Это странно, безумно странно в какой-то момент открыть глаза и осознать, что в принципе не понимаешь, что, собственно, осознаёшь. Когда ты просто существуешь, когда просто видишь, но даже не догадываешься о том, что конкретно видишь и что видишь вообще. Один известный философ с весьма банальным именем Джон и чуть более оригинальной фамилией Локк ещё в очень далёком семнадцатом веке с уверенностью заявлял о том, что человеческий ум есть чистая доска, живописные каракули на поверхности которой выводит никто иной, как опыт. Но попытавшись подобраться к самым потаённым уголкам своего разума, человек очень навряд ли сможет припомнить тот самый первый опыт, что лишил целомудренности его до того неприступную доску. Процесс приобретения начального опыта проходит как бы за гранью нашего понимания, он не откладывается в памяти, а к моменту собственного осознания уже является чем-то самим собой разумеющимся. А что остаётся делать тому, кто не только уже перешагнул эту черту откладываемого в памяти восприятия, но и в принципе человеком не является?
Когда он вновь познакомился с таким понятием, как «воспоминание», то почти тут же попытался припомнить свой собственный первый опыт. Сделать это ему удалось фактически моментально, совершенно не напрягаясь, будто произошло оно буквально несколько секунд тому назад. Это был потолок. Вернее, нечто, что лишь потом он стан идентифицировать, как именно потолок. Такой белый, будто бы бескрайний, совершенно гладкий, лишённый каких-либо изъянов. И этот потолок был восхитителен. Своей кристальной чистотой, абсолютной бесконечность, обделённый неровностями, безусловной идеальностью столь манящий к себе, не позволяющий даже отвести от себя взгляд. Не появись перед глазами некто, он так бы и остался разглядывать этот самый потолок приблизительно вечность.
Этот кто-то, откровенно говоря, не совсем сразу оказался вообще «кем-то». И даже «чем-то» в первые мгновения после своего появления он в принципе не был. Он просто был. Был в общем, лишь существовал, пусть он и не ещё и не осознавал всю полноту такого термина, как «существования». Как позже выяснил он, все те предметы, что он видит, имеют свои названия и предназначение. Кто-то же, в отличие от всего прочего, имел много имён, а функции будто бы не имел и вовсе. Он просто был. Всегда рядом, всегда здесь, всегда везде и вокруг. Он был, казалось, в каждой частичке этого мира, заполнял его абсолютно и беспросветно. Он дал себе много имён, множество определений, каждое из которых казалось ему равносильно прочим. В чём разница между словом «создатель» и словом «Айван»? Осознание неравносильности данных понятий давалось ему как-то особенно трудно.
Но гораздо труднее было понять и привыкнуть к тому, что у него самого есть название. Его называют «Айзек», а значит он тоже для чего-то да есть.
До обретения, а скорее осознание собственного имени, Айзек даже и не задумывался о собственном месте в столь обширном, привлекательном мире. Куда сильнее его интересовало познание окружающих его вещей, возможность на собственной шкуре понять и прочувствовать, чем на ощупь отличается уже определённо красное яблоко и притягательно пахнущего спелого апельсина. Знания об окружающем мире он осваивал с поразительной точность, будто в попытке подтвердить старое сократовское утверждение, якобы знание – это лишь припоминание. Припоминал Айзек очень умело, будто всегда знал, чем кошка отличается от собаки, но сегодня об этом неожиданно позабыл. Не совсем новые знания он впитывал в себя как губка, как задыхающийся человек глотает спасительный воздух.
По мере познавания всё новых и новых граней бесконечного мироздания Айзек учился задавать вопросы. Вернее, постепенно восстановление утерянных знаний добавила к его будто бы заново складывающемуся характеру черту, как любопытность. И самым неоднозначным в данном обстоятельстве являлся тот факт, что ту едва заметную черту, отделяющую правильные и хорошие вопросы от совершенно безосновательных и неудобных он отличал едва ли. Спросить об отличиях между древесиной и пластиком для него было равносильно вопрошанию о необходимости существования проказы. Если эта болезнь лишь приносит хаос и разочарование для человека, то в чём вообще заключается смысл ещё существования. А кто такой человек?
Большие сложности у Айзека возникают с абстрактными понятиями. Чем элегантность отличается от безудержного уродства, и что вообще значит выражение «видеть сны»? Создатель будто бы в насмешку, будто бы с издёвкой каждый раз задаёт Айзеку этот совершенно непонятный для него вопрос, а Айзек не может предложить ему ничего кроме отрицательного кивка головы. Вообще кивки, навык хождения, какие-то сторонние и лишённые определённого назначения привычки появились у него прежде, чем получили в его голове законное место и именной знак. Он просто знал, как нужно переставлять ноги, как нужно шевельнуть головой, чтобы высказать своё категорическое «да» или «нет».
Рубашку он снимает также обыденно, как застёгивает липучку на своей одежде. Он лишён понятия и некоторых нормах, лишён стеснения и полного осознания собственного тела. Понимание разницы между его собственной рукой и находящемся вокруг неё рукавом даётся ему не так просто.
Касание рук Создателя ему определённо нравятся, ибо они лишены стопроцентной определённости. Они могут быть тёплыми и холодными, и ты никогда не знаешь, какой именно участок твоего тела сейчас почувствует их прикосновение. В отличие от противной ложки, что всегда берётся Айзеком непосредственно рукой, а точнее лишёнными гибкости пальцами.
Ложится он также безропотно, на спину, в ожидании познакомиться сейчас с чем-то совершенно неизведанным. Ранее создатель проводил некоторые манипуляции с его лишённым чувства боли телом, однако теперь он заносит скальпель над его ключицей, а это никогда с ним прежде определённо не было.
Он чувствует лишь как острый метал прорезает его хрупкую кожу, чувствует что-то, что вроде бы должно именоваться термином «неприятно». Но на этом отрицательная сторона дела для него немедленно оканчивается, некогда человеческая сущность даёт сбой, лишая Айзека возможности почувствовать себя человеком. А нужно ли ему это вообще?
- Зачем мне самому себе завязывать шнурки, когда липучки использовать гораздо проще и удобнее?
Говорит с неподдельной серьёзность, что слышится в голосе праведника, обращающегося после службы к своему всезнающему и бессменному пастырю.
Смотрит привычно в потолок, будто бы без интереса к манипуляциям Создателя. Он ещё только хочет научиться хитрить и привирать.

[icon]http://s8.uploads.ru/a7cnG.gif[/icon][nick]Isaac[/nick][status]propriis auspiciis[/status]