— Какого... — остаток фразы, которую давно пора сделать личным девизом, Эдгар по этическим соображениям вслух не произносит; делает это мысленно, с чувством и расстановкой. Прежде, чем потянуться за телефоном, он доигрывает до двойной черты, но из движений рук уходит вся легкость: стальные струны нервно дребезжат почти в такт нескончаемой вибрации входящего звонка. Заключительная нота обрывается визжащим звуком, о который разбивается прелесть почти завершенного этюда. Он давит искушение как следует хлопнуть крышкой — а лучше, садануть кулаком по клавишам, — и очень осторожно опускает ее вниз.
Что бы там ни стряслось, сохранность коллекционного bösendorfer заботит Эдгара намного больше. Ну или он так думает. Поначалу.

Дерьмо случается. Он думает, что цитату стоит скорректировать: дерьмо случается преимущественно по субботам. Изредка по воскресеньям. Но почти всегда — тогда, когда ему в голову приходит шальная идея посвятить пару-тройку часов любимым занятиям. Не суть важно, чему именно; Эдгар имеет все основания полагать, что на свете скоро не останется дел, от которых его еще не отрывали самым бесцеремонным образом.
Хельге говорит, торопиться уже некуда: все везде успели. Он кивает — как будто тот может увидеть, — и все равно выходит из дома меньше, чем через минуту; хватает ключи с полки, завязывает шнурки кроссовок, накидывает ветровку поверх футболки.

— Это консилиум специалистов или все пришли на халявный концерт по заявкам? — интересуется с порога, порядком раздраженный. Умолкает в ожидании, пока из просторного помещения не выходят все лишние: сперва какие-то бесполезные целительницы, потом двое инквизиторов.
— Хельге, Аншель. Пожалуйста, — опустив голову, смотрит в пол. Дверь за ними закрывается с коротким стуком, и только тогда Эдгар, наконец, смотрит на Вилескаса. Кивком приглашает к рассказу, хотя дополнить скупо обрисованную картину тот практически ничем и не может.

Нападение средь бела дня. Личность не установлена. Единственный свидетель — хозяйка борделя, которую, с ее слов, собирались то ли похитить, то ли припугнуть.
Просто праздник какой-то. Рождество как оно есть.

— Кларисса смогла передать образ? Ну хоть что-то, — он склоняется над Иэном, прислушиваясь к дыханию и сердечному ритму. Касается руки и часто-часто моргает от удивления. Сам не знает, что ожидал ощутить, но явно не это.
— У него полно энергии. Не под завязку, но... полноценной дуэли там точно не было, — негромко комментирует и переглядывается с Вилескасом. Тот пожимает плечами:
— Его атаковал человек...
— Человек! — Эдгар выразительно фыркает.
— Мы проверили образ. Кларисса видела то, что видела.
— Человек, выживший после стычки с магом второго уровня? Серьезно? Что дальше, человек свернет шею перевертышу? Выпьет вампира? Изнасилует суккуба? Не сочти за издевку, я просто пытаюсь понять, к чему готовиться. Может, пора вводить дополнительный учебный курс инквизиторам или...
— Эдгар.
— Вилескас.
Он нервно дергает плечом и скрещивает на груди руки. Потом шумно выдыхает.
— Ладно, проехали. Значит, человек. Появился из ниоткуда и черт знает куда свалил.
— Нам повезло, что артефакт остался на месте. С ним сейчас работают ребята из схрона.
— Успехи?
Вместо ответа Агуэро выразительно кривит губы. Эдгар фыркает снова.
— Ясно.

Следующие несколько часов проходят в отупляющем бездействии. Он сидит в кресле, без всякого выражения наблюдая за работой Аншеля и тем, как вокруг Иэна суетятся целители. Прикидывает, как будет рассказывать обо всем Карине.
(хорошая новость: с ним ничего не происходит. плохая новость: с ним, мать вашу, ничего не происходит)
Последняя надежда на то, что универсальный выход из ситуации будет найден раньше, чем безутешная супруга снимет с него шкуру, исчезает с возвращением Вилескаса. Как и в прошлый раз, все легко можно прочесть по его лицу — чем бы ни занимались специалисты из схрона, успехов они не добились точно. Эдгар почти минуту молча пялится на советника, после чего со стоном вытаскивает из кармана смартфон. Почти надеется, что Карина сменила номер или легла спать, но она отвечает после третьего гудка.
И приезжает — еще через сорок минут, разгневанная, как древнеримская фурия.

Все обрушившиеся на него обвинения Эдгар принимает к сведению без комментариев. Эпитеты тоже. На вопросы не отвечает, да Карине этого и не требуется: едва задав один, она тут же переходит к следующему, а оттуда опять к оскорблениям и обратно. Поток вычурной брани на смеси английского с итальянским звучит почти певуче; когда Карина делает паузу, чтобы отдышаться, он, наконец, размыкает губы.
— Полегчало? 

Оптимальное решение — «временное», рассерженной кошкой шипит Карина, — приходит в голову на исходе суток. Вилескас разводит руками: на кропотливую работу с разряженным авторским артефактом уйдут дни, а если не повезет, то и недели. Аншель пасмурно хмурится: как это отразится на состоянии Иэна, можно только предсказывать, причем весьма приблизительно. Эдгар выслушивает обоих (и еще порцию мата от супруги пострадавшего), после чего вместе с Кариной спускается в морг, где оба долго смотрят на единственное подходящее — как минимум, по комплектации и количеству целых конечностей, — тело.

— Он охуеет, — выносит вердикт Карина.
Эдгар, не выдержав, усмехается.
— Еще как.

Карина начинает орать раньше, чем Эдгар пытается что-то объяснить. Карина знает английский, итальянский, чешский, немного немецкий и про разговорнику испанский.
Карина проглатывает все свое знание ненормативной лексики и хрипло спрашивает у Эдгара, все ли в порядке с ее мужем. Хотя спрашивать, конечно же, глупо: кажется, они перестали общаться с Драйденом (по объективной причине) как раз до того, как изобрели нормальный телефон. Или чуть позже. Не важно.

Эдгар Драйден снизошел бы до звонка Карине только в одном случае: передать искреннее (кавычки? без кавычек? похуй) соболезнования. Но удивление Эдгар сказал, что Иэн жив. На удивление Карина как-то сразу поняла, что это ненадолго.

Карина совсем не нервничает: просто сверлит взглядом стену, проклинает эдгаровский род до седьмого колена и молчит. Сдирает с ногтей бесцветный лак еще, но это могут заметить только отчаянные извращенцы. Но она, конечно же, изначально на все согласна: только бы ее муж остался жив.

Вот эти люди говорят, что она может зайти. Карина садится на свободный стул и продолжает сверлить взглядом стену.
Она знала, на что шла. Они говорили с Эдгаром об этом. Но Карина все равно не может понять, как это может быть ее мужем.
Она жмется в стену и не знает, что сказать.
Она даже не знает, что стало с настоящим телом Иэна и сможет ли он вернуться в свой облик после. Карина спрашивала у Эдгара, Карина наткнулась на молчание.
Она не может спрашивать у тех, кто действительно знает, потому что ответ ей может не понравится. Молчание Эдгара ее устраивает: потому что она сама может придумать причину. И если ее умозаключения не совпадут с действительностью, в этом будет виноват только Эдгар и никто больше.
Карина не совсем дура и понимает, что ее муж мог вляпаться в такую авантюру только потому что рядом был Эдгар.
(Иэн всегда помнил, что у него есть жена и двое детей. Иэн не мог подставится сам)

— Солнышко, — Карина отрывается от стены и оказывается рядом с Этой Женщиной. Карина никогда не называла Иэна «солнышком», потому что (по-мнению Карины) любой взрослый человек (тем более инквизитор) при всем желании не может быть лапушкой, солнышком, котенком и няшей. Это отдавало каким-то извращением.
— Иэн, так было нужно, — Карина сжимает руку... «мужа»... которая теперь чуть ли не в два раза меньше ее собственной,и делает вид, что все идет по плану. И что они с Эдгаром понимают, что происходит. И что они, конечно же, могут все исправить.

— Иэн, — Карина обнимает мужа за плечи и прижимает к груди. Карина видела, что Иэн теперь гораздо меньше, чем должен быть, однако — видеть — не идет ни в какое сравнение с чувствовать. Карина гладит вторую половинку по голове и понимает, что волосы стали сильно длиннее. Это если не считать того факта, что эта самая вторая полвинка едва достает ей до подбородка.

В здравии и бедности. И в карликовом росте. Аминь.
— Так получилось, Иэн, — Карина целует мужа в макушку, поворачивает голову и смотрит на Эдгара: он должен объяснить. Это, блядь, его идея.