Ева лежит в углу. Она судорожно ловит воздух ртом и не может поверить, что все закончилось. Ева ощупывает руками голову. Рука липкая, голова липкая, в воздухе явственно пахнет железом.
Голова на месте. Это хорошо. Ева ощупывает нос, долго трет верхнюю губу средним пальцем. Кровь не оттирается. Ева ощупывает нос еще раз: кажется, цел. Хотя… Нет, она не понимает, чья кровь у нее на лице.
Ева пытается подняться на локтях и заваливается на левый бок. Руку она не чувствует совсем. Амулет, притупляющий боль сработал даже слишком хорошо, Ева не подозревала, что это сыграет с ней такую злую шутку.
Амулет вообще оказался в кармане совершенно случайно: Ева вовсе не собиралась никого убивать. Они с Джеймсом давно потеряли надежду, что им удастся кого-то найти, и, вот же ирония, этот перевертыш сам нашел Еву.
Нужно было позвонить Джеймсу сразу.
Нужно было позвонить Джеймсу до того, как стучать в дверь этой квартиры.
Нужно позвонить Джеймсу. Хотя бы сейчас.

Ева все-таки поднимается. Стол перевернут, шкаф с одеждой опрокинут, книжный – туда же. За окном ветер, ветка дерева стучит в окно. Ева вздрагивает, но вовремя понимает: ничего серьезного, это всего лишь ветка.
Хозяина квартиры она находит не сразу. Он лежит в соседней комнате. Лицо бледное, взгляд остекленевший. Ева зачем-то пытается прощупать пульс, пальцы проваливаются в разодранное горло.
Ладно, в конце концов, в комнате темно, она не виновата.

В комнате темно, и Ева не сразу находит ворохе вещей кожаный ремень. Закрепить его на батарее одной рукой сложно, но, в целом, возможно. Какой-то мудак несколько раз сигналит на улице. Эдак всех в округе перебудить можно.
Ева садится и прислоняется спиной к батарее. Всхлипывает, трет щеку тыльной стороной руки. Когда-то давно, сто лет назад, она мечтала, как убьет эту тварь, придет к Джиму и скажет, что они должны начать все сначала. Тогда они купили бы новый дом, переехали бы в другой город, и все бы снова стало хорошо. Как раньше.
По потолку бежит косой неяркий отсвет от фар.
То, что «как раньше» никогда не случится, стало понятно почти сразу. Но общая надежда на «все будет снова хорошо» сохранялась достаточно долго.
Ева убила эту тварь и совсем не знает, что теперь со всем этим делать.
Надо позвонить Джеймсу. Хотя бы сейчас.
Найти телефон в этом бедламе – задача почти непосильная, но Ева справилась.
– П-привет. Я нашла его. Надо, наверное, сообщить кому-то, – шумный выдох, – Я не знаю.

Ева заплетающимся языком говорит адрес. Она не уверена, что правильный. Она вообще не особенно смотрела по сторонам, когда шла по следу.
Если говорить совсем честно, Ева уверена только в районе. И то не до конца. Если бы не мразотное лагающее приложение с картами, то искать бы им друг друга до тех пор, Джеймса не пригласят опознавать труп его дражайшей супруги.
А это, кажется, не такая уж далекая перспектива.
Ева роняет смартфон, по экрану рассыпается сетка трещин. Она подозревала, что этот амулет сыграет с ней злую шутку. Ева не может понять, как сильно она ранена.
Более-менее ясно дело обстоит только с рукой. Ева ее не чувствует и не может пошевелить: значит, все не очень хорошо. В остальном, видимо, тоже. Комната резко уезжает куда-то вправо, закручивается в спираль.
Ева падает набок и закрывает глаза. Она очень рада, что успела позвонить.

В комнате теперь горит свет. Ева приоткрывает глаза и тут же морщится. Свет очень резкий, неприятно.
Ева приоткрывает глаза и видит Джеймса. Обнимает одной рукой и тут же мертвой хваткой вцепляется в ткань того, во что он там одет (Ева не в состоянии разобрать). Пытается что-то сказать, но язык окончательно заплетается.
Она совсем не так все это себе представляла. Нет, она знала, что непременно обнимет Джима, как только все закончится. А еще она должна была обязательно сказать что-то о том, что теперь они должны быть всегда вместе и никогда не разъезжаться. Что она действительно скучала, и все такое. Что так больше нельзя, что надо что-то менять.
Возможно, именно это она и пыталась сказать только что. Возможно.

Ева снова закрывает глаза, но не разжимает пальцы. Несколько раз облизывает пересохшие губы, прежде чем сделать еще одну попытку заговорить.
– Надо сказать, – пальцы на второй руке ощутимо покалывает, Ева пытается сжать их в кулак и разжать. Она вовсе не уверена, что из этого что-то выходит, – …что я его убила. Надо сказать.
Свет все равно резкий, привыкнуть никак не получается. Слезы бегут по щекам, стекают куда-то к вискам и путаются в волосах. Разумеется, дело исключительно в чрезмерно ярком освещении. Просто слишком чувствительные глаза.
– Он сам сказал. В баре. Что мы искали его по всему свету, а он все это время был только в городе, – Ева отворачивается и утыкается лицом в руку Джима. Нет, правда, слишком ярко.

Джеймс раскачивается, и комната снова уплывает. Джеймс говорит своим мягким голосом, и Ева, кажется, снова на несколько секунд вырубается. Джеймс говорит своим мягким голосом, чтобы Ева, блядь, заткнулась, и Ева, блядь, совершенно ничего не имеет против.
Ева разжимает пальцы и выпускает футболку Джеймса.

Ева резко открывает глаза, потому что под носом склянка с зельем. Пахнет резко, на вкус примерно так же, как на запах. Ева пьет, закашливается, несколько раз моргает, снова фокусирует взгляд, поворачивает голову, едва не подпрыгивает. Ну, насколько она вообще может подпрыгнуть.
– Джеймс! Блядь!
Торнтон отползает к стене и смотрит на собирающееся в центре комнаты кровавое пятно. Единственный вариант, который теперь остается – признаться, что она же и пыталась скрыть следы преступления, а потом передумала. Иначе им обоим пиздец.
Джим делает вид, что не слышит ее. Ева бьет ладонью по затылку. Не слишком сильно (у нее бы сейчас при всем желании не получилось), но достаточно, чтобы потерять концентрацию. Кровь опять растекается по комнате.
– Какого хуя ты делаешь?
Она очень любит своего мужа. Очень. Она всегда готова встать на защиту его интересов. Даже если в процессе придется немножечко ему переебать. Особенно когда он творит какую-то хуйню. Особенно если хуйня потенциально опасная.
Ева собиралась повеситься до того, как он придет, но струсила. (Ей нравится думать, что пожалела мужа, которому это все видеть вообще незачем). Раз уж не получилось, то нужно выходить из этого с минимальными потерями.
Цепочка выстраивается быстро. Ева убила – Ева призналась – Ева отвечает за убийство в соответствии с законом. Или не так. Ева убила – Ева не призналась – Джим стер следы – инквизиторы все равно их нашли – гроб, гроб, кладбище, пидор.
Второй вариант хуже. Второй вариант намного хуже, так нельзя. Так нельзя, но Ева отдала бы руку, только бы было можно. Левую. Она все равно не двигается. Левую руку за то, чтобы можно было сделать вид, будто ничего не случилось, и начать все заново. Да что там, ради такого можно и правую.
Ева каждый раз ругает себя за эти мысли. Думать об этом трусливо и малодушно, потому что Джейн была, а теперь ее нет. Того, кто сделал это, тоже теперь нет. Нельзя думать, что не было Джейн, нельзя думать, что Джейн никто не убивал.
Ева профессионал в выборе из вариантов, которые не нравятся ей одинаково сильно, но здесь и сейчас ее способность вот-вот готова дать сбой.

– Джим, мы не можем. Нужно звать инквизиторов, мы все равно не сможем все спрятать, – голос дрожит. Впервые за долгое время Ева действительно боится своего будущего.