из старого:

минутка ностальгии по тайрону, раз уж мне напомнили про майкла питта.

новую графику я не делаю, но почему бы не выложить старую)00

ну правда, чем еще заняться в 8 утра.

В бесконечной череде попыток заговорить теряется суть; Эдгар отмахивается раз, другой, третий — в другой раз, девочка, позже, когда-нибудь, когда у меня будет на тебя время. Дина кивает, стиснув челюсти. Ее хватает где-то на день. Иногда на два.

— Терпение — не твоя христианская добродетель, я смотрю, — хмыкает он, обрывая ее на полуслове. Дина беззвучно открывает и закрывает рот — еще чуть-чуть, из зеленых глаз посыпятся искры. Эдгар без малейших угрызений совести ускоряет шаг, оставив ее посреди коридора; на свете совершенно точно нет ничего такого, что Дина обязательно должна рассказывать именно ему, а не доверенным подружкам, парням или начальству. Личный опыт последних недель и вовсе подсказывает держаться подальше от любых историй, которые имеют отношение к младшей Брекенридж.
Все, что связано с малолетней ведьмой, так или иначе выходит ему боком. Эдгара это не так чтобы устраивает. Вообще не устраивает. Не-а.

На рингтоне надрывается i'll keep coming, но он вскользь подумывает поставить bitch came back.
Хочешь испортить с кем-нибудь отношения? Начни день с уверенного «нам надо поговорить».
— Форма предварительной записи есть на сайте. Твое обращение рассмотрят в трехдневный срок, — не дослушав до конца приветствие, заверяет Эдгар. Умалчивает о том, что Дине это вряд ли чем-то поможет. Едва ли ее нежелание заниматься письменной работой сочтут достаточным основанием для личной встречи.
Он, например, не считает.

Автоматические ворота открываются, пропуская автомобиль. Темноволосая ведьма переминается с ноги на ногу в нескольких футах поодаль; смотрит на Эдгара весьма и весьма недовольно. Он возвращает ей точно такой же взгляд.
Может быть, баранье упрямство — семейная черта всех без исключения Брекенриджей. Вижу цель, не вижу препятствий, вот это все. Карина ему десять лет за каждым поворотом чудилась со своими корзинками, шляпками и радостным «мой муж не мудак». Страшно представить, что будет, если Дина последует примеру матери.

— Хватит! — у Дины горят глаза — фигурально — и пальцы — без шуток: по коже, явно реагируя на настроение буйной девицы, то и дело пробегают крошечные огоньки. Он морщится; в учебке птенцу, не способному контролировать свою магию, с радостью навесили бы пару дополнительных занятий по управлению гневом. Или просто навесили бы, в зависимости от настроения инструктора.
Почувствовала себя настоящим инквизитором и сразу расслабилась? Эдгар щурится, задумчиво поглядывая на Дину.
(они все только выиграют, если отправить ее, скажем, на переаттестацию)

— Хватит обращаться со мной как с ребенком, Эдгар! Сколько мне должно исполниться, чтобы получить право голоса, сто? Сто двадцать? Сто сорок?! — кажется, что-то подобное он видел в сериалах. Главный герой в один прекрасный момент идет против системы, посылает опостылевшего босса к чертям собачьим, а потом выкатывает ему проникновенную отповедь. Босс шокирован, а герой, вопреки ожиданиям, не уволен и даже повышен.
Помнится, полвека назад у одной рыжей мадам это даже сработало. Трава тогда была зеленее, по всей видимости.

— Есть такое клише: девушка говорит, что она в состоянии сама о себе позаботиться, а в следующей сцене ее приходится спасать от неминуемой смерти, — он подходит ближе, скрестив на груди руки, и останавливается в паре шагов.
— Есть еще одно клише: ребенок, который заявляет, что он не ребенок, — продолжает Эдгар без особой жалости.
— И третье клише: кабинетная ведьма, с чего-то решившая, что от нее в поле будет больше толку, чем от всех остальных инквизиторов, вместе взятых.

— Как я вообще могу получить опыт настоящей работы, если мне ничего не доверяют? — вместо возмущения он слышит жалобную обиду.
Может быть, она права, думает Эдгар.
Может быть, нужно дать ей шанс.

...

— Что?.. — Дина, кажется, не больно-то и рада. Эдгар вежливо улыбается, жестом приглашая ее внутрь. Исключительно мотивированная, по собственным же словам, специалистка выглядит растерянной и ни разу не воодушевленной.
— Просто интересно, что ты из себя представляешь. Тренировка начнется, когда ты будешь готова, и закончится только когда я скажу, что она закончена, это понятно?
Она растерянно кивает, прижимая к груди спортивную сумку. Потом, опомнившись, убегает в ближайшую раздевалку. Эдгар ограничивается тем, что скидывает ветровку.

Сперва она нервно смеется. Потом все-таки начинает сплетать сеть — безобидную, явно учебную. Только пару минут спустя, когда очередное заклинание разбивается о лезвие Нуаду, Дина начинает злиться всерьез.
— Если это все, что ты можешь предложить... — Эдгар пожимает плечами, не думая ради приличия хоть на шаг в сторону сдвинуться. В ответные чары она вкладывает столько энергии, что могла бы впечатать его в соседнюю стену, но он и их успевает отразить раньше, а потом все-таки бросается рывком вперед.
— Время смерти — одиннадцать тридцать две, — сообщает он, придерживая Дину, чтобы не ударилась головой. — Еще раз.

— Одиннадцать тридцать пять.
— Одиннадцать тридцать шесть.
— О. Смотри-ка, снова тридцать шесть. Ускоряешься, — весело фыркает, пока она пытается отдышаться и косо смотрит на застывшее в паре дюймов от горла острие. Эдгар разворачивается, чтобы вернуться на свое место. Заклинание, состоящее, кажется, из концентрированного отчаяния, прилетает ему точно между лопаток и швыряет на пол. Следом уже торопится второе; жидким пламенем растекается по футболке, прожигая ткань вместе с кожей.
Кажется, он кричит. Дина кричит точно: на остатках своих сил гасит огонь и со всех ног летит помогать. Тянет на себя, что-то нервно лопочет, явно вспоминает короткий обязательный курс целительства. Хрипит, когда его пальцы сжимаются на ее шее.

— Одиннадцать тридцать семь, — сухо подмечает Эдгар. — Я не говорил, что мы закончили.

— Обожаю этих тварей, где ты его раздобыла? — в интонациях рыжей вампирши — легкая зависть пополам с восторгом; она смотрит заинтересованно и как будто сквозь него, как смотрят на красивую дорогую вещь: в самосознании вещи, разумеется, отказано чуть более, чем целиком. Примерно с тем же уровнем эмпатии люди относятся к породистым лошадям.
Ему очень, очень не нравится чувствовать себя лошадью.

— Я слышала, что кровь у них совсем другая, — тянет почти мечтательно, и они обе смеются, как над какой-то замечательной шуткой. У Эдгара дергается уголок рта.
За вечную жизнь нужно вечно платить, верно? Кто-то явно забыл его об этом предупредить.

Он не видит лица Анхарад; сидит, прислонившись спиной к невысокой софе, на которой она расположилась со всем комфортом, и разглядывает батистовое платье ее рыжей подруги. Новомодный ампир приходится Эдгару по душе. Если разрезать его на длинные полосы, то из получившихся лент можно сплести красивую веревку и повесить эту суку на ближайшей сосне. Сдохнуть не сдохнет, разумеется, но хоть какая-то радость.

— Можно? Правда? — уточняет она. Эдгар понимает, что что-то упустил, пока фантазировал на близкие Генриху Крамеру темы.
— Нет, — цедит сквозь зубы, и рыжая смотрит на него с удивлением, которое граничит с шоком; будто не предполагала, что он вообще умеет разговаривать.

Выстроить диалог не удается. Он резко и шумно выдыхает, сдерживая недовольный рык: Анхарад запускает пальцы — цепкие и нечеловечески сильные — в светлые волосы; дергает на себя, вынуждая запрокинуть голову. Эдгар небезосновательно уверен, что она вполне может ему ее оторвать, причем одним движением, если только захочет. Это мотивирует заткнуться.
Рыжая смеется и подбирает подол, прежде чем сесть к нему на колени. На белоснежной ткани расцветают редкие багровые пятнышки.
(в тысяча девятьсот двадцать третьем эдгар прикончит ее в берлине, чтобы не добавлять работы британской инквизиции)

Поздним вечером она ревниво и придирчиво осматривает свежие отметины; ткани восстанавливаются с задержкой, Голод затягивает процесс, и неохотно бледнеющие следы ее раздражают. Анхарад выглядит насупившейся, как великодушная хозяйка, поделившаяся любимой игрушкой и обнаружившая, что ее успели поцарапать. На ее колониальные замашки Эдгару, в целом, плевать, но он совершенно точно не против продолжения.

Муслиновая полупрозрачная дымка, скорее обозначающая одежду, опускается к ее щиколоткам. Контраст поразительной силы и внешней хрупкости все еще иногда его удивляет; лунный свет выхватывает из темноты острые ключицы, чуть выпирающие ребра, совершенно плоский живот. Анхарад выглядит так, словно он может сломать ее в любой момент, и у него никак не получается перестать об этом думать, даже в моменты, когда мысли по всем канонам должны быть заняты совершенно другим.
(осталось ли на карте ее тела хоть одно белое пятно, неизученное его пальцами, губами, языком?)

Иллюзия контроля — его рука на ее шее; пальцы, стиснутые так, что любое живое существо давно билось бы в агонии от недостатка кислорода, но в воздухе Анхарад не нуждается, ей вполне хватает разлитой вокруг магии. Эдгар прижимает ее к себе, почти впечатывая лопатками в грудь, и забирает с каждой минутой все больше тягучей, неродственной энергии. Больше, чем когда-либо себе позволял.
Ему и нужно-то совсем немного.
Все.

Анхарад осознает это слишком поздно, лишь когда с последним толчком внутрь нее он резко уводит в сторону частично трансформированную ладонь, взрезая и распарывая тонкую горячую кожу.
Темная кровь заливает белоснежный шелк. Она тянется к горлу, но не может зажать слишком глубокую рану: обессиленные вампиры восстанавливаются ничуть не лучше голодных инкубов. Уж точно не быстрее.

Больше, больше крови, пропитывающей ткани и дерево, растекающейся вокруг, влажно и жадно чавкающей под ее телом. Эдгар переворачивает скрючившуюся вампиршу на спину; неторопливо вытаскивает из волос сперва одну, а затем вторую тонкую шпильку. Задумчиво смотрит сперва на стену, потом — на массивную широкую спинку кровати. Анхарад издает невнятный стон, пока Эдгар подтаскивает ее ближе к изголовью.

И пытается кричать, когда он пробивает ей обе ладони, последовательно пригвождая к постели серебром.
Звук, правда, получается скорее булькающим.

Он подбирает с пола ее скомканное платье; вымачивает в воде и, остановившись ровно напротив, вытирает лицо, затем шею и плечи. Бросает короткий взгляд на вычурные механические часы: до рассвета остается ровно полтора часа. Вполне достаточно, чтобы полностью переосмыслить свое поведение напоследок.

— Учитывая определенный христианский колорит ситуации, можешь помолиться, чтобы утром было пасмурно, — предлагает Эдгар, прежде чем Анхарад теряет сознание, и ее голова беспомощно повисает, как у дохлого цыпленка.
Совет потратить оставшееся время с пользой приходится оставить при себе.