родственные связи: родители есть, живы, но оба люди, так что интереса для истории не представляют.

Шарлотта — идеальная иллюстрация к статьям о гендерном воспитании. В гардеробе Шарлотты платья и блузки с оборочками, в рюкзаке — пенал замечательного розового цвета, а вышедший на экраны мультфильм про Русалочку моментально попадает в разряд любимых (у нее почти такие же замечательные волосы, не хватает разве что купальника из несчастного моллюска).
Шарлотте тоже хочется присоединиться к кучке визжащих одноклассников, когда те устраивают кучу-малу на школьном дворе, но она поправляет курточку и старательно изображает точь-в-точь материнский снисходительный взгляд. Разумеется, ни на кого из третьеклашек он не производит ни малейшего впечатления. Однако она выдерживает целых четыре минуты, прежде чем-таки ввязаться в снежную баталию и показать им всем, как правильно лепить снежки и закапывать ближнего своего в сугроб.

Ее жизнь можно без особых корректив помещать на страницы какого-нибудь подросткового журнала. Любимая и, что её более чем устраивает, единственная дочка в семье. В меру успешные родители. В меру приличный отдых дважды в год во Франции (та-а-ак банально) или Италии (девочки, итальянцы таки-и-и-ие…). В меру занимательные каникулы на любом из пляжей западного побережья. В меру приличная тачка на sweet sixteen (что значит — какая? разумеется, красная и с откидным верхом).

Образ балованной куколки не портит, но органично дополняет живой, подвижный разум: прикидываться дурочкой Шарлотте нравится, но быть ею на самом деле не импонирует вовсе. Гордость не позволяет расслабиться и со школьной скамьи записаться в когорту девочек, со сладкой улыбкой пускающих по ветру родительские бабки. К старшей школе она окончательно уясняет, что деньги не падают на их семью с неба. За благополучием и уверенностью в завтрашнем дне стоит тяжелый каждодневный труд. Единственное преимущество Шарлотты перед сверстниками в том, что ей не обязательно подрабатывать официанткой после уроков, чтобы скопить на дальнейшую учебу.

Шарлотте нравится жить в мире красивых вещей, так что для следующей после школы целью она выбирает ни много ни мало — Колумбийский колледж и факультет искусств. Последний школьный год проходит где-то между постоянными занятиями, выступлениями за школьную сборную по интеллектуальным играм и целомудренными свиданиями с капитаном этой самой сборной (в бейсбол, конечно, играют крутые мальчики, но Шарлотте плевать на бейсбол с высокой колокольни, а больше с ними говорить не о чем).
У Шарлотты все под контролем. Она рассылает идеально составленные мотивационные письма, рекомендации и прочие необходимые документы. Она готовится к экзаменам, в двадцатый раз пролистывает расчерченные разноцветными маркерами конспекты, хотя может по памяти воспроизвести любую страницу и строчку.

Дальнейшее на страницы подростковых журналов точно не помещают. Она, вообще-то, не хотела. Она читала и знает, что в их возрасте можно спокойно ограничиться легким петтингом. Она и не планировала вообще до свадьбы, говоря откровенно, но все внезапно так хорошо сложилось.
Если не считать блаженно улыбающегося Тайлера. Он пару раз что-то очень довольно хрипит, а потом как-то подозрительно замолкает. Его слюна стынет на ее шее. Спустя несколько минут до Шарлотты доходит, что очень скоро стыть начнет и сам любовничек. Незадача.

Не то, чтобы Лотта сильно его любила. Не то, чтобы винила себя в его смерти. Не то, чтобы она ожидала фееричного пресловутого первого раза. Но в ее, возможно, слишком девчачьей парадигме мира даже самый неудачный первый секс не должен заканчиваться смертью одной из сторон.
На похоронах ей кажется, что все смотрят и перешептываются. Что все в курсе. По-настоящему в курсе только бригада судмедэкспертов и, как оказывается, совершенно посторонние люди. Говорят, что из Двора Порядка. Говорят, что она — суккуб. Что произошедшее, конечно, неприятно, но совершенно нормально.
(шарлотта вроде умная девочка, но мозг наотрез отказывается принимать информацию подобного толка с первого раза)

Стадия принятия наступает где-то к концу лета перед университетом. Письмо о поступлении и полученная чуть ранее метка законников ни радуют совершенно. Моральное самочувствие уверенно пробивает уровень плинтуса в подвале родительского дома и устраивается на десяток футов ниже.

В Колумбии она не выдерживает и года — девочки хотят общаться, мальчики не прочь залезть под юбку, Шарлотте нравятся некоторые из них, но близость у нее ассоциируется исключительно с тяжелым мертвым телом сверху.
В Портленде Шарлотта просит работу при Дворе — хоть секретаршей, хоть уборщицей. Родителей о возвращении в известность не ставит, на пороге родительского дома так и не появляется. Снимает небольшую квартирку, на которую хватает зарплаты стажера, по телефону рассказывает о трудных экзаменах; летом рассказывает то же самое, но лично, наведываясь «на каникулы»; косится на мать, которая всем видом демонстрирует любовь к отцу; перед последним испытывает что-то вроде стыда, поскольку ни в одном из родителей нет ни отголоска способностей иных.

В среде иных со своей сущностью худо-бедно удается освоиться, но окончательно смириться у Шарлотты так и не получается. Она прекрасно понимает, что не хочет дряхлеть, но вместе с тем подсознательный страх убить кого-нибудь еще отравляет и существование, и попытки приподнять уровень.
За несколько лет ей удается вернуться в почти что базовое состояние и научиться почти что не бояться самоё себя. Она «оканчивает» университет: коллеги даже справляют ей липовый диплом, который она предъявляет сияющим родителям. И да, её зовут на стажировку в Европу. Возможно, она даже останется там работать. Разве можно упускать такой шанс?

Родители так и не узнают, что её стажировка давно закончилась, а дочь уже несколько лет как вполне успешно работает аналитиком. Методичное перебирание прессы, полицейских сводок и работа с документами — не предел ее мечтаний, конечно, но среди иных она хотя бы чувствует себя нормально.
Кроме того, есть маги, которых суккуб сперва седьмого, а затем шестого уровня не рискует убить при кормежке. Да и теми Шарлотта довольствуется недолго: как только учится кормиться прикосновениями, от постели отказывается, как ей кажется, навсегда. Коллеги и приятельницы добродушно посмеиваются, Лотта встряхивает гривой рыжих волос и обещает однажды перетрахать их тут всех, раз уж им больше обсуждать нечего.

В общем, жизнь идет своим чередом. Родители благолепно стареют вместе, наконец-то путешествуют вволю и периодически вздыхают, что хотели бы уже увидеть внуков.
Шарлотта работает. Рассчитывает на повышение (не вечно же на таком окладе сидеть), не подключается к обсуждениям нового принца (спорим, будет устраивать оргии?), выстраивает красивую, как и хотела когда-то давно жизнь, где есть и красивый дом, и новая машина, и даже с метровой родословной афганская борзая. И еще одна. А потом какая-то совершенно беспородная найда с соседней улицы.

Компенсировать собаками отсутствие личной жизни выходит, но не очень хорошо. Шарлотта даже задумывается, что, может быть, пора пересмотреть свои взгляды на жизнь и что-то в ней, наконец, поменять.
(если вселенная и слышит ее запросы, то исполняет с чрезмерным рвением)

Сидя на допросе у инквизиторов, она только и может, что все отрицать. Какое нападение? Какие фотографии? Какие убитые маги? 
Она соглашается на проверку памяти. Она дает добро на обыск дома. Ни то, ни другое не приводит к прояснению ситуации. В памяти пусто, но местные менталисты убеждены, что не просто так. Из дома притаскивают несколько флакончиков с темной жидкостью — не спасает ни непонимающий взгляд, ни отрицание своей причастности.
Слив фотографий с места убийства инквизиторов и хранение вампирской крови. Еще вчера она подумывала над заявлением на повышение, а сегодня ей предлагают работу в «Кримзоне». Или метку отступницы, если «Кримзон» ей не по душе.

Выбор кажется очевидным. В борделе все красиво, но только для клиентов. Шарлотта учится улыбаться и одним своим видом выражать готовность отдаться любому обдолбанному перевертышу. Получается не очень хорошо: одних широко распахнутых глаз и сексуального белья катастрофически не хватает.
Терпеть бревно за свои же деньги мало кому нравится. В следующий месяц Шарлотта узнает на личном опыте, что на суккубьей шкуре синяки и порезы заживают быстрее следов от чужих зубов. Узнает, что собственная лучевая кость ломается с совершенно отвратительным звуком, который не заглушает даже собственный визг. Узнает, что чтобы прийти в норму после двух перевертышей достаточно несколько часов.
(под нормой здесь понимают состояние, в котором ты не ляпаешь собственной кровью неважно откуда белоснежные простыни)
(она узнает много чего, о чем совершенно определенно не пишут ни подростковые, ни женские журналы)

Она думает, может ли суккуб наложить на себя руки любым из человеческих методов. В какой-то момент даже делает неглубокий надрез на предплечье, вдоль, как и положено, но быстро откладывает нож: делать больно еще и самой себе ей точно не хочется.

Избавление приходит откуда не ждали. У Айзека мягкий взгляд и вкрадчивый голос, которому хочется верить безоговорочно. Она соглашается на метку отступницы, соглашается подождать, пока он замолвит за нее словечко при дворе Хаоса. Айзек любезно предлагает ей укрытие на то время, пока она представляет собой жертву для любого, кому вздумается перекусить суккубом. Шарлотта ловит взгляд, которым мужчины не награждали ее достаточно давно, и думает, что все, в сущности, складывается не так уж и плохо.

— удовлетворяет Голод ровно в той мере, которая необходима для того, чтобы не начать стареть подобно обычным людям, предпочитает делать это через прикосновения;
— не особо что проводит разницу между хаоситами и законниками, последние сослали ее работать в бордель, у первых вроде как обещается спасение, так что кто лучше — большой вопрос;
— образование в области искусств так и не получила, но все еще пестует надежду к нему вернуться и однажды, быть может, курировать выставки как минимум в Метрополитен-музее;
— как следует из предыдущего пункта, неплохо разбирается в живописи, помимо нее не упускает возможности приобрести какую-нибудь антикварную бесполезную, но красивую штуку для своего дома;
— в отличие от многих суккубов, не прочь перекусить по-человечески, отчасти компенсирует этим Голод, который редко удовлетворяет как следует.