг друга?
[indent] Инквизитор смотрит на медсестру рыбой, выброшенной на сушу, — приоткрыв рот, бесконтрольно вращая глаза и сжимая пальцы на руке, которую держит в тисках врача Харви. Как он пытался подобраться к ее нервам, так она подбирается к его артерии, но не для того, чтобы прокусить, окрасив простыни в багровый, а чтобы отсчитать время жизни.
[indent] — Прискорбно… — только выдыхает в ответ Ной, нащупывая в словах Джо язвительный яд, от которого едва ли не болячки возникают на коже. Он лежит здесь как пыльная вещица — она ходит по всему госпиталю как его душа. Она и душа для каждого прикованного к постели, отвечающая за его жизнь, проживающая его жизнь на ногах. Священник попросил бы отнести часть своей души на воздух. Все-таки они в Австрии — здесь Дунаем задыхается ветер, здесь горы — призраки на границе неба и земли. Попросил бы, но не произносит вслух больше ничего. Остается взгляд. И сжатые руки.
[indent] Вдоль костей бежит золотая нить, тянется от этого сплетения пальцев вдоль всего тела. Греет. В ту же секунду сквозняк лениво поднимает тюль, наполняя камеру — комнату, Ной, теперь эти коробки снова можно называть комнатами и палатами, — свежестью и запахом прибитой к дороге пылью. Все еще где-то бежит голубой Дунай.
[indent] — Доживи до вечера, я вернусь, — шепчет она, растворяясь. Вот и нет призрака, который подарил обещание. «Если Бог будет со мной и сохранит меня в этом странствии, даст мне хлеба в пищу и одежду на плечи, так что я  в е р н у с ь  и буду жить в мире в доме моего отца, и если Господь будет моим Богом, то этот камень, который я поставил, будет памятным знаком, и будет здесь Божьим домом, и от всего, что Ты даешь мне, я дам Тебе десятую часть». Расправляя легкие в тесной клетке из костей, что греет золотая нить, освобожденный запирается в истории Иакова. Ресницы дрожат. Проваливаясь в сон, он не замечает, как уносят его соседа. Уносят в школу. Мортон давно не спал так, чтобы не прощупывать каждое чужое горло. Хочется верить, что золотые нити обернутся его защитой, если что-то снова произойдет. И Ной верит, что также обнимала его мать, пускай ни настоящей, ни приемной он почти не помнит.
[indent] Время вгрызается в память — Мортон вгрызается в сон, пока его жилы полнятся силой. Тело нейтрализует действие инъекции. Ему не надо много лекарств, чтобы выжить. Так бы погиб уже сотни раз. И погибал — на бумаге, в воспоминаниях, в записях. В глазах неблизких близких умирал десятки раз. В глазах Джо издыхал червем на земле, растоптанным каблуком в дождливый день.
[indent] К вечеру воздух становится холоднее. Его будят невзначай. Он садится в постели, слепо щуря глаза на горящую керосинку возле новенького инвалидного кресла, что пристроено возле открытой двери. Говорят, что за госпиталем есть небольшой сад, в нем гуляют бывшие заключенные. На той стороне города их темница. Надо еще немного поесть. Ной выглядит здоровее — только так он объясняет, почему его с такой радостью всякий раз оставляют в одиночестве, несмотря на перевязку, которую сделали сразу после штурма.
[indent] Чуть позже поменяют.
[indent] Солдат созерцает. Сердце учится биться снова в ритме могилы. Незаметно снова засыпает. Наверное, Харви ему только померещилась. Как напоминание об австрийском трофее возникла и пропала в глубине госпиталя. Ее сжирает этот монстр, который чавкает судьбами, разбивая того, кто отдает себя другим, на сотню тысяч осколков. Даря каждому по осколку, Харви оставляет что-то себе? Оставляет что-то на будущее?
[indent] Она не оставила ему даже символа. Не жена ему и не дочь. Еще одна медсестра, которая вернется, сжалившись над полусумасшедшим мужчиной, что все еще верит, что Бог их спасет. В полудреме соображается лучше, когда вместо колец и нательного креста есть золотые нити, греющие даже на последней своей силе.
[indent] Рядом присаживается на стул ставшее тело, тепло становится слабее. Мортон поднимает веки и медленно разминает мышцы затекшей шеи. Как замер в тот раз, так и остался. Только согнулся и руки в замке выложил не на стол, а на одеяло, подбитое к подбородку. Была пауза в полдня, чтобы придумать, что сказать, но ее не хватило.
[indent] — Ты расстроена, потому что надо тратить на меня бинты, когда можно было бы помочь кому-то.. другому? — у него жесткий выговор человека, который почти полвойны говорил на немецком. И взгляд такой… Смирившийся. Против взгляда уставшего, а не расстроившегося. Может, на его месте должна быть Миранда. Живая. Здоровая. Что с ней случилось? Живет себе красиво в Америке и ждет с войны кого-то?
[indent] Ноя ждут в «партии» с результатами. Долг заменяет любовь.
[indent] Кто ждет Джо? Сотни, если не тысячи, пациентов. И она приходит так, что не надо ждать. Этот легион давит какого-то американского летчика-добровольца-связиста-танкиста-пленного пятой.

[indent] Ной не боится посмотреть на Джо, что прячется за платком, но не скрывает своего взгляда. Пока инквизитор рассматривает закрытое окно, он чувствует на своем лице покалывание какого-то внимания. Все еще не слышит пульс, но чувствует бурное течение мысли — поток из застоявшейся воды, в которой стирали бинты, порванные на лоскуты рубашки, портянки, одежду. Но когда жажда скребет горло, не разбираешься во вкусах. Когда холод ночью пробирает до костей, жмешься к любому теплу, невзирая на расхождения, выстроенные стеной между родными людьми.
[indent] — Потому что в мире, где каждый человек от рождения несет в себе часть первородного греха, нет покоя, дитя. Господь борется лишь с несправедливостью. Добро и зло творят люди. Дела плоти известны; они суть: прелюбодеяние, блуд, нечистота, непотребство, идолослужение, вражда, ссоры, зависть, гнев, распри, разногласия, соблазны, ереси, ненависть, убийства, пьянство, бесчинство и тому подобное, — склонив голову набок, Мортон не думает. Его уже как крест, который оплел плющ и за который цепляются корни деревьев, не сдвинуть. В землю вцепился своими убеждениями, пошатнуть которые пытаются страхи: выживу ли, выживет ли Джордан, доберусь ли, нужен ли, не опоздал ли? — А я, значит, бываю тем кондовым добром, что с ножом в одной руке и береттой в другой. Именно так оно и должно выглядеть. Кто бы сомневался…
[indent] Грустно усмехнувшись, священник дает себе право на иронию в голосе, когда жена едва ли не со всхлипом вкладывает в его руки маленькую пробирку с коньячного цвета водой. История Миранды замирает в пузырьках воздуха, блестит в свете керосинки, которую стоил бы погасить, чтобы сэкономить топливо. Стоило бы медсестре поспать, чтобы не сорваться, не поскользнуться на чужой рвоте, не закончить в обмороке. Иные сильнее, но предел силам есть.
[indent] — Оставь себе, — белые руки с синяками и кровоподтеками перехватывают мозолистые, сжимают в горсти и возвращают флакон. — По закону военного времени это должно остаться у тебя. Война все еще идет, Джо, как бы мне ни хотелось тебя обнадежить.
[indent] Та же рука, что в полутьме похожа на сухую ветвь, тянется к платку, отодвигает его. Сухие губы касаются лба. Не обнадежить, но успокоить. Чтобы душа не жила жизнью каждого, а эгоистично заперлась в своей кладовой. Только на это сил менталиста нужно больше, чем на страх, поэтому успокоение от священника исчерпывается костлявыми объятиями. Отложить в сторонку воспоминания об американском островке, где ломается и рушится все, что когда-либо строилось по другую сторону океана. Отложить, запереть, забыть на время, как чаще всего забываешь о боли.
[indent] В детстве Харви объятия были другие. Кошмары в ее представлении тоже отличались, потому что не ведала она, кто ее отец. Знала только, что не родной. Может, чего и больше боялась, только Ною не рассказывала, а, сцепив зубы, боролась так отчаянно, как сейчас требует справедливости от Бога. Нет, не от Него. От раба его, коему за века стали ясны основы. 
[indent] — Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера… Веру мы утратили давно, Джо, когда еще отправили детей в Крестовый поход… — гладит по спине, где должны лежать длинные медные волосы. Но их нет. Острижены. Как солдат, постреленок, которого впервые выплюнуло в войну. — Но все остальное остается. Когда проживаешь много лет, начинаешь понимать, где душа, а где лишь тело. Ты не берешь на себя право или ответственность, это просто опыт.
[indent] Сейчас у него цель — дотянуться до улицы, где пахнет не спиртом и не грязным человеческим телом, а весной. Зря он пытался до нее дожить? Или же она пахнет жестким мылом так же, как и Харви? На грубый говор ее имя сейчас кажется действительно грубой шуткой родителей. Неправильно произнесенное назвище. Жаль, не понять, как именно оно должно звучать.
[indent] — Поспи, если устала так сильно, что уже не можешь видеть нас, солдат, убийц, — он бы нагнал на нее дрему, если бы были силы. Поспать сидя сейчас — неплохая альтернатива беготне по госпиталю. Там страхи выдуманы, если положить под подушку амулет, то их совсем не будет. Ной такой сделает за час из подручных средств — на пару ночей хватит, а это и так благодать. Себе он сны от части просто запретил видеть, чтобы не смущаться знамениями, пророчествами и лжебудущим. Не его судьба говорить, что да как случится. Высвобождая Джо из своих объятий, Мортон может только словами ее уговаривать, без подпитки в каждой гласной. Да и стал бы? Тогда, на прошлой Мировой, уже не Великой, не принялся за ведьмачье дело. А вот на благо… Стоило бы заколдовать ее ей на благо. В другое время. — Или давай прогуляемся. Думается, мне хватит сил вместе с пледом переползти в кресло.

[indent] Мортон ничего не отвечает на угрозу. Будучи слабым, он все равно ощущает их как бурчание маленького гризли, которому только предстоит обзавестись аурой хищника. Медведиц бояться стоит, но только когда они окатились. Харви уже потерял кого-то, кого она защищала как дочь, сердце не скоро заживет для новых свершений, что даже выше доли медсестры. Совсем не страшная… Маленькая хрупкая женщина, которая без видимого труда перетаскивает мужчину, бывшего вдвое ее больше, с кровати в кресло. И ее не боишься, хотя жмешься к спинке, заворачиваясь в одеяло, и становишься в разы ее меньше, слабее. Взгляд ее глаз направлен прямо, когда Мортон как кукла с оборванной нитью от головы болтается — то закроет глаза, то откроет и глянет вбок, то закатятся они до белых с красными следами пятен. В госпитале нет ничего интереснее всех тех, кого он уже видел. Но мелькают пейзажи за окнами, на которые не хватило штор, и что-то ужасное знакомое дополняет лица измученных пленников концлагеря. Что-то гремит ревом мотора мотоцикла, обгоняющего неровный шаг за несколько мгновений, чтобы поднять пыль и запачкать выжатые легкие еще больше.
[indent] Прочистив горло болезненным кашлем, Ной утыкается лицом в собственное плечо, а потом выпутывает руки из захвата одеяла, чтобы потом все равно спрятать, когда Джордан беседует с охранниками. А о нем — как о вещице. Но инквизитор даже не против — ему никто не мешает удивляться знакомству с пейзажем, хотя не сказать, чтобы Австрия везде была одинаковой. С разных сторон равнин и гор ему пришлось побывать, пройтись от самой границы, проползти на брюхе со стороны Чехословакии и пролететь над море со стороны Англии. Нужны ли эти сравнения, если едва все эти границы не были уничтожены?
[indent] Рыжая ведьма катит кресло дальше, а мысль священника накручивается на колеса, пропадает в пыльной дорожке. Ему дышать становится  т а к  свободно, что кажется еще немного и он растворится в воздухе, став частью силы, что не впиталась в него, не поместилась в старом одряхлевшем скелете. Но наступает на горло какой-то невидимый кованый сапог, от которого ждешь подвоха.
[indent] — Ты не знаешь, как называется эта дорога? — скрипуче и заметно растерянным голосом спрашивает Мортон, когда они останавливаются и Джо закуривает. Чтобы не слышать запах, инквизитор самостоятельно пробует проехать вперед. Что-то у него даже получается. Он смотрит на невидимый горизонт, обозначенный потерянным поясом звезд. Так смотришь — они есть. Но в какой-то момент пропадают. И оттуда идет тракт. Истоптанный, разбитый каблуками, голыми пятками, колесами тяжелых машин и танками. Зачем здесь должны были быть танки? Здесь ходят люди без оружия. Ной моргает медленнее. Его греют теплые нити Джо, разворачивая в его сердце конвертик с благодарностью, воздух раздувает меха магической силы, что шустро начинает восполнять резервы Иного, но сам инквизитор как будто валится на обледенелую землю, лежит на ней полутрупом и слышит как знакомый еврей ему повторяет «вставай, вставай, а то они тебя застрелят, конвой уже близко, вставай, не то застрелят, ай, пропадай ты как хочешь». Но стоит только пленнику отойти дальше, выровняться ряду, из которого выпал Мортон, как тот, ковыляя на длинных ногах, возвращается. Неодобрительно на него смотрят серые глаза немца, у которого виды на тех, кого он подозревает. В чем? Как оказалось во многом.
[indent] — Я тоже не знаю, но там дальше Дунай Бундесштрассе, она идет почти по берегу реку. Но я ее не видел. Мне про нее говорили, — заглядываясь на горизонт, священник думает о той самой голубой реке, которую не увидел Йонас из-за того, что слишком много о ней повторял. Мортон вот молчал, когда спрашивал о том, что у них осталось. Их так часто вытряхивали из мешков из-под картофеля, чтобы собрать кости уже в новом месте, что естественно даже у самых бережливых ничего не осталось. Большая часть вещей Ноя все еще во Дворе в Праге. Но есть то, что обычно носится возле сердца, заставляет его не пропускать удары. Такие вещи, как флакон Джо.
[indent] — Сильная женщина, сделаешь одолжение для слабого мужчины? — он разворачивается, на новеньком кресле это получается довольно просто, хотя сам Пастырь никогда не пытался ездить на таком. Он снизу вверх смотрит на рыжую ведьму, сложив пыльные руки на острых, спрятанных под одеялом коленях. Выглядел бы мальчишкой, если бы не постарел. Но Харви сейчас являет сама собой смысл слова «мать». С сигаретой в зубах, от которой расходится дым. Может, это раздувается домашний очаг, который все же был? — Ваш госпиталь стоит посреди дороги, где прошел марш смерти, да упокой Господь души всех, кто не прошел его до конца.
[indent] Это не то испытание, где стремишься за победой. Здесь жить хочется, а потом нет, а потом снова хочется, а потом тебя между лопаток приставляют дуло, потому что ты сам не заметил, как остановился и блюешь тем, чего нет, на дорогу. Это упрямое «иди» отпечаталось на веках с внутренней стороны, на черепе, на коже, впиталось с кровью. Да заберите же всю кровь с этими воспоминаниями!
[indent] Старая память разгребает завалы боли, пока Ной ведет по одному только Богу ведомому маршруту. Здесь, здесь, не здесь, вот тут точно, да… А потом он останавливается, смотрит на пустой буерак у дороги, вокруг которой выстроен госпиталь, и думает. Стоит ли? Не знак ли это, что все, похороненное в Тени, должно быть там забыто и оставлено? Он ведь мог целиком там спрятаться и подождать, пришли бы американцы, и он бы с большими силами присоединился к ним…
[indent] Надсмотрщик был бы жив и знал бы о Иных. Миссия была бы провалена.
[indent] Поэтому в Тени спрятан только его очередной провал, только тот, что не отпускает его теперь сейчас ни на шаг.
[indent] — Знаешь, чему учит война? — склонив голову так низко, что его глаз не было бы видно даже под светом звезд, Но смотрит в этот темный овраг как в бездну. — Она учит сожалеть, что что-то не успел сделать прежде, чем кого-то потеряешь. В бараках смерти много о чем начинаешь думать, путая себя с трупом и пытаясь доказать обратное. Я так долго думал… Нельзя человеку долго думать. Ему может оказаться больнее жизнь, чем смерть. Скажи мне, Харви, было ли что-то, о чем ты сожалела на войне, когда вспоминала здесь же мирную жизнь? Что ты «не успела»?

[indent] — Да. Люди не узнали об Иных. Сейчас американские командиры разбирают кабинеты нацистов, находят их исследования, ужасаются жестокости экспериментов… А потом используют результаты в своих технологиях. Но Иных они использовать не будут, — расслабленное лицо Мортона на несколько секунд приобретает острые углы и невидимые клыки, отсутствием которых его часто попрекают. Его цель имеет, порой, те самые повороты, на которых от мелочей зависит все. От маленькой фигурки мага — чей-то спокойный сон. И ради такого стоит стереть ноги в пыль, перетереть себя в труху, унизить себя до второго плена. Таких, как он, достаточно. В этом нет гордости. — Смерть так или иначе придет. Я и так много прожил.
[indent] Он поднимает взгляд, смотрит на супругу снизу вверх, а она может прятать от него себя, пусть не за рыжей стеной волос, но за шарфом и за немым диалогом с небом, что удивительно спокойно и не разгоняется сигнальными огнями над колючей проволокой.
[indent] Исповедь случается, когда о ней не просишь. В привычках Ноя было называть ею допрос, но война вырывала из людей их чувства. А он был молчаливым слушателем. Понимающим и всепрощающим, потому что это внутри него с самого рождения, и окружающие это подсознательно чувствуют. Харви ему врала, утаивала, пыталась замолчать как самый обычный нашкодивший ребенок, и он не мог от нее требовать большего. А теперь сидит на холодной траве перед чернеющей пропастью размером с овраг и ищет опоры. Мортон кладет легкую руку ей на голову, привычным движением поглаживая мягкий, но колющийся ежик волос.
[indent] Сложно удивить человека, который читает чужие мысли как книгу, разложенную на столе, ведь так? Он как будто уже все знает, только сложно встроить Джо в те истории, о которых наслышан сам. Когда единственная тяга молодого солдата — познать женщину. Когда французские пленные думали лишь о том, чтобы вернуться под каблук, что не убивает их мужества. Когда медсестры не думают о романтике, а больше трескаются от жалости. Надо только в это все вклеить еще одной военной маркой Джордан. Да, не всем же считать себя созерцателями, кому-то быть историей. Вдох получается слишком глубоким и шумным, кашель давится в поднесенной к лицу руке.
[indent] — Ведьма-ведьма, — отвечает только Ной. Нет осуждения, да и не будет. Он отпустил ее на все четыре стороны. Возможно, даже хорошо, что он спросил. Вот и звучит голос Пастыря будто старый отец журит дочку-проказницу. Власти нет. Обещаний нет. Обязанностей — целый вагон. Только перевернулся на мине, раздавив все. — Ты можешь запереться в келье и быть рабой Господу, от этого твоя жизнь не станет хуже. Но ты бегаешь с утками для больных вместо даров, и в том был твой выбор. Век этот жесток, более жестокого я не видел, но все же если бы войны хоть когда-нибудь прекращались, тебя бы мучила несправедливость, которой ты не видишь — кого ты будешь винить во время голода, морозов, пожаров? Невзгоды происходят из грязи человеческого тела, Бог платит нам по нашим же поступкам.
[indent] Так много грязи они нанесли в прошлом? Да. Но сейчас ее больше. Ной смотрит на свои предплечья, где под кожей можно разобрать синеющие жизни пути. На коже как будто остается чужой гнев, хотя телу не привыкать восстанавливаться после всякого. Приходилось и ему гореть.
[indent] — Я уже не жалею, Джо. Иду вперед. Повинуюсь воле Его. Выполняю свою миссию на земле, покуда не понадоблюсь там, как и все мы. Просто мне это удалось понять. Но война… — Он опускает голову, как когда-то склонялась над ним Харви. Но шепчет так, как было только с ним. Исповедуется. Говорит о тайне, столь ничтожной, но столь важной для мраморной статуи из устоев и правил. — Просыпается что-то человеческое в Ином, и жалеешь, что с тобой мы последний раз виделись, когда ты плакала, а у меня бинты расползались вместе с ожогом. Сожалею, что не знаю, где все те, кого я знаю. Сожалею, что меня могут просто забыть вот в этой черной канаве. А потом война уходит. И человек во мне умирает. Остается только чистокровный Иной.
[indent] Овраг уродлив. Совсем недалеко мощная европейская река, строившая цивилизация, а колясочник и медсестра откровенничают на краю оврага. Зато это не противоестественно — они как аскеты, нашедшие себе дом по нужде. Вот и все, что хочется — земли потеплее, а может и похолоднее. Да чтобы все мимо проходили. Зато чувствовать, что «нужны». «Кому-нибудь».
[indent] Они выбрали целый мир, который постыдится признаться в том, что им нужны какие-то маги. Сильные, делающие все правильно, они не ошибаются, только иногда спотыкаются. Обнаружить болячку и вырезать могут не все, потому что оглянуться на свою спину довольно проблематично. Или просто нет желания лишний раз сворачивать ради этого шею. Санитары помогут.
[indent] Нужно уничтожить человеческое тело, чтобы на нем не выскочили те же волдыри. Или поддаться, на одну лишь секунду, но поддаться этой природе, чтобы потом не жалеть, ведь будет еще очень много войн прежде, чем партия сможет закончить свое дело. Еще один вдох, которые превращается в кашель. 
[indent] — Если спустишься вниз и откроешь Тень, то там будет точно такой же овраг. Там могут быть змеи-чудища. Или иссохшие Иные, которые там прятались. Но еще полосатая рубашка, сверток из нее. Можешь его достать?

Отредактировано Noah Morton (2018-12-25 19:59:15)

[indent] — Никто не говорил, что Эдвард Дженнер не был Иным. И другие изобретатели тоже. Мы такие же дети Божьи, мы не отличаемся в своих деяниях. Только нам не свойственно массово уничтожать род, и так обреченный на вымирание, — слабо усмехается Мортон, едва заметно поднимая уголки губ. Он знал тех, кто мог обставить людей в так называемых «человеческих» изобретениях. Говорят, магу не нужно закрывать форточку, когда он может разжечь пламя и согреться. Ложь. Маг перелетел Ла-Манш на самолете, потому что сам бы по воде — подобно Сыну Его — не смог перейти это водное препятствие. Самолет подбили во Франции. Пленником взяли в Чехословакии, где пражские Дворы сидят и смотрят переливающимися в полутьме глазами на глупцов. Освобожден под Прагой и снова словлен партизаном в бывшей Австрии. Или сейчас это уже тоже Австрия? Или не совсем? Все решат войска коалиции, а им надо просто оклематься.
[indent] И отправиться в Японию.
[indent] Но пока что главный путь для Джо — вниз в овраг, главный же путь для Ноя — вперед по дороге, которую он уже прошел. И ведь выживали те, кто не имел сил Иных, выживали и даже живее Мортона ходили по госпиталю, улыбались, шутили, помогали с перевозкой, готовились отправиться домой. В чем секрет? Может ли это быть человеческой магией? Сидящий в кресле мужчина погружен в раздумья, будучи оставленным в полном одиночестве. Он видел, как люди перебарывали страдания с молитвой на устах, но что было у тех, кто брал в руки оружие сразу после перьевой ручки? Спусковой крючок.
[indent] Тень снова раздвигается, это ощущается особым дыханием той части мира, где они должны были все жить. Но предки их приспособились, выбрали уже известный мир людей. Ох. Лучше не задаваться вопросом, зачем.
[indent] Силуэт Джордан вырастает рядом, на колени падает сверток. За него цепляются нити разорванных чар. Рыжая ведьма их не надрезала, а разорвала без церемоний. Так, наверное, отрезают конечности тем, у кого от этого зависит жизнь. Ною не приходилось испытывать это на себе, благо есть множество способов бороться с тем, что оказалось в твоем организме. Выведение заразы в таком случае становится плюсом судьбы Иного.
[indent] — И даже не заглянула внутрь? Жаль. Мне кажется, тогда бы ты оставила его на дне, — распутывая узлы уже послушными пальцами, говорит маг, впитывающий с каждым вдохом возможность восстановиться. Все идет на организм. Тепло жены помогает распределить больше сил по всему телу. Это самые теплые объятия, в которых руки не касаются плеч. Разворачивая собственную рубашку — она была на пленника, который еще не успел оголодать, разве были у Мортона такие широкие плечи? — инквизитор находит в ней кольца — поменьше и побольше — и нательный крестик. Вокруг него темное пятно — Тень забрала часть способностей артефакта. Надо будет восстановить при возможности. Если это необходимо.
[indent] — Узнаешь? — Ной смотрит снова прямо и даже как-то наивно, как ребенок со старческими глазами, на Джордан, держа в руках такой небольшой клад. Там даже нет его атрибутов вроде копья Луга или четок, те схоронены у Иного в Праге, чтобы не иметь возможности раскрыть себя обычным  людям, если вдруг… Если вдруг. — Надо будет собрать заново формулу, потому что все портится по ту сторону. Ну или выбросить, потому что сейчас это почти не артефакт.
[indent] Но получается смотреть на предметы быта обычного, прости Боже, человека с долей нежности. Когда это все досталось Ною, он даже оставил все в обители, чтобы не помнить, не видеть, не жалеть. А потом как-то сложилось так, что лучше было иметь при себе все, не зная, что произойдет потом. Тогда же зародилось это «человеческое» чувство — желание узнать, что там с Джордан, понять, в какой точке мира пережевывает ее судьбу война, ибо нет того, кого не коснулось все это сумасшествие. Не было Чумы, но Война пришла потоптаться копытами своего коня. «И когда Он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч».
[indent] Возможно, они пропустили ее… Англичане называли нацистов чумой. Тогда все они проспали. «И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить».
[indent] Так и остальных двух они проспят.
[indent] — И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «Смерть»; и Ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными.

Отредактировано Noah Morton (2018-12-27 05:34:01)

[indent] — Это почти греховная привязанность к вещам, — уклончиво отвечает Ной, все также держа на руках ткань с почти церковными реликвиями. Верой поклоняться вещам — удел язычников. Фетишистов. Неправильного христианства, где мощи играют роль большую, нежели покаяние. Где иконы становятся идолами. Где на алтаре по древней привычке приносят жертвы. — И сделалось безмолвие на небе…
[indent] Минута тишины. Когда даже часы не нарушают мир своим тиком, потому что иначе не услышать собственной мысли. Иначе не подумать над тем, что стоило бы развернуться и пойти иным путем. Мортон тогда принял все то, что отдала Джо, потому что у него выгорал бок, у него выгорали нервы, у него выгорала душа. Может быть, будь он тогда хоть на толику менее пристрастным, он бы уговорил или бы заставил Харви оставить при себе и крест, и кольцо. Потому что так нужно.
[indent] Пальцы перетирают драгоценности с треснувшими заклятьями сокрытия. Чтобы на них случайно не наткнулся такой же, правда, таких, как Мортон, уже и нет. Он видел, как с пониманием своей сущности Иные отрекались от «человеческой» веры, что на самом-то деле и была искажена, но имела все-таки отношение ко всем. И вот теперь, удерживая на весу кольцо, Ной перехватывает пальцы Джо и сжимает то, что причитается ей, в ее горсти. Можно нагло потратить и едва набранные силы на то, чтобы отдать и крест… Получить от медсестры еще один взгляд «по что ты такое бедовое», но зато больше не признавать в себе человеческие чувства при искрящихся магией голубых глазах.
[indent] «…и многократно дух бросал его и в огонь и в воду, чтобы погубить его; но, если что можешь, сжалься над нами и помоги нам. Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему…» — страх быть как то стадо, что отстроило и госпиталь, и концлагерь, прогоняет через легкие больше воздуха даже без кашля, и сила подпитывает нательный крест, возвращая формулу на места. Всего-то и надо — подтолкнуть стены на места. Но Ной как будто снова возвращается в ноль, где Джордан его вытаскивает из постели и куклой безвольной везет на улицу. Запрокидывая голову назад, инквизитор вкладывает в чужие руки и старый артефакт.
[indent] — Аминь, — с долей облегчения замечает Мортон. Ему бы хотелось узнать, а  с е й ч а с его залечит оберег? Но ожогов у него нет. Но это такое доброе колдовство, которое без проникновения в чужую голову под платком дает понять, что тебе рады. Или нет. — Пожалуй, это все, что я хотел сделать.
[indent] Пастырь разворачивает кресло и самостоятельно преодолевает ту дорогу, по которой вела его Харви. Он ведь ее тоже когда-то «вел», будучи наставником. Сначала по пути Господа, но она не шла — сопротивлялась, рвалась, плевала под ноги, из простой вредности отрицая возможность быть такой, какой ее хочет видеть отец. Потом по пути придворной Хаоса, что после уже нельзя было изменить. Это как факт. Печать не стереть — ее можно остерегаться. Но артефактов Мортона тоже опасаются из-за его репутации… Да, у этого немощного, почти прозрачного мужчины есть репутации более страшная, чем даже у религии, в честь которой лжецы пустили на костер сотню невиновных.
[indent] — Да и куда я денусь? Ведь Богу важны не бумаги, не кольца и даже не то, что мы вслух обещаем. Важно то, как мы его держим. Как я говорил, в моем мире обещание не дается просто так. Я обещал стать тебе отцом? Да. Обещал стать супругом, чтобы защитить? Да. Но, видимо, для нашей с тобой истории придумали отдельные войны. Нас стягивает в места крови, — памятуя о вопросе Джо, Мортон старается добавить немного ясности в происходящее, все-таки здесь их не подслушать любопытному уху медсестры-сплетницы или отошедшего от шока пациента. Так цепляешь тонкими колесами пыль, не стесняясь, не боясь, что по твоему следу выйдут надсмотрщики после побега. И при этом на языке не вкус земли, смешанной с металлическим оттенком крови, а такая чистая весна, лишенная запаха топлива и гари. Кажется, будто иллюзии Джо могут обмануть и эти чувства. Но зачем ей? — Или просто все так плохо, что встретиться в ином месте просто невозможно. Где ведь сейчас хорошо? Правда, мне верится, что здесь хорошо. Прямо здесь, на дороге, а не где-то в палате.
[indent] Надо было ко всему добавить еще чары от бессонницы. Сколько бы душ не хотела спасти рыжая ведьма, она должна спать. Может быть, ей бы было выгодно не забываться, но… Мортону не хочется, чтобы она растратила себя на людей, которые по своей глупости все равно умрут. Он, конечно, руку не приложит, если они не попросят…