родственные связи: хосе мартель и александра (сандра) соларес — приемные родители; антония (нанда) торрес — бывшая супруга; сантьяго и франциско — сыновья.

Буэнос-Айрес залит солнечным светом и насквозь пропах морской солью. Ренато прячется в тени высаженных вдоль узких улочек ив; садится подальше от раскаленного камня, которым вымощена дорога, и вытаскивает из кармана завернутые в газету косточки — прикормить облезлую дворнягу. Мать поглядывает на него из окна, отец возвращается лишь поздним вечером: спрашивает, как прошел день, и успел ли он написать письмо Папа Ноэлю.

Детство запоминается сплошной радостной фиестой, Ренато (для своих, разумеется, Рене) — предмет обожания многочисленной родни, и ни в чем не знает отказа. У него всего в достатке, а желания исполняются, стоит только очень захотеть: да и может ли быть иначе, когда речь идет о единственном сыне успешного бизнесмена. Грязная война с волной репрессий проходит мимо их ухоженного, умытого, украшенного майоликовой мозаикой дома. Крах военной хунты тоже как будто не задевает чету Мартель; разве что Сандра, предпочитавшая встречать закат с бокалом выдержанного брамаре, временно переходит на недорогой бьянчи. А потом все налаживается вновь: Хосе, словно уверенная хищная рыба, подминает под себя обстоятельства; возвращается на прежний курс.

В свои четырнадцать Ренато — рафинированный католик, вместо порнографических журналов листающий старые номера «эль огар» с рецензиями Борхеса на Кафку. Пока чарты рвет black or white, он заслушивает «времена года» Пьяццолы. До поступления в университет Буэнос-Айреса остается еще несколько лет: он готовится к вступительным для ciclo básico común, подтягивает французский с итальянским, выбирает своей специальностью точные науки и естествознание (чуть позже останавливается на математике, пока еще трепетно лелея академические интересы). Сандра портит все. По итогам серьезного разговора, к которому ей так и не удалось его подготовить, Ренато — бледный до полупрозрачности — чувствует себя живой иллюстрацией y las tinieblas, y la corrupción, y la Muerte Roja lo dominaron todo. Попытка родителей убедить его в том, что факт усыновления ни капли не умаляет их любви, пресечена бесконтрольной вспышкой гнева.

Прочь — по изящным улочкам бельграно, через либертадор, рискуя попасть под машину или свернуть себе шею (Рене, в общем-то, наплевать, даже если это в самом деле случится). Неконтролируемое обращение провоцирует не только стресс, но и полную потерю сил: стараниями policía metropolitana его находят под утро, скорчившегося от холода в парке сааведра; возвращают и вновь проводят длительную задушевную беседу. Ренато, придавленный шоком, не хочет слушать, но то и дело косо поглядывает на опухшую и враз постаревшую от горя Сандру. Пару раз мелко кивает, то ли соглашаясь с ее словами, то ли желая, чтобы она, наконец, заткнулась. Так и не прощает: называет не иначе как по имени, но больше не пытается покинуть дом.

Про иных не пишут в газетах, да и с письмом из волшебной школы к нему никто не торопится; острое чувство одиночества с переменным успехом удается заглушить, углубившись в учебу. С Нандой Ренато знакомится на подготовительных курсах и пропадает — сразу и, кажется, навсегда. Влюбляется в ее хриплый голос, и в прозрачно-зеленые глаза, и в длинную, точно с полотен модильяни, шею; на исходе шести дней в шутку делает ей предложение: Нанда смеется, называя его безумцем, а потом соглашается. Тоже, разумеется, не всерьез.

Тихая церемония проходит по всем церковным канонам в середине третьего года обучения. Он отказывается от идеи стать профессором — уходит на стажировку в aluar, хотя никогда прежде не испытывал интереса к тому, чем занимается Хосе. Не скрывает, что делает это ради того, чтобы обеспечивать жену; испытывает удовольствие от того, как загораются глаза Нанды, когда она планирует совместное будущее. Ей, выросшей в вилья 31, среди скромных лачуг и криво залатанных дорог, новый уровень жизни кажется невероятным подарком судьбы, и Ренато малодушно использует отцовские связи и деньги, лишь бы порадовать свою женщину.

Почти пять лет их повседневная жизнь больше напоминает сказку. Нанда рисует — Ренато организовывает выставки ее работ и нанимает целый штат прислуги, чтобы избавить ее от нудной работы по дому. Сам проходит путь от ассистента до заместителя директора и, в общем-то, относится к своей работе почти с симпатией: едва ли горит тем, чем занимается, но не испытывает горькой обиды за то, что не исполнил пустую детскую мечту. Ренато, в первую очередь, рационален; во вторую — привык измерять все в финансовом эквиваленте. Именно этим он в конечном счете и забивает гвозди в крышку их семейного счастья.

Сам не понимает, в какой момент все разворачивается на сто восемьдесят. За идеальным фасадом скрыты и невыплаканные слезы Нанды, и ее растущая холодность, и весьма прохладные отношения с подрастающими сыновьями, которые, как и любые другие мальчишки в возрасте неполных шести лет, о родительских деньгах задумываются только тогда, когда их совсем нет. Ренато больше не может купить любовь, а по-другому, кажется, так и не научился: пребывая в слепой уверенности, будто делает все правильно, все чаще злится на жену, которой все время недостаточно. Сперва — не понимает, чего от него хочет Нанда; потом и в принципе теряет интерес к ее потребностям. Женщина, растерявшая саму себя в заботе о детях, перестает привлекать его как интеллектуально, так и чисто физически.

Бороться с нервным стрессом ему помогает Наоко, американка японского происхождения — и, по совместительству, первый встреченный им перевертыш, — с которой Ренато знакомится во время командировки в штаты. Внезапное увлечение буддизмом едва ли может одобрить набожная католичка Нанда, поэтому он умалчивает и о знакомстве, и о том, что начал практиковать дзадзэн. Возвращается в Аргентину, переносит свои вещи в гостевую спальню — жена, впрочем, едва ли это замечает, — и каждое утро, еще до рассвета, усевшись на дзафу, складывает руки в хоккай дзё-ин, чтобы погрузиться в медитацию.
Собрать себя в кучу это помогает, но вот на пользу их с Нандой браку не идет совершенно.

Навязчивые мысли о Наоко преследуют его почти все время — за исключением тех предрассветных часов, что Ренато проводит в дзадзэн. Он возвращается в Америку спустя каких-то полтора месяца, даже не пытаясь объяснить жене, чем продиктованы изменившиеся планы. Нанда только плечами пожимает — и в первый раз, и во второй, и в третий, — хотя выглядит слегка поблекшей, выцветшей, точно старая фотография, забытая на полке.
(кажется, именно это ренато и делает: забывает ее на полке, как что-то бесполезное и ненужное, что рука не поднимается выбросить к чертям)

Перебираться в штаты с концами он не собирается, как и расторгать брак: даже несмотря на систематические измены и почти полную потерю интереса к Нанде, Ренато все еще уверен, что продолжает ее любить, а увлечение Наоко — нечто временное, едва ли не вынужденное, логичная для мужчины тяга к экзотике. 
Нанда решает иначе. В десятый день рождения близнецов, о котором он забывает, в очередной раз сорвавшись во Флориду, она собирает их и свои вещи, а письмо с просьбой дать ей развод оставляет на кухонном столе. Ни звонки, ни неловкие визиты Ренато ситуацию исправить уже не могут. Ему приходится признать очевидное: муж из него вышел такой же хреновый, как и отец.

На фоне затяжной депрессии он берет отпуск за собственный счет — на этом, в первую очередь, настаивает Наоко, — и уезжает к ней на весь месяц, но необъяснимое очарование любовницы испаряется, словно дым, а влечение к ней Ренато и впрямь исчезает с концами. По большому счету, его не привлекает больше вообще ничего, и Наоко лишь занимает место в длинном списке вещей, которые утратили свою прелесть в его глазах.
Ренато лежит на золотистом песке, наблюдая за тем, как берег лижут волны атлантического океана, и думает о самоубийстве. Инквизиторы Хаоса находят его исключительно вовремя.

— поднялся на пятый уровень к тридцати годам, тогда же принял метку хаоситов; на обучение и стажировку в инквизицию подался спустя всего несколько недель спустя — в попытке хоть так отвлечься от навязчивой идеи своей полнейшей несостоятельности.
— за шесть лет последовательно разочаровался в их методах и всем сообществе иных; с пинка одного из немногочисленных друзей (такого же заебанного жизнью мага) переметнулся к законникам, но и там не сразу нашел себе место.
— разговаривает на почти безупречном английском, неплохо владеет французским и итальянским, по верхам нахватался японского.
— один из тех детей, которых отобрали у аргентинских женщин, осужденных во время «грязной войны», и отдали на нелегальное усыновление; найти какую-либо информацию о настоящих родителях так и не смог.
— гуманист, антимилитарист, но признает, что светлое общество на идеях одного лишь ненасилия не построить; впрочем, становиться палачом во имя революции не собирается тоже.
— практически не поддерживает связь с сыновьями: оба примкнули к хаосу и предпочли остаться в буэнос-айресе.