Стоящая за ресепшн ведьма вежливо и дежурно улыбается, хотя куда больше ей хочется рассмеяться прямо посетительнице в лицо: не каждый день белобрысая моль с улицы вот так запросто интересуется, как пройти к принцу. На пару мгновений она даже теряется, пытаясь понять, всерьез был задан вопрос или это просто неудачная шутка.
(аудиенцию с британской королевой заодно не оформить, милая?)
— Кхм. Я думаю, вам следует сперва обратиться в приемную. Форму можно заполнить онлайн прямо на сайте, сканы документов, если в них возникнет необходимость, прилагайте прямо к заявлению, наши специалисты свяжутся с вами в течение трех рабочих... мисс? Мисс? — еще до того, как она заканчивает фразу, девица разочарованно поджимает губы и разворачивается к выходу. Ведьма хмыкает, приподняв брови.
Бывают же такие.

Эдгар разглядывает вернувшуюся из мастерской ауди с лицом, на котором написана вся боль коренных народов Америки. Улыбчивый перевертыш его страданий не замечает: смотрит на бронированную тачку с нескрываемой гордостью, словно сам пересобирал ее по винтикам.
— Бак обтянут баллистическим нейлоном, подвеска модифицирована с учетом веса, аккумулятор закрыли специальной сталью, а стекла!.. Почти два дюйма в толщину, но с виду-то не скажешь, верно? Колеса тоже доработали, теперь на этой детке даже с четырьмя спущенными покрышками можно выжать тридцать миль.
— Если какой-нибудь умник спустит мне все четыре покрышки, я ему быстрее шею по резьбе сверну, — бурчит Эдгар, все еще не испытывая большого желания подходить к изуродованному автомобилю. Жалеет и о том, что пошел на поводу у Иэна, и о том, что позволил навесить лишних девять сотен фунтов на изящный спорткар.
Но теперь-то что.

Сполна ощутить все прелести приобретения удается буквально на следующий вечер. Эдгар не замечает девицу, которая маячит за пределами охраняемой парковки, зябко кутаясь в мешковатый кардиган. И уж тем более он не ждет, что она бросится под колеса, даже картонный стаканчик с кофе из пальцев не выпустив.
То ли слепая, то ли полоумная, то ли все сразу; он бьет по тормозам, машинально отмечая, что утяжеленная машина реагирует совсем не так, как прежде. Без столкновения обходится по чистой случайности, но особой радости Эдгар не испытывает. Выходит, только убедившись, что поблизости нет друзей незадачливой самоубийцы, и все равно прихватывает пистолет; привычным жестом убирает за пояс джинсов, потом одергивает футболку.
Просто на всякий случай.
— Цела? — беспокоится примерно в той же степени, что и готовится, чуть что, пустить малявке пулю в лоб.
Несмотря на то, что Эдгар чувствует себя готовым к любой херне, конкретно этой все-таки удается застать его врасплох.

Металлические ножки неудобного стула царапают пол с премерзким звуком. Эдгар с ноутбуком в руках садится напротив — стандартная комната для допросов ничем не отличается от таких же в полицейских участках, — и некоторое время молчит, изучая сидящую напротив девушку взглядом.
— Лаура, значит? — разворачивает ноутбук так, чтобы ей было видно экран, и пару раз нажимает на правую стрелку. Аналитический отдел, если только придать ему нужное ускорение, работает до замечательного слаженно: в его распоряжении и сканы документов, и электронные билеты — от Берлина до Сиэтла с пересадкой во Франкфурте, — и автобусный чек.
— А вот и сестры Циммерман. Законопослушные хаоситки. Гретхен, — он вновь щелкает клавишами, — Марта, — щелк. — И Мария, у которой ты позаимствовала паспорт.
Эдгар закрывает ноутбук и постукивает пальцами по крышке.
— Ни одной Лауры. Может, перестанешь играть в пленного партизана и расскажешь, кто ты на самом деле?

Артур Байтел похож на потрепанную хищную птицу. И взгляд у него такой же птичий — немигающий и цепкий. Неприятный, наверное, если находиться на месте Лауры. Судя по тому, как она то и дело ежится, ей и впрямь не по себе: голос ведьмы, и прежде тихий, то и дело срывается, но она продолжает говорить, даже когда стандартные вопросы перемежаются неуместно-личными, призванными выбить из равновесия и заставить нервничать еще больше. Что уж там, в какой-то момент и Эдгар начинает чувствовать себя неуютно.
— Это обязательно? Можно вынудить ее говорить правду, и тогда мы хотя бы закончим до полуночи, — комментирует с тенью неудовольствия, когда они на пару минут выходят из комнаты. Через односторонне-прозрачное стекло видно сгорбившуюся на своем стуле Лауру, которая успела раздергать на нитки рукав кардигана.
— Заклинание перехитрить проще, чем дознавателя. Полицейские методы иногда оказываются надежнее, чем привычка во всем полагаться на магию, — сухо отвечает Артур, и Эдгар нехотя соглашается.
Тем больше его удивляет вердикт.
Лаура Циммерман не лжет. Ни когда называет свое имя. Ни когда рассказывает, как ей удалось пересечь пограничный контроль с чужим биометрическим паспортом. Ни когда говорит, что у них с Эдгаром один отец.
— Я надеюсь, это останется между нами, — на всякий случай подчеркивает он. Байтел безразлично кивает.

На пороге «дуата» они появляются ближе к полудню. Эдгар игнорирует попытки Лауры поговорить самым невежливым и действенным способом: надевает наушники и всю дорогу наслаждается фортепианными концертами Шостаковича. Светить в отеле своим лицом кажется излишним, поэтому он нагло заимствует чужое, более юное: в ближайшей витрине отражается ничем особо не примечательный парень с короткими кудрявыми волосами. Проверив, что варона и браслет прикрыты рукавами, он оставляет ведьму на диванчике в фойе, а сам просит неулыбчивого портье проводить его к владельцу.
— Через четыре дня она покинет «дуат», но я бы хотел, чтобы кто-нибудь из ваших людей проследил, что раньше с ней ничего не случится. Если что-то пойдет не так, дайте мне знать. Если нет... просто убедитесь, что она сядет в самолет, — просьбу подкрепляет наличка, для связи Эдгар оставляет зарегистрированный черт знает на кого номер телефона. Просто на случай, если Вадиму позарез захочется узнать, кем был визитер.

— Билет здесь. Вылет во вторник. У тебя полно времени, чтобы полюбоваться Портлендом. Я позабочусь, чтобы тебе позволили улететь, а в рейн-майне тебя встретят немецкие инквизиторы, — он стучит по столешнице, привлекая ее внимание. Лаура хмурится, смотрит удивленно и обиженно. Несколько раз открывает рот, чтобы что-то сказать, но никак не может сформулировать мысль.
— Я... я не...
— Ты вернешься домой и будешь решать свои проблемы самостоятельно. Выберешь любой Двор на свое усмотрение, объяснишь семье, что хочешь жить отдельно, и так далее, и тому подобное, — нетерпеливо отмахивается Эдгар.
— Прощай, Лаура, — после короткой паузы говорит он и уходит.

Весь следующий день Эдгар искренне и беззаветно верит, что больше никогда ее не увидит. Даже полтора дня. Когда звонит телефон — тот самый, чей номер на всякий случай был оставлен Вадиму, — ему хочется малодушно проигнорировать вызов и прикинуться, скажем, шлангом.
Ветошью.
Фикусом.
Чем угодно.
Вместо этого Эдгар устало заверяет, что внимательно слушает.

(куда она ходила?)
(что?)
(нет, стоп... чего, нахрен?)

Табличку «не беспокоить» он игнорирует чуть более, чем полностью. Двойные двери вовсе не предназначены для того, чтобы выдерживать осаду: распахиваются с пинка, жалобно звякнув испорченным замком. Эдгар ожидает увидеть развороченный номер, заляпанные кровью стены и труп посреди гостиной, но видит вполне себе живую Лауру, которая сидит на коленях в нарисованном на полу круге.
Самого поверхностного осмотра достаточно, чтобы тревога уступила место желанию расхохотаться на весь этаж. Ну или хотя бы облегченно выдохнуть. Или выдохнуть, а расхохотаться уже потом, потише (именно этот вариант он и выбирает).

— Что ты, черт возьми, пытаешься сделать? — отсмеявшись, спрашивает с неприкрытым любопытством. Эдгара не смущает даже то, что Лаура запросто прерывает ритуал, который упорно старалась провести до его появления.
Было бы что прерывать.
— Ты вообще понимаешь, как это все работает? — он окидывает выразительным взглядом все ее приготовления и выжидательно смотрит на ведьму.

Хотя от ведьмы там, пожалуй, одно название.

Кудрявые волосы светлеют и выпрямляются; неряшливые пряди касаются плеч. Обратная трансформация отработана до автоматизма и занимает считанные секунды; Эдгар закрывает слегка пострадавшие двери — замок, пожалуй, придется заменить, — и некоторое время молча смотрит на Лауру.
«Что. Ты. Такое» читается в его взгляде вполне себе отчетливо.

— Тебе совсем ничего не объясняли? — спрашивает уже без смеха, недоверчиво и серьезно. Сдвинувшись, наконец, с места, проходит полукругом; оглядывает ее как диковинную зверюшку.
Впрочем, почему как.

Детали общей картины не желают укладываться в целое. Если поверить в то, что Лаура совершенно бесталанна, Эдгар еще готов — некоторые полукровки десятилетиями существуют на низшем уровне силы, ничего нового она здесь не открыла, — то ее полнейшая безграмотность ставит в тупик. Ведьма, семьдесят лет прожившая в семье иных, знает об элементарных магических постулатах даже меньше, чем режиссеры голливудских фильмов, и он никак не может понять, почему.

Эдгар смотрит на нарисованный свиной кровью круг. Потом на Лауру. И снова на круг.
— Его нужно было замкнуть. Просто нарисовать на полу недостаточно, — объясняет почти ласково, как ребенку, и тянется за гримуаром, который на поверку оказывается обычной херней для любителей дешевого антуража. Декорации стары как мир: чем меньше у мага реальных способностей, тем ярче проявляется тяга к бессмысленному пафосу, как будто обтянутые кожей книги, черные свечи, хрустальные шары и вороньи перья могут компенсировать недостаток дара. И хотя всем это хорошо известно, мелкие лавки с псевдоволшебным барахлом недостатка в клиентах не испытывают. Таких, например, как Лаура Циммерман.

— Все, что я видел — спонтанный всплеск твоей магии. К счастью, довольно слабый, — фыркает Эдгар; в отличие от задыхающейся ведьмы, он, напротив, успокаивается окончательно: чем бы ни тешилась Лаура, с таким уровнем познаний о ритуалистике ее максимумом останутся побитые лампочки.

— И, кстати, ни один уважающий себя маг не будет использовать для заклинаний язык, на котором разговаривает. Почти все приличные вещи написаны на латыни, никто никогда не пытался переводить их на английский. За редким исключением, и это не оно, — он трясет бесполезной книжкой и небрежно кидает ее на пол.

Можно уходить прямо сейчас. Вадим перестраховался на ровном месте —  если Лаура и способна причинить кому-то вред, то только моральный, а это уж точно не должно его волновать. Как и то, чем там девчонка планирует заниматься дальше.
(эдгар делает пару шагов и останавливается)
(нельзя сказать, что он не проклинает себя за неуместное любопытство)
(ну твою ж мать)

— Что ты вообще знаешь о магии? О дворах? О... о нас всех? — обернувшись, он внимательно смотрит на Лауру и зачем-то пытается найти в ее чертах что-нибудь знакомое.
Пока что Эдгару знакома только ее злость.

Вместо того, чтобы увернуться от летящих в лицо монет, он стоит неподвижно и разве что глаза на мгновение прикрывает. Смятые доллары падают на пол, четвертаки и даймы со звоном раскатываются по доскам в разные стороны. Эдгар не реагирует ни на эту выходку, ни на следующую сразу после: молча смотрит, как Лаура зубами рвет билет до Франкфурта.
Можно было бы подумать о том, что когда он хотел обзавестись семьей, то ожидал не этого.
Да только он и не хотел никогда.

Навязчивый запах ладана щекочет ноздри. Эдгар подходит к окну; сдвигает в сторону щеколду и поднимает тяжелую створку, впуская в небольшой номер прохладный воздух, а с ним и вечный шум задверья. Для того, чтобы сполна ощутить и пропустить через себя ярость Лауры, нужно лишь немного ослабить контроль: вихрь эмоций буквально затапливает разум, расслаиваясь на ноты. Гнев, обида, уязвленное самолюбие, страх. И кое-что еще.
Отчаяние.

На бледном скуластом лице распускаются неровные алые пятна. Лаура смотрит на него с такой ненавистью, что это даже не задевает; Эдгар разве что в мысленном блокноте рисует очередную черточку.
Еще пара лет в таком темпе, и из задетых им ведьм можно будет создать ковен. А если подсчитывать всех женщин независимо от видовой принадлежности, то и полноценное политическое движение с весьма интересной повесткой.

— Он хотя бы заслуживает всех этих стараний? — кивает на свиную голову и сдерживается, чтобы не показать Лауре пустые ладони: здравый смысл подсказывает, что демонстративно-успокаивающие жесты возымеют скорее обратный эффект. Она по-прежнему тяжело дышит; выламывает пальцы, явно готовая еще что-нибудь схватить и швырнуть ему аккурат промеж глаз. Эдгар слишком поздно понимает, что бессильная злость не только изматывает ее до нервной дрожи, но и помогает неосознанно сконцентрировать остатки энергии.

Первое, чему учат иных-неофитов: магия несовместима с отсутствием контроля. Стеклянные дверцы шкафа, около которого он останавливается, шрапнелью разлетаются по сторонам; десятком осколков прошивают ткань и распарывают кожу. Эдгар вскрикивает от боли и неожиданности. Лаура запоздало закрывает руками лицо. Мелкое крошево застывает в считанных дюймах от ее тела и опадает вниз — к деньгам, изодранным билетам и книге с загнутыми страницами.
Желание громко и с выражением ляпнуть что-нибудь нецензурное проходит только спустя череду глубоких вдохов и выдохов.

— Полегчало? — скривившись, спрашивает Эдгар и тянется к плечу, ощупывая изодранную футболку и застрявший на добрых полдюйма кусочек стекла.
Рейган будет чудовищно недовольна, когда увидит, в какое решето превратился ее подарок. Почему-то это беспокоит его в первую очередь.

По руке стекает и почти сразу впитывается в ткань тонкий ручеек крови. Узкий порез закрывается за считанные секунды, стоит только вынуть осколок. Эдгар на пробу расправляет плечи и вновь морщится от боли; достает пару мелких кусочков, застрявших чуть ниже лопатки: нечеловеческая регенерация — отличная штука, но от необходимости чистить раны не избавляет ни разу.

Звякнувшие о доски стекляшки Лаура, рухнув на колени, поспешно подгребает к себе. Складывает то ли «вечность», то ли новый витраж; лихорадочно подбирает сколотые края, пытаясь восстановить цельное полотно — как ребенок, которого вот-вот изобьют за разбитую вазу чрезмерно строгие родители. Он наблюдает, замеревший от удивления; подается было вперед и останавливается, понятия не имея, что именно собирается сделать или сказать.
Лаура давится слезами и царапает пальцы стеклянной крошкой.

(он ведь все это уже проходил, разве нет?)

эрин умирает снова и снова — саймон возвращает ее обратно только для того, чтобы спустя пару дней вновь снять мясо с костей; где-то в покинутых землях замыкается круг, нарушающий сразу все основные законы: запрет на убийство, игры с самой материей жизни, грубое вмешательство в ход времени: саймону наплевать, он достает ее с того света в первый, пятый, пятнадцатый раз.
эрин умирает, и умирает, и умирает опять.
эдгар вышвыривает ее из своего дома вместо того, чтобы помочь.

Стекло трещит под подошвами тяжелых ботинок. Лаура замахивается, то ли чтобы отпихнуть его в сторону, то ли в попытке вытащить нужный кусок; в ее взгляде — ни капли осмысленности, только жуткое затравленное выражение. Эдгар перехватывает ее запястья одной рукой. Свободной сметает осколки в сторону, прежде чем коснуться коленями пола.
Ей страшно. От этого страха почти физически дурно.

— Лаура.
Пальцы у нее исколоты, как у девочки, которая очень-очень хотела раз и навсегда погрузиться в сон без сновидений.
— Лаура, посмотри на меня.

где теперь эрин, эдгар?
калифорнийское течение уже вынесло ее тело на побережье сан-франциско?

Будь на его месте Иэн или Артур, они бы в считанные секунды нашли способ убедить, успокоить, а то и без скандала посадить на ближайший рейс. Эдгар не может рассчитывать ни на магию, ни на дар убеждения — только на собственное терпение и на то, что рано или поздно Лаура перегорит, словно лампочка; потухнет за мгновение, использовав весь лимит прочности.
— Его здесь нет. Никто не явится за тобой в «Дуат».

Лаура — живое, рыдающее, проглатывающее гласные напоминание о том, что Эдгар ничерта не понимает в чужих психологических (психопатических?) травмах. Он все-таки закрывается от ее эмоций; не чувствует немедленной готовности пропускать через себя чужую истерику — хватит того, что уже есть и неприятно оседает в сознании. Чтобы достучаться до ведьмы, нужно... что? С отличием закончить курсы экстренной помощи жертвам насилия? Встряхнуть ее, как тряпичную куклу, чтобы голова беспомощно болталась на тонкой цыплячьей шее? Влепить отрезвляющую пощечину?

Он лишь поудобнее садится напротив; скрещивает ноги, упирается в бедра локтями, кладет подбородок на сцепленные в замок пальцы. Кажется, именно так родители справляются с истерикой у маленьких детей: обреченно ждут, пока чадо, не реагирующее на обещания, увещевания и ругань, устанет захлебываться своими соплями. Стыдливо извиняются перед свидетелями и просто позволяют выплакаться, проораться, поваляться на земле, асфальте, полу посреди магазина.
Нужно просто перетерпеть. К чести Эдгара, его терпению может позавидовать дохлый опоссум. Кажется, им он и прикидывается под аккомпанемент рыданий Лауры: минуту, вторую, третью.

Где-то к пятой интервал между ее всхлипами увеличивается, а сами они постепенно стихают. Эдгар не вслушивается в бессвязные жалобы, перемежающиеся непонятными немецкими словосочетаниями; молча смотрит на покрасневшую, опухшую от слез ведьму. В фильмах плачущих женщин принято показывать сдержанными красотками, по чьим щекам медленно скатываются кинематографичные капли. Реальность неприглядна, измазана слюной, и из носа у нее капает тоже. Классически привлекательные черты Лауры истерика превращает в уродливое пятнистое желе с глазами-щелками.

Сейчас ей пригодились бы влажные салфетки; за неимением оных Эдгар поднимается и уходит в ванную — снимает с крючка полотенце поменьше, вымачивает в холодной воде и, небрежно выкрутив, возвращается обратно.
— Если ты наотрез откажешься возвращаться, то никто не станет запихивать тебя в самолет. Людские визовые режимы нас особо не интересуют, гражданство тоже. Но тебе придется присягнуть: либо нашим инквизиторам, либо Хаосу, — устало говорит он, надеясь, что Лаура успела вдоволь себя пожалеть и перешла в режим мало-мальски успешного восприятия входящей информации. Потом протягивает ей полотенце.

Она все-таки и впрямь ничего не знает. Ничегошеньки. Лаура Циммерман — чистый лист, пустой сосуд, ребенок, по чужой извращенной прихоти так и не познакомившийся с окружающим миром.
Болезненные воспоминания, всколыхнувшись, поднимаются наверх, точно песок в потревоженной замутненной воде. Лауре семьдесят. Эдгару было почти две сотни, когда он, наконец, со скрипом вписался в принадлежащую иным реальность; сумел избавиться от якоря, крепко удерживавшего на крошечном ограниченном пятачке. Впервые за долгое, очень долгое время почувствовал себя сколько-нибудь свободным.

Можно рассказать ей.
Хэй, Лаура, я в курсе, что значит жить с чужой цепкой хваткой на горле. Детей, собак и некоторых строптивых взрослых воспитывают одинаково, по одним и тем же простым правилам, пока не сформируется рефлекс, или привычка, или устойчивый страх — называй как хочешь, лишь бы механизм работал без сбоев.
Провинность влечет за собой наказание, напрямую зависящее от степени тяжести. Если долго вколачивать очевидные вещи, то можно хоть тумбочку заставить зацвести, а у живого существа и вовсе выработать единственно правильную, удобную модель поведения. Привязать к себе и таскать повсюду, словно аксессуар.
Главное — не переусердствовать, Лаура. Элементарные правила из школьных учебников гласят, что у любой обратимой деформации существует предел. При бесконтрольном увеличении напряжения объект будет разрушен, вопрос лишь в том, что пострадает раньше: разум или границы терпения.
Можно рассказать ей об Анхарад, о тщетных попытках найти таких же, как сам, о вбитом в подкорку чувстве одиночества, но Эдгар молчит. Разговоры помогают только тем, кому за них платят.
Ему платят за другое.

— Когда ты последний раз ела? — дурацкая привычка инквизитора: он почти никогда не отвечает на вопросы, за сотню лет до автоматизма доведя умение лишь их задавать. Дурацкая привычка лично Эдгара Драйдена: ничего не объяснять заранее, полагаясь на то, что люди (и не только люди) должны молча делать, что скажут, а свое любопытство засунуть куда-нибудь туда, откуда нет экстрадиции.
На деле он интересуется ее рационом из исключительно практических соображений. Лаура почти наверняка и думать забыла о завтраке с обедом, пока моталась туда-сюда с этой идиотской свиньей несколько последних часов, а к Голоду, даже самому обычному, Эдгар относится весьма и весьма серьезно. Маги, может, и не впадают в безумие, истощив все свои ресурсы, но тоже начинают вести себя не самым адекватным образом; чтобы вести диалог с эмоционально нестабильным ребенком, этого самого ребенка сперва нужно привести в божеский вид.
И уж точно нет никакого смысла объяснять что-то Лауре, пока та ловит вьетнамские флэшбеки из-за разбитого стекла.

— Переоденься, пожалуйста, и поищем поблизости что-нибудь нормальное. В «Дуате», к сожалению, не предлагают меню... по крайней мере, не то, которое тебе бы хотелось увидеть. И президентских люксов тоже нет, так что... знаешь что, договоримся так: ты будешь есть, а я — говорить. Не наоборот, — он рассеянно оглядывается по сторонам и, наконец, вновь оборачивается к сидящей на полу Лауре; из вежливости протягивает ей руку, предлагая помочь подняться.

Для урожденной немки Лаура говорит по-английски совсем неплохо: слух режут только излишне мягкая «l» и привычка каждый дифтонг «th» произносить как отчетливую «z». Когда она не рыдает, Эдгар и вовсе отлично понимает каждое слово. Ему даже почти не хочется переспрашивать.

Из ванной она не выходит так долго, что он почти собирается пойти проверить, все ли в порядке. Прислушивается к звуку льющейся воды — тот периодически меняется, когда Лаура, судя по всему, подставляет под струю ладони, — и в итоге решает не трогать: пусть сидит там, сколько ей нужно, лишь бы перестала истерить. Навыки обращения с детьми у Эдгара слегка заржавели и скрипят, хотя отчасти ситуация напоминает попытки общаться с Диной, когда той стукнуло лет шестнадцать.
(«нет, я не хочу с тобой разговаривать! эй! ну и куда это ты пошел!!!»)
Сплошное удовольствие. Жаль, Лаура уже вышла из того возраста, когда гиперактивное дитятко можно занять на полчаса, просто помахав перед носом кончиком крыла. Видит бог, он бы не обломался.

— Отличная вещица, — чуть заметно улыбается уголком рта, когда видит принт на кричаще-розовой футболке Лауры. Где-то дома у него валяется похожая, только сиреневая и с Ричардом.
Компьютерные игры — одно из немногих изобретений человечества, которое кое-как примиряет Эдгара с реальностью. Ну и дурацкие футболки, разумеется.

Он пользуется запасным выходом из «дуата», предназначенным специально для тех гостей, которым важно уйти незамеченными. По большому счету, в том, чтобы засветиться перед Вадимом, нет ничего критически страшного — репутация владельца отеля-убежища ценнее, чем любые деньги, и едва ли он поспешит с докладом к принцессе, — но Эдгар все-таки предпочитает не давать повод проявить излишнее любопытство. Адония и без того знает о нем больше, чем ей положено. Разумеется, впрягаться куда-то за Лауру он не собирается, но и подставлять несмышленую ведьму, которой не повезло со старшими братьями, тоже не хочет.
(ставит мысленную галочку: не забыть оплатить дополнительную уборку номера и разбитое стекло)
Вот бы все проблемы так запросто решались деньгами.

— Ты будешь. Мне еда не нужна, — напоминает Эдгар, прежде чем свернуть за угол. На ходу застегивает замок ветровки, худо-бедно прикрывающей исполосованную спину: кожа заживает моментально, об испорченной ткани этого сказать, увы, нельзя. С легким интересом поглядывает на Лауру, которая только и делает, что крутит головой по сторонам, как флюгер.
В общем-то, ее можно понять — когда он впервые попал в Задверье, то вел себя без малого так же. Мало где можно встретить такую концентрацию заведений, совершенно не тронутых (и, следовательно, не испорченных) людьми.

— Видишь вот это место? — он кивает ей на «яму», расположенную на противоположной стороне дороги.
— Запомни и обходи стороной. Внутрь не суйся, голову открутят, — может быть, конечно, он лишь подает ей идею, но и не предупредить не может: местные законы отлично исполняют себя сами, и едва ли Лауре захочется на своей шкуре прочувствовать, как именно.

Ближайший к ним ресторан с виду кажется вполне приличным, даром что у встречающей их хостесс острые зубы с непомерно длинными клыками и явно рысьи глаза: желто-оранжевые, с чуть вытянутыми ромбовидными зрачками. На Эдгара она смотрит удивленно и растерянно. Тот возвращает совершенно равнодушный взгляд: перевертышей, загулявших в звериной форме, приходилось видеть и раньше.
(лаура, в отличие от него, пялится так, что вот-вот уронит челюсть)

— Это не для тебя, — заметив, что она открывает меню на первой странице, он перелистывает вперед. Потом, чуть смягчившись, поясняет:
— Тут сплошь сырое мясо.

Читает она хуже, чем говорит, о чем свидетельствует и появившаяся на лбу вертикальная складка, и то, как двигаются ее глаза: Лаура изучает одну и ту же строчку дважды, а то и трижды. Кое-как продирается к концу предложения — взгляд останавливается на секунду, пока она хмурится, словно про себя решает сложную задачу, — и возвращается к началу.

Эдгар бессовестно ее разглядывает, пользуясь моментом, пока ведьма сражается с английским меню. Параноидальные замашки не пропьешь — он все еще выискивает в Лауре какой-то изьян, упущенный Артуром. Истинную причину ее появления в Портленде: нечто большее, чем «так сложились обстоятельства». Скупой набор фактов подтверждает легенду, инквизиторы тоже работают вполне оперативно, но ему все равно не удается расслабиться.
В конце концов, никто не утверждает, что она должна действовать самостоятельно. Чтобы использовать неуравновешенную ведьму, отстающую в психоэмоциональном развитии лет так на шестьдесят, не нужно быть гением. Хватит интеллекта на уровне средней температуры по больнице. Эдгар смотрит на Лауру и думает, чем она может быть полезна принцессе Хаоса. Уравнение не сходится.

Глупо как-то.
Его никогда не интересовала семья. По крайней мере, в общеупотребительном смысле, подразумевающем кровное родство и прочие занятные предрассудки. В мире иных связь вампира с создателем имеет больше веса, чем общие гены: с чего вдруг Эдгару проникаться теплыми чувствами к девице, которую он и видит-то впервые в жизни. В Лауре нет ничего особенного или привлекательного.
(и проблема даже не в ней — просто его в принципе не привлекают ни иные, ни люди)
Тогда кому и зачем понадобилось тащить ее в Штаты именно сейчас?

— Что? — отвлекшийся, чуть не пропускает мимо ушей вопрос Лауры. Почти сразу, впрочем, вспоминает, о чем она только что говорила, и неодобрительно поджимает губы: он бы предпочел, чтобы ведьма не задавала лишних вопросов, послушно кивала в нужных местах и держалась подальше от вещей, ее не касающихся.
Очень удобная модель отношений, жаль, не со всеми срабатывает.

— Ах да, Яма, — он кивает, показывая, что услышал и принял к сведению. Официантка — тоже перевертыш, кто бы сомневался — подходит ближе, старательно улыбается и, кажется, принимает Лауру за неодушевленный предмет обстановки. Принц законников собственной персоной, действительно что, зачем по сторонам смотреть.
(эдгар может честно признаться самому себе, что даже спустя десять лет это все-таки забавляет)
(но только самому себе)

— Девушка будет кофе, — убедившись, что официантка не собирается уточнять у гостьи детали заказа, а Лаура проглотила язык, он разворачивает к себе раскрытое меню и наискось пробегается взглядом по строчкам.
— Капучино, американо, эспрессо? — вопросительно смотрит на ведьму, которая только растерянно таращит карие глаза. Эдгару хочется щелкнуть пальцами перед ее носом, но он всерьез опасается, что тогда Лаура подскочит от ужаса и перевернет стол. Вместо этого он закрывает кожаную папку и откидывается на спинку кресла.
Главное, не заказывать кашу (ее, впрочем, и нет), иначе есть риск, что Лаура капризно сморщится и уляпает ей стены. Дети ведь так поступают?

— Один американо, салат с рукколой и стейк medium well, — выбирает почти наугад, догадываясь, что нет большого смысла спрашивать о ее отношении к рукколе, или к мясу, или вообще к чему бы то ни было.
Лаура — лупоглазая рыбка с коммуникативными проблемами, а на дефектолога Эдгар не учился. Звезды подсказывают, что им не суждено быть вместе.

— Из говядины, — уточняет он, прежде чем официантка уносится в сторону кухни. Просто на всякий случай.

Дождавшись, пока она исчезнет из виду, Эдгар сползает в кресле пониже и кладет подбородок на скрещенные пальцы. Иэн бы обязательно спросил, какого черта он делает.
(коллекционирует проблемных ведьм?)
(одна закончилась, нужно обязательно найти другую?)
(«тебе правда мало неприятностей?»)
О да, он даже интонации легко может представить. Но Иэна здесь нет. А Лаура есть.

— В том здании находится бойцовая яма хаоситов. Слышала когда-нибудь про такие? Это единственное место во всем городе, где тебя могут легально разорвать на части, если только переступишь порог. Захочешь красиво и при свидетелях расстаться с жизнью — там с радостью помогут, дважды просить не придется. Передумаешь — и никто тебя уже оттуда не вытащит. Даже я, — говорит Эдгар.

«Особенно я», — думает он про себя.

Замечание вполне справедливое — пялиться на людей так, как он смотрит на Лауру, и впрямь не очень-то вежливо; Эдгар кивает и отворачивается, но вид у него при этом не слишком виноватый. По шкале от одного до десяти, пожалуй, на слабую троечку, и то потому что того требует этикет.

У нее повадки мелкого дикого зверька: голод берет верх над беспокойством, Лаура осторожно и как-то воровато подтягивает к себе тарелку; то и дело кидает на него косые взгляды, которые Эдгар скорее угадывает — смотрит чуть выше и в сторону, точно заинтересован рисунком на стенах. Убедившись, что все более-менее в порядке, она немного расслабляется, но все равно таскает по кусочку, как девчонка на первом свидании, которая уверяет, что половинки тоста ей хватает на целый день.
(сказочные принцессы питаются цветочной пыльцой и рассеянным в воздухе обожанием; лаура смотрит на кусок мяса с таким ужасом, словно к столу подали ее любимую пони)
Мог бы и сразу догадаться.

Очевидная проблема номер один: она доверяет ему меньше, чем лисица — охотникам за пушниной. Делать из Лауры варежки в планы Эдгара не входит, но отшучиваться на тему ее подозрений он себе не позволяет. Достаточно и того, как она проговаривается: раз за разом без тени сомнения заговаривает о смерти, как делают только заигрывающие с ней подростки и те, у кого давно готов план на черный день.
Станет ли Циммерман вешаться на антикварной люстре в номере «дуата», если решит, что Эдгар отправит ее в Германию посылкой с объявленной ценностью? У него нет однозначного ответа на этот вопрос, но перспектива повесить себе на шею ответственность за чье-то благополучие кажется всесторонне сомнительной. В чужой стране, без средств к существованию, да еще и с коммуникативными талантами на уровне бешеной канарейки ведьма протянет недолго.
Чем дольше Эдгар об этом думает, тем меньше ему нравится расклад.

— Не ешь, — равнодушно отзывается он, когда Лаура наотрез отказывается от стейка. Тратит секунду-другую, чтобы собраться с мыслями — уж больно наивными кажутся ее рассуждения о здравом смысле и хаоситах.
Вообще, само по себе понятие рациональности занятным образом искажается, когда о нем говорит Лаура. Он не уверен, что она полностью понимает смысл термина. С тем же успехом шизофреники могут выпустить пособие об эталонах психического равновесия. Все слова знакомые, а смысл ускользает.

— Хаоситы только и занимаются тем, что разрывают своих на части, Лаура, — говорит Эдгар, возвращая ей сочувственный взгляд.
Добро пожаловать в наш мир, ага. Обычно вводные экскурсии выглядят иначе, но он никогда не справлялся со словесными реверансами, нет смысла и начинать.

— Знаешь, как стать принцессой Хаоса? Достаточно убить предыдущую. Я предпочитаю стандартную систему карьерного роста, — лжет и не краснеет, явно не собираясь рассказывать, сколько трупов числится в его собственной графе «достижения на предыдущем рабочем месте».
Этого и Иэн-то не знает наверняка.

— В Яму идут ради развлечения. Иногда — чтобы поднять уровень за счет соседа. Тебе там ловить нечего, — подытоживает Эдгар, надеясь, что до Лауры дойдет.

У Лауры под кожей — битое стекло, острые края которого смотрят внутрь. Как ни подбирай слова, обязательно заденешь, рассечешь до мяса и вгонишь глубже. Лауре нужен кто-то, кто будет держать ее за руки, вопросительно заглядывать в глаза и культивировать ее задавленное чувство собственной значимости. Кто-то, кто будет вытаскивать из нее мелкие осколки, заучивать куцый список интересов и спрашивать-спрашивать-спрашивать до тех пор, пока она не сформирует ответ на каждый вопрос.
Нравится ли тебе руккола, Лаура?
Любишь ли ты рисовать? Петь? Танцевать сальсу, пока никто не видит?
Что ты ощущаешь, когда в тебе набухает от крови тампон?¹
(эдгар читал целое множество плохих книг, но конкретно эта даже не смогла его повеселить)

Кто ей не нужен совершенно точно, так это сводный брат с эмпатией уровня пирожка с картошкой. Эдгар опускает голову, трет лицо, пальцами зачесывает назад растрепавшиеся волосы. Нет смысла врать самому себе: к такому его эволюция не готовила, иначе не позволила бы родиться мужчиной.
Раздражение растет и постепенно занимает весь доступный объем. Он удерживается от очевидного напоминания — вообще-то, милая, отец у нас с тобой один, — и от попыток выяснить, кому пришлось хуже: Лауре, семьдесят лет просидевшей под неусыпным надзором, или Эдгару, который примерно столько же пытался понять, что он вообще такое, в процессе прикончив нескольких человек, косвенным образом включая собственную жену.

Милая маленькая несчастная Лаура, которой запрещали выходить из дома после восьми.
Куда им всем до такого накала драмы.

— Полукровки не поднимаются выше пятого, но это довольно условное деление. Чтобы сплести сложное заклинание, далеко не всегда нужен мощный источник энергии. Большая часть зависит от того, научишься ты контролировать свой разум или нет, — глядя на нее прямо сейчас, на «или нет» он готов поставить собственный дом, но вслух решает этого не говорить.

— Любые сильные эмоции мешают магии. Психотравмы, блоки, даже просто комплексы. Страх неудачи. Недостаток концентрации. Желание отомстить тоже входит в список, — делает легкий акцент на последней фразе, вспоминая недавнее происшествие со свиной головой. Неудачный лаурин ритуал смело можно записывать в учебники как классический пример того, что с магом-недоучкой может сделать отчаяние.

— И здесь, кстати, ты заблуждаешься насчет хаоситов: их даже больше, на самом-то деле, потому что метка Хаоса предоставляет определенную свободу. Ну, в том смысле, в котором они ее понимают — то есть, преимущественно, свободу кого-нибудь прикончить. Другой вопрос, что туда также входит свобода быть убитым, так что я бы на твоем месте туда пока не совался, — услышь его слова кто-нибудь еще, и мог бы получиться отличный политический скандал. Наверное, правильнее было бы воспользоваться представлениями о добре и зле или какой-нибудь другой сказочной терминологией, но цели в чем-то убедить Лауру у Эдгара попросту нет.
Так что можно называть вещи своими именами.

— Многие выбирают Хаос. Кто-то любит власть, кто-то любит риск, кто-то хочет оставаться безнаказанным. Кто-то хочет стать сильной ведьмой и заставить папочку блевать собственными внутренностями. Если подашься в законницы, от этой идеи придется отказаться. Зато, возможно, проживешь на пару веков дольше, — честно признается он.

¹ «одиночество в сети», я. л. вишневский.