Размеренное щелканье крышки австрийской зажигалки заставляет задуматься мистера Наркеса, не машину ли ему подсунули вместо проверяющего? Пока небо Европы в опасной близости от взрыва из-за количества пороха в воздухе, в Америке можно наблюдать очеловеченное эхо взрыва. И представитель закона, нордической внешности, мало похож на кого-то, кто только что вышел из окопа.

А Ной все еще старается не напрягать живот, с трудом сошедшийся под заклятьем и слоем бинтов, и спину, на которой пока что не до конца восстановилась кожа. И скольких он убил? И закончилась ли война? Пока что он только исповедовался перед Господом своему единственному знакомому священнику, который принял его слова, и получил от Двора наставление. От Фаворита получил предложение начать дело, которое бы стерло самое понятие война.

Щелк.
            Щелк.
                       Щелк.

— Могу предложить вам сигареты, — разнервничавшись, мистер Наркес после досмотра очередной семьи иммигрантов предлагает коллеге сверток с тем, что тянуло разве что на самокрутку. Сидящий до той секунды молча Ной переводит усталый взгляд на мужские руки, испачканные чернилами, и качает головой.

— Я не курю, — говорит он и возвращается в фигуру, играющую роль мебели. Тянущее чувство живого трупа, сопровождавшее его каждый раз, когда море крови и гноя выплевывало его на мирный брег, и сейчас заставляет его поселиться в собственных мыслях, реагируя лишь на печати, следить за которыми ему приходится по наказу Фаворита. Они пробуют. Да, конечно, потом у них появятся соратники, которые активнее займутся отслеживанием, но пока что грязной работой занимается солдат Великой войны, что все еще вырывает траншеи на спине земли.

Лица. Они мелькают, не задерживаясь в памяти, стоит только кораблю пристать к острову. Долголетие не растягивает границ памяти, и чтобы не стереть свои познания, Ной прощается со встреченными, направления их в одну из дверей жестом руки. Гостеприимная страна. Страна, состоящая исключительно из беженцев. Они ждут покоя в грязных районах города, рассчитывают на свободу мысли, на свободу заработка. Такого заработка, чтобы хватило на все от дома до стиральной машины от «Upton Machine Co». Чтобы агент этой фирмы пришел к уставшей прачке, предложил стиральную машину, которая, стирая, выжимая, намыливая, оттирая, полоща, утюжа, штопая, занимаясь вязкой на спицах и беседуя, в то же самое время делала за детей школьные уроки, составляла экономические гороскопы для главы семьи и по собственному почину производила анализ снов по Фрейду, немедленно ликвидируя комплексы вплоть до комплекса пожирания стариков и отцеубийства.

Мортон ведь тоже по своей сути беженец с корнями, ведущими куда-то в Лондон. Адам точно знает, но последний раз они виделись в прошлом веке. Их стычка закончилась ничьей, ибо младший брат догнал старшего.

Щелк.
            Щелк.
                       Щелк.

Охранник проводит в кабинет Джордан Харви. В мире много одинаковых имен, и Пастырь не выдает удивления, но отвлекается от своей зажигалки. Прозрачные глаза, потерявшие краски, цепляются за собранную суфражистку, выбившую себе обращение «доктор» и уважение местных. Не первое путешествие через океан, но даже особое здоровье мага не уберегло ее от морской болезни, судя по бледности. Встреча столь радостна, что окружающие даже не подозревают о том, насколько близки сидящие напротив друг друга Иные. Они даже не знают, что они могут разнести остров по камешкам, просто решив выяснить, кто был виноват в их последнюю встречу.

У Ноя не ладится с родственниками. Потому что он сирота и привык быть одиночкой.

За Джо стоит Иная, держащаяся за свои вещи как утопающий за соломинку. Вокруг нее можно практически пощупать неуверенность, для этого не надо проникать в чужой мозг. Мортон смотрит на свою некогда дочь и видит, что укрепления ее крепости исчезают с каждым щелчком крышки зажигалки. Того и гляди выскочит пламя и Харви снова решится оставить на священнике ожоги лишь ради того, чтобы доказать, что старик не прав.

Пастырь не умеет лгать и мстить. Просто в нем все еще живет война.

— Мистер Наркес? — хриплый и от того тихий голос Ноя нарушает покой комнаты в тот момент, когда охранник, откланявшись, выходит к той очереди, что застыла снаружи на добрые полдня.

— Да-а, мистер Блэквуд? — человек очень удивлен неожиданным проявлением инициативы своего напарника. Тот смотрит ему в глаза. Ворваться в мозг человек проще всего, особенно такого простого. Вот женщины напротив — крепкие орешки по самой своей природе. А Джо еще и потому, что воспитывалась инквизитором.

— У вас дела, — «ибо чтить – сие много выше, чем любить, потому что не только любовь в себя включает, но также послушание, смирение и благоговение, как бы перед сокрытым там величеством». Чужой разум закручивает туман, мужчина кивает, встает со своего места, заканчивая за Ноем мысленное наставление, отходит к стенке и поворачивается к Иным спиной. Пастырь смотрит на результат своей работы всего лишь секунду.

Щелк.
            Щелк.
                       Щелк.
                                  Щелк.

— Я чувствую себя отцом, встречающем загулявшуюся в ночи дочь на пороге дома. Чтобы встретить тебя, нужно посмотреть в лицо каждому путнику в Америке, Джо? — Мортон садится прямо, складывая руки в замке на столе и вопросительно поднимая бровь. Потом он снова смотрит на сопровождающую Харви женщину. — Как же звали вашего мужа? Как же вы отважились отправиться через океан, в котором немецких подводных лодок больше, чем рыб? Отважились на плавание, а меня боитесь. Не дрожите. Вы можете занять стул, который освободил мистер Наркес.

Инквизитор указывает взглядом на место рядом с собой.

Отредактировано Noah Morton (2018-12-03 01:20:51)

— Искренне прошу прощения, я был также на фронте, несколькими неделями ранее вернулся, — наклоняя голову набок, Мортон становится все меньше похож на человека. Выходит как-то по-птичьи. Потому что уступать Джо и другим окружающим в просьбах «быть как все» Пастырь не был намерен не из-за своей природной настойчивости, а из-за простого неумения. Как читатель не мог подражать герою книги, он не мог подражать людям, которых читал как фолианты в библиотеке.

Щелк.

Последним щелчком зажигалка милостиво прячется в карман длинного пальто. Помещенная в клетку непредсказуемости Джо и так находится где-то на острие иглы, не подозревая о том, кто может ее держать. Ох, она точно думает, что это прихоть Ноя. Не замысел Божий, не судьба, не случайное стечение обстоятельств, даже не чей-то приказ, что было правдой, а Мортон, вставляющий ей палки в колеса, мешающий жить. В его блеклом мире разрождался огонь от одной лишь искры преткновения, и в правах плебея было попытаться это потушить. Возможно, где-то железное сердце дает течь.

Харви оказывается рядом, на том самом месте, где несколько часов отравлял своим бюрократическим дыханием воздух Наркес. Но она сидит где-то за двадцать лет до этой встречи, когда обещает, клянется, врет, предает, выходит из тени Пастыря, чтобы… Чтобы что? Перевозить в опасной близости от смертоносной сигары, сошедшей со страниц книги Жюля Верна, свое стадо овец? Дочь пастора нашла свою паству.

Нервно стучит пальцем по виску, когда опирается головой о руку. «Как хочешь».

— Миранда, я очень сожалею о вашей утрате. Сейчас ваш муж в лучшем мире, я верю, что он был честным человеком. Он един с Богом и отныне очищен от грехов праотца нашего, — Мортон не слушает Джо, обращаясь в своем привычном доверительном тембре священника, раскрывая прихожанку чужой церкви вместо маленького молитвенника. — Но мне стоит спросить у вас еще: кем были ваши родители? Живы ли они?

Книжка имеет желтую обложку и загорелую кожу, неуверенность в каждом взгляде и крюки, что цепляют ее к Харви намертво. Буксир, что тащит новый корабль из порта в море. История старого шведского корабля, ужасно красивого, но затонувшего сразу после выхода из бухты, поучительна и может стать притчей. Напрягающая тишина не затапливает всю допросную, а стягивается в нити, в путы, в вожжи. И тянется к пальцам крупной руки, лежащей на столе, на которой мозоли от оружия и ожоги, сорванная кожа и избитые костяшки. Прекрасная война. Вкусная. Давно Пастырь не чувствовал такого реального страха. Столь реального, что заставляет вздрогнуть Иных от корней до младых отроков. И бежать. Как Миранда.

— Мои родители… Я не знать, — смущенно комкает свою одежду беженка, а Ной понимающе кивает.

— Мы с Джордан тоже не знаем своих настоящих родителей. Но не стоит винить их в той доли, что выпала сиротам. Возможно, у них были на то свои причины. Неисповедимы пути Господни, — инквизитор поднимает руку и резко щелкает, как будто разрезая нить на мешке с благовониями, что затапливают все сознание Миранды. Та блаженно качает головой как прекрасная кукла. Ее легко будет передать в их «лагерь для беженцев», но много уровней не сойдет даже если попытаться добавить сил.

— Так зачем тебе «этот ребенок», Джордан? — откидываясь на спинку стула, Мортон смотрит на доктора Харви расслабленно, будто знает уже все заранее. Будто Бог ему лично донес свою волю и теперь ничто ему не мешает строить свой ковчег, на который попадут не все. Проклятье имени, разве нет? Он не проклинал Джордан, ее прокляли ее родители, оставившие изъясняющуюся записку в корзине, из-за которой рыжая ведьма теперь носит не приходскую фамилию и не английское «Мортон», а нечто свое, тонкую нить, ведущую к корням. Удивительно, что им, двоим сиротам, не удалось до конца оторваться от корней. И это держит подле земли, оставляет человеческие страсти, которые глушатся морфием и спиртом.

— Слухи гласят, что на этом острове пропадают Иные. — Инквизитор клонит к тому, что и сама Джо может пропасть, стать кирпичиком в оружии против огнеопасных смертных, которым теперь ведома наука смерти. Исчезнуть. И это не пламя, где можно поиграть в фейерверк на радость людям, а потом огородами бежать в сторону соседнего штата, это Иные, которые всю жизнь занимаются контролем самых сильных детей Господа. Ибо большая сила влечет за собой большую ответственность. —  У вас еще шансы сесть на корабль и утонуть посреди Атлантики, я не пророк, но такие суда просто не могут долго ходить по океану. Для твоего «ребенка» это будет самый лучший исход.

Слова — вотчина дознавателя, но хитрить Мортон не умеет, потому игра слов ему дается только под большим желанием продолжить бой и теснить врага. Харви стесненная им вся: сначала стенами храма, потом стенами Двора, потом стенами мира, где так или иначе они все равно встретятся. Когда возраст переваливает за век, становится ясно, что все имеет свойство повторяться, пока не уяснишь урок.

И Джордан, еще не подружившаяся с сотней лет, учит урок, учит, все никак не выучит, за что получает по рукам указкой. Удары проходят по коже внешней стороны ладоней, и вместе с красными полосами появляются красные пятна гнева на лице. Когда они упрямы и не делают того, что должны делать, пока не получат дубиной по спине, то гневят как Бога, так и родителей, чем сами себя лишают такого сокровища и радости совести и только приумножают несчастья.

[indent] — И мы, и люди одинаковы дети Его, потому земля и все, что ты перечислила, одинаково принадлежит и им, и нам. И никто не в праве это уничтожать, кроме Господа нашего Бога, — толчет чужие теории в своей чаше Ной, который сидит при непустых руках, служит людям, которые считают, что владеют всем, и верит, что все может принадлежать только Богу. Ответственность... Совсем другое слово. Его чревоугодница не называет. Белыми нитками шиты картины мира, и совсем слабым рывком можно эту подделку содрать со стены. Он рисовал этот пейзаж? Нет. Джо — девочка самостоятельная, может себе все сама представить, сложить свою жизнь из кирпичиков ненависти и обиды. Куда бежать от такого? Некуда, и вот она носится по кругу, не соображая, за что хвататься.
[indent] — Ты предал меня, и собираешься предать еще раз, — разгорается рыжая ведьма, чувствуя, что ступила на зыбкую почву спора, где нет равных инквизитору. Его форма диалогов — допрос и исповедь, ничего иного человек ему не скажет. А Харви изворачивается в его руках холодной змеей, что он пригрел когда-то на груди, сочтя их родственными душами, сиротами, одинаково брошенными семейства. Две глиняные фигурки. Да только девочка на деле из теста, а он — из камня.
[indent] — Я был орудием Господа, вершащим суд. Ты же легла на чашу весов, и суд небесный признал тебя виновной. Моей в том вины нет. Всем воздается по заслугам… — мягкий голос священника сменяется скрежетом сдерживаемого гнева, надрезаемого сомкнутыми до скрипа зубами. Расслабленные плечи досмотрщика обрастают углами пальто и воротника, торс — углами черного галстука и черной рубашки, лицо — углами морщинам и узковатых для европейца глаз. В это время его ведьма искрит под звук щелчков суставами. Фамильная черта. Незаметная. Скромная, как спрятанные в рукавах сутаны протестантские четки. Только вот по ушам бьет, как канонада. Над головами клубится дым, источаемый их эмоциями, все более напоминающий химическую атаку. Надевайте маску, спешите, торопитесь, противогазов хороших не осталось!
[indent] — ЧТОБ ТЫ СГОРЕЛ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!
[indent] То ли мысль, то ли слова, но они звучат эхом. Мортон успевает удивиться и испугаться, ибо по воздуху проносится формула, знакомая до боли. И вот уже плотоядный монстр просыпается — кажется — прямо в его бинтах, прячущих погрызенных взрывом бок, тянется, зевает, а потом с ревом взрываясь в клетушке из металла. Добытая на полях Европы зажигалки приносит американскому солдату последний подарок, из-за которого он рушится на пол, сует руку в пламя и сжимает пальцы, вырывая весь воздух  из пространства. Даже монстры не могут жить без кислорода, ведь всем известно — чтобы потушить свечу, достаточно опустить на нее стакан.
[indent]Со стороны, где не существует бешенного ритма пульса и предательских стонов, слышится кашель. Болезненно он отражается и в   голове Ноя, но он-то уже не верит этому звуку. Это не простуда в шесть лет и не подозрения на тиф, когда весь город похож на кладбище. Она ведьма и не может заболеть. Она ведьм и может сжечь его так же, как он сжигал ее.
[indent] А солдат умеет злиться. Священник скрывается в своей келье.
[indent] Опираясь на предплечье левой руки, тяжело прогоняя воздух через легкие, разбирая осколки боли в сознании, дознаватель отсекает их. Играет не по правилам. Копается в своих мозгах, как копался в мозгах сотен Иных и людей. Очнувшиеся на несколько секунд пленники его манипуляций получают свои блаженные ледяные поводки обратно. А двери — сплавленным замком. Не войти и не выйти. А в маге бурлит сила, которую наконец-то используют до истощения, по полной. Давно он не проверял свои пределы. Может, они уже дальше? Может, уже ближе второй уровень?
[indent] — Вот как… — шатаясь, Мортон поднимается на ноги, сбрасывая бесполезное пальто. Огонь лизнул его рубашку, и теперь из-под ткани торчат почерневшие бинты. Из-под приподнятой в ухмылке губы виден клык. Человеческий. Не ему пугать оскалом. — Сколько еще ожогов ты мне хочешь оставить? Все заживут, дочь моя, все.
[indent] Одной рукой держится за бок — не лечит, просто заставляет себя  з а б ы т ь  о боли. Другую тянет в сторону Миранды. «Они сказали друг другу: – Ясно, что мы терпим наказание за нашего брата. Мы видели его отчаяние, когда он умолял нас, но мы не стали слушать, и вот нас постигла эта беда». Девушка разворачивается к ним лицом.
[indent] — Посмотри, Джордан. Посмотри, что такое есть на самом деле «нести ответственность». Ты это называешь «обладать». Почувствуй, что чувствую я, — Миранду сметает ударом воздуха на пол, а там она гнется. Ей что-то мерещится. Возможно, главный ее страх или ее враг. Ной не разбирается и не лезет ей в голову. Просто приказывает ее разуму жить по самому страшному сценарию, что можно только написать ее рукой и ее кривым английским на бумаге. В это время инквизитор не замечает, не может запомнить боль, которая разъедает его органы без видимой причины. Но наметанный глаз видит, сколько сил он может выбрасывать в воздух за секунду.

Отредактировано Noah Morton (2018-12-10 03:00:07)

[indent] — Повторяешься, — басит Мортон, выдыхая свой голос откуда-то из глубин раненого тела. Звуки, собравшие по организму раны, шероховатости, ожоги… обиды, горе, страхи. Особые звуки для крепкого и несгибаемого инквизитора, чей позвоночник прямится как древко Луга. Он помнит, как ему бросали в лицо те же обжигающие слова с искрами, опаляющими ресницы. Как подчеркивали отсутствие кровной связи. Как обещали повиноваться хотя бы с родством по клятве. Как бежали, наплевав на все условности. Джо не спрашивает разрешения на исчезновение, она не должна предлагать его как альтернативу, потому что всегда нарушает правила и делает все по-своему.
[indent] Ной ей почти не верит. Почти.
[indent] Как священник он верит эмоциям, что отражаются на лице, а как дознаватель он читает жесты бросившейся к рухнувшему телу ведьмы. Жизнь в чужой семье лишила его этого знания, но кажется, он испытывает нечто, похожее на ревность. Зависть. Над твоими мучениями кто-нибудь плакал, Пастырь? За тебя кто-то рвал на себе последнюю рубаху, чтобы укрыть от монстра?
[indent] «Кроткое сердце – жизнь для тела, а зависть – гниль для костей».
[indent] — А разве ты не жестока? Ты привезла ее в страну, где сирот будут искать только охотники за головами. Джордан, здесь объявлена война слабости, чтобы дать выжить нашему народу, — задрав подбородок, Пастырь стоит в другом углу маленького помещения против двух женщин, что пытаются справиться со своими страхами. У одной, что в клети мага, нет на то ни единого шанса. У другой в руках умение разбивать оковы, которым зачем-то Бог ее наделил от рождения как будто специально для того, что не берется вырваться за пределы своего взгляда на жизнь. И что?
[indent] Мортон застывает на месте ледяной статуей, все также сжимая раненый бок по привычке, нежели на самом деле от боли, когда ему, будто языческом божку, приносят дары. Дерево и золото. Огонь должен был сожрать одно и оплавить другое в золотые слезы, создав на алтаре еще один слой поклонения человеческого. Пастырь смотрит на маленькую ладонь Харви, в которой умещаются оберег и обещание, что легко расторгаются. Льдистые глаза с трудом отрываются от это композиции, и нечитаемый взгляд останавливается на опухшем от слез лице. Истеричное отчаяние в каждом жесте, слишком узкое представление о мире, где от тебя человеку будет нужно только… что? Сила и артефакт, который легко сделать меньше чем за пару часов. Не попадаться на глаза должно было быть решением самой Джо, которая должно быть стыдно за то, что она сама ушла от него, но, по ее мнению, это должно быть приятно Мортону. В чем смысл?..
[indent] Маска инквизитора мнется под натиском внутреннего оскорбления, которое тот переживает. Он морщится.
[indent] — Мне не нужна твоя плата за постой, Джордан, — голос грубеет с каждым словом, зато скрывает боль. Он ее не покажет. Нет. Тогда в Харви проснется этот женский манипулятор, который надавит на все больное, чтобы достичь своей цели. — Мне нужен Иной, и я его заберу.
[indent] Он должен сейчас отойти, подцепить беснующееся в припадке тело за одежду с теми самыми солнечными подсолнухами и оттащить к двери, через которую она с каменным лицом выйдет прямо в руки помощников Фаворита. Но даже не дергается. Только в воздухе замирает этот порыв, как если бы в каморке было так холодно, что останавливались сердца. Не останавливаются. Харви облизывает пламя, а фигура Ноя разрезает полярный вихрь, несущийся на север через их маленький островок несчастья. На том континенте разрываются бомбы, безголовые тела продолжают жить, а легкие оказываются под ногами отравленных солдат, но остров несчастья почему-то рядом с мирным Нью-Йорком.
[indent] Пальцы, перемазанные в сукровице и саже, тянутся к выложенным на ладони предметам, олицетворяющим крест, на котором был распят Сын, и круг, что символизирует дуальную его сущность. Второе кольцо держится на той самой руке, что собирает в горсть дары, как бы соглашаясь на роль язычника. Тупо смотрит священник на то, что оказалось у него. Легкое покалывание исходит от нательного креста, но стесненно не лечит — настроено только на хозяина и на его волю, хотя изменить корень формулы так легко. В воле Джордан нет желания излечить.
[indent] Реликвии исчезают в сжатом с силой кулаке. Девичье тело, оставленное без внимания, выгибается дугой. Пальцы скользят по полу, но стоит Миранде сделать еще два желанных вдоха, как она куклой с обрезанными нитями растягивается по поверхности. Только вздымающаяся грудь свидетельствует о том, что в клети из костей бьется сердце.
[indent] — Ты ничему не научилась, — скрипит Мортон, в котором нет уверенности. Двери все еще держатся. Все еще напоминают о том, что выйдут отсюда только с его позволения. «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего требует справедливость». — Ты думаешь, что раздаешь каждому, что ему заслужено, но никто не вкладывал тебе в руки право судить.  Может, ты поймешь, если я сделаю так, что «Миранда уйдет, и ты больше никогда ее не увидишь»? Может, мне забрать именно ее силы? На примерах ты соображаешь быстрее, дитя.
[indent] Между ними нет ни уз крови, ни зачарованных обетов, ни даже клятвы перед Богом, потому что Мортон уверен, что Харви в момент произнесения священных слов кляла их дьявольскими речами. И ничего. Все свидетельства о их родстве сожжены, или истлели, или похоронены под крестами в той самой деревне, где ее подкинули в приход отца Ноа. Н и ч е г о.

Отредактировано Noah Morton (2018-12-12 06:01:14)

[indent] — Научиться терять, — цедит сквозь сжатые зубы Мортон, нещедрый на слова и эмоции. Тепла и понимания от статуи, в которую он обратился, тоже не стоит ждать. Да и кто будет? Он смотрит сверху вниз на разыгрывающуюся сену из соли и воды, желая выжечь себе глаза. Жаль, что это не так просто, как вырвать себя сердце и, живое бьющееся, отдающее тепло, положить в ларец до лучших времен, когда можно будет любить без лицемерия, не разделяя между смертными и бессмертными ненависть и благосклонность. Вот его дитя глотает слезы, вот они перестают быть злыми, вот он уже самые человеческие, женские, от слабости, что хлещет через край. — Бог нам судья во всех деяниях. Бог нам судья.
[indent] Ему панцирем служит равнодушная маска на лице, когда Харви осыпает его проклятьями и своими обидами, которые не растут вместе с ведьмой, а остаются прежними. Возможно, потому что видятся они раз в полсотни лет да и провели подле друг друга не больше жизни чахоточного подростка. На фоне того, что остается за спиной Пастыря, это сущий пустяк.
[indent] — У меня приказ: всех сирот забирать на благо Двора Хаоса. Ты в этой цепи лишняя, и скорее именно ты, Джо, а не она, случайно попалась мне под руку. — Он тоже умеет грубить, играя по нотам человеческой души свою увертюру к войне на темной стороне. И жертвами на ней будут в первую очередь невинные агнцы, легшие под колеса устрашающей машины, лишь бы та смогла проехать по сложной местности без потерь в механизме и боевом составе, что сидит внутри, готовясь к атаке. Всем Иным после Великой войны надо будет готовиться, запасаться не гречкой в подвалах, а силами, артефактами, жертвами, которых они смогут выпить в случае, когда закончится абсолютно все. — Но ты решила еще раз напомнить, что мы не семья. Да.
[indent] Кляксой расплывается точка в их споре, от кого нет толка. Все пройдет по тому же кругу, в который замкнута жизнь бессмертного до первого промаха мага. Им обоим есть, чему себя посвятить, чтобы оправиться, заштопать раны настоящие и душевные, если они, конечно, имеются. Они же не животные, чьи поступки не влияют на единение с Богом после смерти. Их душа должна жить и искупать первородный грех.
[indent] Пастырь подходит к двум женщинам, распростершимися возле на полу. Их сердца сотрясают воздух, напитанный магией до искр в глазах. Инквизитор складывает реликвии в напоясной кобуре для артефактов и кладет руку на ту, в которой под видом кинжала лежит копье Луга. Сгоревшее пальто больше их не прячет. Из-за вытекающих сил все сильнее ощущается боль в боку.
Лучше всего притвориться, что боли в сердце вообще не существует, что сердце действительно в ларце, что никогда в жизни его никто не тронет, что Ной будет одной лишь праведной душой, которая стремится к любви Божьей.
[indent] — Когда даешь обет Богу, то не медли исполнить его, потому что Он не благоволит к глупым: что обещал, исполни. Лучше тебе не обещать, нежели обещать и не исполнить, — жестко отвечает на исповедь Пастырь не как священник, а как оскорбленный человек. Ему не принять как пастору ее слов, потому что они относятся к нему, они выпытаны чужой болью. Искренне Харви не приходила в его приход, чтобы показаться. — Или твои слова существуют только лжи ради? Ни единого ты не сдержишь? Только то слово, что ты дала этому ребенку? Кто из нас лицемер, Джордан?
[indent] Мортон садится на колено перед рыжей ведьмой, чтобы заглянуть ей в зареванные глаза. Через силу ему удается выдержать те самые секунды, что нужны для проверки собственной выдержки. Правда, хочется разрушить стол, перевернуть весь остров… Замкнутый в смертном теле гнев, борьбы с грехом ради, отражается болью, разъедает кости и органы. Нет, этот змий не поборет праведника.
[indent] — Неисповедимы пути Господни. Каина за убийство Авеля он обрек на долгую жизнь, в которой не было ему покоя, а не убил. Господь обрекает поколения семей на беды вместо одного лишь грешника, и мы не в праве роптать на его суд, — Ной кладет руку на голову «покаявшейся». Показательно равнодушно проводит от лба  кончику носа. От левого виска к правому виску. Пальцы дрожат. Остается едва заметный след. Он тоже сотрется. Джордан его ототрет.
[indent] Бог нас рассудит. Бог нас рассудит.
[indent] Пастырь поднимается и, уже заметно хромая, идет в сторону стола с документами. Размашистая подпись. Печать. Кривой истории поверили проверяющие. Заколдованный Наркес подходит и ставит свою закорючку, приземляется на опаленный стул и смотрит в одну точку.
[indent] — Забирайте и уходите. Бог вам судья. Он же решит, стоите ли вы защите. Он решил, что мне нужно вас встретить, значит, что-то это да и значит.
[indent] Звук отпирающихся замков оглашает комнатку. Подняв свой стул, Мортон садится, болезненно морщась. Несвойственный ему горб из плеч и лопаток защищает взгляд от той двери, в которую выйдут все. Уйдут еще раз. И еще раз.