Vnimanie, Uvazhaemye tovarishchi! Gorodskoj sovet narodnyh deputatov soobshchaet, chto v svyazi s avariej na CHernobyl'skoj atomnoj ehlektrostancii v gorode Pripyati skladyvaetsya neblagopriyatnaya radiacionnaya obstanovka.

Свистит чайник, над нелепыми чашками в горошек клубится пар, маленькая кухонька жмет даже ей – а Мортону тем более. Джордан зевает в кулак и греет ладони над чашкой.

Partijnymi i sovetskimi organami, voinskimi chastyami prinimayutsya neobhodimye mery.

Киев встретил её холодным, снежным ноябрем и метелью, и потерянными багажом, и языковым барьером. «Spasibo» и «kak projti na ulicu Vyazov sem'?» завязывают её язык в узел, прилипают к зубам, как комки холодной манной каши. Туристический рюкзак оттягивает плечи и бьется неподтянутыми лямками о коленки.

«Привет. Не хочешь съездить в Припять? Там до Чернобыля недалеко.»

Не отвечает.

«Ну пожалуйста, Ной. Пожалуйста-препожалуйста. Мне очень нужна твоя помощь. Очень сильно. Как никогда! Я же редко о чем-то тебя просила. Ну кроме того раза. И того. В общем, сейчас это действительно важно.»

Не отвечает.

«Это правда важно. Не по телефону.»

Тот же результат. Разве можно написать ему о слухах, которые ходят об этом месте? О том, что детям иных там как медом намазано? О том, как редко их потом находят. О том, как странно ведет себя тень там… О многом другом.

«Посмотри список пропавших и перезвони, когда освободишься от своих Очень Важных Взрослых Дел.»

Джордан была уверена, что имеет полное право тягать Мортона за уши, раз последняя их размолвка обошлась без пожаров и потопов.

- Вообще было бы здорово попробовать забрать кровь на анализ, пока мы будем в той тени, но я не очень представляю, как это возможно. Да и достоверный ли будет результат? Пока мы эту кровь вытащим, пока найдем лабораторию… Пфф. Так что можно ограничиться простыми замерами, антропометрией. Весы я, конечно, туда не потащу, но тот же рост был бы весьма интересен, как считаешь? – тараторит Джордан, зажигая конфорку спичкой. Уже неделю не использует магию. Силы – под завязку, но так сложно иногда удержать себя в бытовых мелочах. Харви прекрасно понимает, что Ной её скорее всего и не слушает, но болтовня, заполнение эфира нужно прежде всего ей самой. Успокаивает. – Я выросла на три сантиметра с… тысяча девятьсот сорок шестого, кажется. Три сантиметра за пятьдесят лет. Я буду выше тебя через… - Джо задумывается, поджимая губы, - …неважно.
Булькает невкусным чаем с душицей. От их временного ночлега в Киеве до Чернобыля – часа полтора пути. Может, два. Харви даже удалось найти того, кто их подвезет до КПП. Водитель сразу предупреждает, что с документами могут быть проблемы. Он уверен, что эти двое – или шпионы, или мародеры, или все вместе взятое.
- Пора, - кивает Джо, и засовывает руки в карманы кофты. Показывает мужу находку: две птички-свистульки из потрескавшейся глины, - Держи одну. Вторая будет у меня.
Потуже затягивает шнурки. Нервничает, перевязывает трижды.
Сил у неё хватит ровно на путь «туда» и может быть немножко – обратно.
Остается надеяться, что у её мужа этих сил больше, иначе ей придется отвечать перед Господом за погубленную душу верного слуги его.
Взваливает на спину походный рюкзак и шагает в ноябрь.

Prosim soblyudat' spokojstvie, organizovannost' i poryadok pri provedenii vremennoj ehvakuacii.

- Не трать силы почем зря, - кашляет в варежку под пристальным взглядом мужчины в форме, - Это нерационально. Кто его знает, что произойдет? Поберегись.
"Мне в таком случае конец почти при любом раскладе, сколько бы сил не было у меня - будет недостаточно, выше головы не прыгнешь. У тебя шансов побольше," - разворачивается шахматная партия в голове. Белые ходят первыми.
Ноябрьское небо Чернобыля похоже на дно алюминиевой кастрюли, в которой они вчера варили картошку. Такое же шершавое и поцарапанное. Снег медленно кружит в воздухе, собираясь бахромой на меховых шапках.
Снег хрустит-скрипит под шагами солдата. Джордан поправляет лямку рюкзака, перекрутившуюся на плече. Шарф от её дыхания чуть влажен.
- Zrastvuj-te! My doktory. Vrachi, - машет рукой в варежке и выдает широкую американскую улыбку. Они им не верят. Джордан хлопает себя по карманам и находит документы, забирает документы у Ноя и протягивает их охраннику с коротким пассом, больше похожим на смахивание пыли с обложек.
"Lateo" - подготовленное заклятие падает с пальцев, изменяя реальность до лучших времен. Охранник изучает пропуска и документы долго, пристально.
- Doktor Dzhordan Harvi, doktor Noj Harvi, predostav'te veshchi dlya dosmotra, - подняв наконец глаза, говорит он. Кустистые брови придают ему суровый и недружелюбный вид.
Разумеется, ни в рюкзаке Джо, ни в рюкзаке Ноя ничего подозрительного не находят. Когда ладони бегло прохлопывают ее куртку и штаны, ища что-нибудь эдакое, Харви зажмуривается. Женщин-охранников в этой дикой глуши, конечно, нет.

КПП "Лелёв" остается позади, позади же остаются напутствия и предостережения, и лай собак. Джо натягивает шапку на самые глаза - полуденное солнце отражается от сугробов и слепит.
- Ной Харви, - хихикнув, тянет она, - Нам шагать километров так семь-десять до села Копачи, там, говорят, церковь есть. А оттуда в тень - прочесать до Рыжего леса крюком и до реакторов... Наверное, так. Надеюсь, не будет карманов, и так далеко идти. Думаю, придется даже на привал останавливаться в тени. Ну да все будет о'кей. 
Джордан страшно спускаться вниз, но еще страшнее - оставаться в стороне. Страх и напряженное ожидание заставляют быть собранной, не оставляя сил и желания на суету и ругань. Не сейчас, не тогда, когда муж её великодушно согласился на такой марш-бросок.
Впрочем, в бескорыстность Мортона Джо в глубине души не верила. Но старалась не думать об этом, принимая все за чистую монету.
Небо посветлело. Ведьма оглянулась вокруг - ни души, белая пустота, похожая на стерильную больничную палату. Здесь люди пытались запереть болезнь, которую сами же и создали. Получилось ли? О том скажут сухие медицинские отчеты за ближайшие тридцать лет.
Острая лучевая болезнь.
Рак щитовидной железы.
Лейкемия.
- А все же я не понимаю, почему ты согласился, - все-таки спрашивает, и вопрос её звучит громко и неуместно в больничной белизне. Снег хрустит под ногами, от серьезности лиц начинает подташнивать - не умирать же они идут, в конце концов!?
Не умирать.
Резко шагнув назад и чуть в сторону, Джордан бодает Ноя плечом, таранит боком, сталкивая мужа с протоптанной колеи в снег.

- Не-ет. Мы другие врачи. Собираем пробы и выносим вердикт: "в вашей радиации картошка выкапывается сама и сразу вареная", - усмехается Джордан, мысленно отмечая, что Ною новообретенная фамилия понравилась. По крайней мере, он не возражал.
У этих людей приняты общие фамилии для супругов, разные же вызывают ненужные вопросы, которых и без того немало. И не все можно решить подделкой документов.
- Нет, подожди, не единственная, - щурится ведьма на солнце. Мокрый рыхлый снег прилипает к сапогам, висит грузом. Она бьет сапогом о голенище другого, отряхиваясь, - В Копачах тоже есть, и службы там редко, но проводятся. Я ж не совсем еще крышей протекла, ну.
Только безнадежно проржавела.
На влажном и теплом от дыхания шарфе собирается иней. Идти нелегко: иной раз приходится заново протаптывать тропу, занесенную снегом. Недавно явно была метель. А судя по прогнозу погоды, ожидается снова, вот только переждать её Харви планировала в церкви. Хотя как знать, как знать, прогнозы врут, а в Чернобыле - тем более.
В Чернобыле все врет. Все обманчиво тихое, спокойное, вот только смерть в каждом глотке воды, в каждом вздохе - невидимая. Ушли отсюда люди, звери ушли. Остались те, кому идти некуда; кого память предков держала, кого - уверенность в том, что самое страшное в их жизни уже случилось и закончилось в Берлине. А это - тю, переживем!
Какого цвета радиация? Без цвета, как Господь - везде, да никто не видел?
Какого вкуса?..
Джордан щурится что кот, наевшийся сметаны, глядя на отряхивающегося мужа.
- Спасибо-спасибо, мистер Харви, что позволили столкнуть вас! - паясничая, делает быстрый реверанс и на всякий случай отступает на пару шагов, дабы не быть воткнутой головой в сугроб под прямым углом. Поспевает за широкими шагами Мортона, который, кажется, нарочно ускорился, - Это балабольство, Ной. В смысле, софистика. Почаще напоминай себе, что мы есть Природа, когда вырываешь из клыков вампира девичью шею, а потом вырываешь вампиру кадык. Природа всегда так делает, - трет раскрасневшийся нос варежкой. - Что ж это за задание было, раз сподвигло Ноя Мортона на рассуждения о мировоззрении морковки? В этом вашем Портленде совсем грустно?
Ответ Ноя Джордан не слишком обрадовал: слишком много... сарказма? Попытки увильнуть,  угадать правильный ответ, чтобы не расспрашивали дальше? Ной не похож на того, кто интересуется судьбой потерянных Иных. Второе объяснение выглядело куда правдоподобнее. Натуралист... Как бы то ни было, Джо понимала, что давить прямыми вопросами Ноя бессмысленно: либо уйдет в глухую оборону, отпираясь строками Писания, либо начнет задавать встречные вопросы, и тогда на миссии можно ставить крест.
Потому что Джордан тоже не любит лишних вопросов.
Можно сказать, фамильная черта.

- Как... Была же. Точно была, - растерянно обводит взглядом жалкие останки деревни.
Добро пожаловать в Диснейленд с настоящими двухметровыми мышами.
Кто мог - уехал, кто не мог - ушел в землю, кому не время уходить - молятся. Вот только молятся без церкви, по-дикому, кланяясь потертым и почерневшим от радиации иконам.
Ветер треплет плакат, которым залатали выбитое окно: "zhi-shi pishi s bukvoj i".
- Чушь какая-то, - из дверного проема высовывается физиономия, закутанная в мех и тряпки по самый горбатый нос, но Джордан не хочет тратить время на попытки поговорить с местной. - Брысь.
Нос исчезает.
- Давай-ка глянем еще с другой стороны, - Джордан находит взглядом подходящую длинную тень на снегу и шагает в неё, проваливаясь.
То, что это другая тень, понятно сразу.
Харви с удивлением пинает пепельно-серый снег, разлетающийся легкими бесформенными хлопьями. Там, где должна быть церковь - пустая воронка, спрятанная под сугробами. Светится недоброй чернотой изнутри...
Больше минуты Джордан требуется, чтобы осознать, что крышей она все-таки протекла.
- Ладно... Ладно. Нет здесь церкви. Странно, но нет, - поднимает взгляд на мужа. - Видимо, ты прав, и нам нужно это твое... Il... Llinskaya, да. Язык сломаешь... Если она в Чернобыле, то идти меньше четырех километров, но через Тень можно попробовать срезать путь.
Идея срезать путь кажется Джордан весьма удачной, потому что чем ближе Чернобыль, тем выше становились сугробы, а вот рост ведьмы оставался прежним, как и выносливость.
- Здесь снег гораздо легче, смотри. Как... как песок зыбучий какой-то, - освободив ладонь от варежки, зачерпывает серую массу.
Снег не тает.

- Ну давай еще о мировоззрении тут поговорим, Мор! - распаляется ведьма, подозревая упрек в словах пастыря, - Нашел время! 
Замечает странный взгляд Ноя, щурит сорочьи глаза с горизонтальным зрачком - ай да маг, ай да  в н и м а т е л ь н ы й, ай да высоко сидит, далеко глядит.
- Ну уж! - фыркнула, чихнула, выдыхая мелкие частицы Теневого снега, - Четыре километра по снегу и бездорожью. Ты был явно более сговорчивым, когда твои мощи можно было ссыпать в этот же рюкзак. Пеший туризм до добра не доводит, уж пора бы усвоить после Маутхаузена. 
Тень за спиной смыкается, точно стянутая хирургическим швом. Еще несколько секунд - и не остается даже шрама на том месте, где только что был выход из реального мира к черной воронке.

Ветер воет в скрюченных пальцах-ветвях деревьев, свистит, кликая бурю вечером. Небо чуть розовеет, совсем немного. Харви не устает удивляться тому, как же быстро здесь темнеет.

У корней березы чернеет будто бы проталина. Джордан, переваливаясь через сугроб, торопится взглянуть, но быстро возвращается к Ною на тропу, морща нос. Задранная худая кошка, грязная шпротовая шкура свалялась на тонких ребрах.
Поедена разве морозом, но не зверями…

- А всего с десяток лет назад я читала первые выпуски «Черепашек-Ниндзя» и была уверена, что эта чушь никогда не станет популярной, - выдыхает ведьма в морозный воздух, привалившись к мужу. Они выбрались на покрытый настом участок, где не вязли в снегу и могли перевести дух. Теплолюбивой Харви здесь было неуютно, а вот Ной, кажется, чувствовал себя вполне в своей тарелке. – Не думай, что я не заметила, что ты не ответил на вопрос.
Развивать тему Джо не стала. Видимо, в благодарность за предоставленный отдых. Или просто отложила пока это дело с пометкой «вернуться позже». Обхватив Ноя за руку, повисла, прижавшись – варежки забавно шуршат-скребут о плотную ткань куртки.
С небольшого возвышения, на котором они оказались, становится видно, о чем толкует Ной. А еще видно ветшалые коровники, ржавые сенажные башни, могильники…
Все наспех оставлено, побросано, будто племя снялось с временной стоянки.
- М-м? Знаки-то? – Джордан облизывает обветренные губы. – Вообще даже не обращала внимания, тут повсюду вандалы постарались… Не думаю, что это что-то значит. Пойдем, а то замерзнешь, отогревай тебя потом, - шмыгая носом, ведьма потянула Мортона за собой вниз, снова проваливаясь.

Плечо будто оцарапало-сжало когтистой лапой.

Мирный атом – в каждый дом!

Заговорили сороки, блестя белыми пятнами на иссиня-черных бочках. Расселись по голым ветвям, косят взглядом, не боятся, но настороже.
Чернобыль встречает их молчанием. Следы шагов заметало позёмкой. Взглядом их провожает статуя Ленина – идите, мол, вперед, я сразу за вами пойду, а пока тут постою. В безопасности.
Ильинская церковь белеет на фоне морозного розового неба, поблескивает крестами, вот только ведьме отчего-то неспокойно. Внимание ее привлекает надпись на заборе у церкви:
«Kostej ne soberesh'».
- Если бы это было адресовано нам, было бы написано на другом языке, - хмыкнула Джордан, потянув себя за лямки рюкзака. В стрельчатом окошке на самом верху будто мигнул свет – или то блик солнца?
- Давай посмотрим, что ли, - выдох Харви замирает в Теневом мире, как тягучий мыльный пузырь на кончике трубки. Джордан оглядывается – за спиной у них, там, где шли они поверху, такие бешеные завихрения, такие разводы черной гущи…
В Тени блестят волчьи глаза меж черных пеньков. И взгляд Вождя не кажется таким уж уверенным.

- Ай, да поняла я! - огрызается Джордан, прыгая-переваливаясь в снегу так быстро, будто Ной придал ей волшебного ускорения пинком. В несколько прыжков оказываются они у тяжелой двери.
Джордан благодарит Всевышнего, что в Тени есть дверь.
От слякоти и снега деревянные полы стали скользкими: ведьма едва не пропахала носом порог, потеряв равновесие; чертыхнувшись, вцепилась в рукав Мортона.
Как хорошо, когда он рядом. Никогда не споткнется, не ошибется, не промахнется, и стрелки на брюках идеально выглажены, как будто женат не на Джордан, а на цехе из прачек и гладильщиц. Впрочем, кто его знает, сокрытую жизнь Ноя? Быть может, это и было заданием Двора? Обезвредить ударную группу утюжильщиц?
Тогда Ной был бы лучшим кандидатом. С его ужасными стрелками на брюках, которыми только вены вскрывать.
Как спокойно, когда он рядом - настороженный и отчаянно пытающийся думать за двоих.
Еще б молчал.
В Теневой церкви сыро, холодно и будто бы грязно: черное месиво хлюпает, прилипая к подошвам, как тина. Отвратительное место, выпивающее душу, действующее на нервы. И это в человеческой-то церкви!..
Впрочем, дела Теневые - не вина людей. Им за века столько не согрешить, чтобы добиться такого пейзажа.
Тварь по ту сторону боднула дверь; Джо почти услышала, как проломленный и поеденный ветром волчий череп сухо ударился о дерево. Высвободив руку из перчатки, она нащупала в кармане зажигалку и сжала.
Настолько ли твари одичали, чтобы не бояться огня? Ведьме не хочется выяснять.
- Они что, стоят всю службу?.. - выпучила глаза Харви, от удивления подняв шапку, спадающую на лоб. - Это же ненормально. Бедные их ноги... Как вообще можно думать о Боге, когда у тебя позвоночник ссыпается в штаны?
Настойчивый стук в дверь, сотрясающий темноту.
Никого нет дома, мать вашу!
Слюнявое, хриплое рычание.
Нет, им не пробить дверь, а если пробьют - горе им, несчастным!
Даже через куртку Джо чувствует, как зашевелился воздух, как приобрел форму острую, смертоносную, свистнул плетью - Ной развлекается, разминает крылья.
Харви топает ногой, эхо звенит, как от удара некованным копытом.
Ай да пусть заходят, твари, откройте им двери, пригласите в дом - тут хозяевам сидеть негде, не то что падали ходячей!..
Металлическая зажигалка леденит пальцы, но разогреется быстро, черная клякса - союзница тварей снаружи? - отступает от них (от Ноя), и на секунду будто раскрывает ладони, показывает...

Борисенко Софья Павловна - 8 лет, рост 125 см, среднее телосложение, глаза серые, волосы русые, длинные, кудрявые. Перевертыш-медведица.

Гордеев Роман Олегович - 11 лет, рост 152 см, худое телосложение... Инкуб...

Кравченко Любовь... 6 лет... перевертыш...

Гордеева...

Корсак...

- Стой, подожди!!! - машет руками Джордан, останавливая Ноя, не давая ему задеть черную дрянь с драгоценным грузом. План - настолько безумный, что и планом его назвать сложно, - созревает в ведьминской голове мгновенно: широко раскинув руки и раскрыв ладони, точно перед диким животным, медленно движется Джо навстречу черной кляксе в Тени.
Медленно, плавно, чтобы не спугнуть. Аккуратно...
- Implecto, - между рук ведьмы растягивается тонкая, как паутина, огненная сеть, источающая неопасный жар. Чернота морщится и мнется на месте, не понимая, отступать ли ей от этого смешного заклятия, по опасности сравнимого с йодной сеткой. На всякий случай сжимается, снова обнажая лицо спящей Софьи Павловны... - Тогда Пилат приказал отдать тело; и, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею, - сеть плетется вкруг ведьмы и черного сгустка, пока не теснит, но охватывает все больше, больше, стягивается медленно, чтобы не испугать, и вот уже видна детская ручка, вот уже чернота обнажает пухлые плечи...
Джо чувствует, как бежит капля пота вдоль позвоночника.
Чернота растворяется, как чернила в воде, оставляет Тень мутной и грязной...
Аккуратно, Джордан, аккуратно, медленно, точно, как скальпелем...

Что-то разбивает окно, и звук этот разрывает тишину, и чернота конвульсивно дергается, скрывая ребенка, мечется, путаясь в сети - Джордан поспешно сбрасывает заклинание с пальцев, отпуская тварь.
Раз - распустилась сеть
Два - свистит воздух-сквозняк в разбитом окне
Три - черные сгустки сжимаются, комкают пространство, и падают вниз, через деревянный пол, через фундамент, через землю - вниз, глубже в Тень.

Что-то оказывается дохлой шпротовой кошкой, которая, раскачиваясь на тонких лапах, непонимающе смотрит на магов лунными глазами.

Каким-то краем сознания Джордан понимает, что они ушли глубже, шагнули в темный омут, в котором водятся-скалятся черти. Быть может, надо было свернуть обратно, пока не поздно, обмануть мертвецов, выскочить из Тени в обжигающий холодом снег? Поставить на Софье (Соне), Роме и Любе крест да провести службу за упокой детей Иных...
Признать свою беспомощность пред катастрофой человеческого мира, из-за которой даже Тень, незыблемая, как океан, ведет себя как испуганное сигнальной ракетой животное.
Какие ж из них Пастыри, если сейчас развернутся они спиной к судьбам Иных, которые попали сюда не по своей воле даже, а были подло заманены?..
Кого судить будут они, какое право имеют судить, если закроют глаза на очевидную несправедливость!? Хоть и закончилась война, Джордан чувствует, что не может оставить их, как не могла оставить раненого в траншее, как не могла оставить птицу с перебитым крылом. Это грех, грех предательства, за него люди и Иные обречены будут плутать в ледяной пустыне: ощупью ходят они во тьме без света и шатаются, как пьяные.
Дети не виноваты.
Но кто виноват, кто!?
- Осторожно, - зачем-то бормочет ведьма не то мужу, не то самой себе. Как заклинание, способное отвадить от них любую беду. - Осторожно, осторожно.
Джордан осторожно ступает с порога на жирную, напитанную снегом и перегноем землю, прощупывает прочность носком. От шагов её расходятся круги, как по водной глади...

Раб сказал ему: может быть, не захочет женщина идти со мною в эту землю, должен ли я возвратить сына твоего в землю, из которой ты вышел?

Тень немедленно сообщает Иным, что они здесь - чужие. Пока не тянет силы, нет у нее на это прав, но наваливается на плечи усталостью, озлобленностью, сомнениями... Вернулись, блудные сыны и дщери! Не ждите хорошего приема.
Чужие.
Чужие.
Чужие.
Они с Ноем - чужие здесь, белые, живые пятна, и Тень ждет момента, чтобы слить их с остальным пейзажем, смешать с грязью и радиоактивной пылью.
Джордан сгибается пополам, зажимая уши руками, и хочет воткнуться головой в снег. Гудит вокруг. Гудит в голове. Гудит так, будто Тень заперла их в трансформаторную будку. Это... это... так больно... в голове...
Звук треснувшего стекла. Очень-очень тонко. Каждая миллисекунда растягивается в Тени: Джо слышит высокое пение птиц.
Пение птиц в Северной Дакоте, над Девилслейком, над их домом, от которого, наверное, ничего уже не осталось.
Пение птиц у скал Уайт Бьютт, фырканье пасущихся в сухих зарослях пинто. Пинто маленькие, но очень проворные и умные...
Пение... пение... пение...

Душа наша избавилась, как птица, из сети ловящих: сеть расторгнута, и мы избавились.

Ведьма нашаривает в кармане глиняную птичку: она нагрелась, потрескалась сильнее и мелко дрожит в ладони. Звук усилился; от свиста Джо чувствует себя пьяной, полубезумной, беспомощной.
"И артефакты там сбоят," - говорил её супруг утром сего же дня. Что ж...
Джордан кидает свою птичку-артефакт туда, где столпились Твари, в самую гущу.

Наступает тишина.

Абсолютная тишина.

Какая разница, куда, лишь бы подальше отсюда! - хочет рявкнуть ведьма, но горло её не рождает ни звука, ни хрипа: Тень вобрала в себя любые звуки.
Джордан касается запястья мужа и не чувствует биения сердца. На своем запстье не чувствует тоже.
Любые звуки, вибрации, шорохи - все забрала Тень.
Быть может, это идеальное место для их ковчега: нет звуков, нет ссор? Хотя они наверняка выучат язык жестов, чтобы сказать друг другу, что думают. Будут яростно заламывать пальцы и эмоционально выкручивать запястья.
Джо тянет Ноя за собой, показывая пальцем на перистый конденсационный след в небе: туда, вдоль нити.
Их явно ждут.

Они идут минуту, две, три, сорок лет, вечность. Идти в Тени гораздо легче, чем по живым сугробам, но чем дальше продвигаешься, тем крепче уверенность в том, что любой твой неверный шаг обернется катастрофой.
Для тебя, не для Тени.
Тень здесь тысячи лет была и тысячи будет.

Через минуту, час, два начинают появляться звуки: Джо слышит собственные мысли, шорох растущих и седеющих волос, скрип сбрасываемой кожи.
Смотрит на Ноя отчего-то на равных, точно они одного роста, и неловко переступает ногами-ходулями.

Становится жарко, а под ногами скрипит уже не снег, не земля, а желтый, как куркума, песок. Ведьма расстегивает куртку и скидывает. На солнечном небе конденсационного следа почти не видно... Долго идти еще? Жарко. Оглядывается: копытца-рюмочки оставляют круглые аккуратные следы на песке, а рядом, рядом...
Так ли важно, кто виноват, если им все равно не выбраться отсюда людьми?

Куртка слетает с плеч, слетает и шарф, и шапка, и человеческий облик плавится под палящим солнцем, как церковная свечка (а ведь самый лучший воск в церковных свечах). Шаги Джордан становятся широкими, неровными, какими-то пьяными. Рюкзак раскачивается на плечах, как курдюк с водой и жиром.
Песок под ногами осыпается... осыпается... осыпается...
Джордан - или то, что было ей, - проваливается по голень, по колено; колени выворачивает в другую сторону, но она не чувствует. Желтый песок струится меж пальцами, мелкий-мелкий, можно вдохнуть
как радиоактивную пыль.
Джо трет глаза с прямоугольными шутовскими зрачками, трет тонкими руками, поросшими блестящей и плотной рыжей шерстью с белым крапом.
Проваливается, ищет взглядом Ноя - где он, не сгинул ли? Им надо держаться друг друга, пока не провалились в рыхлый зыбучий песок совсем. 
Над ними скользят тени тех Иных, кому повезло меньше. Похожи на тени Хиросимы: несут в себе такую же страшную историю, личную трагедию. Вот этот тоже искал детей, но нашел только смерть в песках. Этого позвала сюда Тень, подло заманила, вывернула наизнанку - сколько шатался он по пустыне голодным шакалом?.. 
Джордан ищет взглядом Ноя, но находит чудовище: муж её становится еще выше, вытягивается, как полуденная тень... он и есть тень! Серая, бархатистая, с черными отметинами на крыльях, тень эта высоко запрокидывает точеную голову.
Гарпии похищают души людей, особенно маленьких детей; хватают сильными когтями и исчезают бесследно.
Джордан пятится назад и низко наклоняет голову. 
В Америке гарпии измельчали: уносят всего лишь обезьян, дикобразов, ленивцев, собак...
Харви утаптывает и разгребает песок. Солнце не щадит поросшие рыжей шерстью бока, жалит.
Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец.
А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит; и волк расхищает овец и разгоняет их.

Джордан чует запах отары, слышит звон колокольчиков, слышит лай пастушьего пса и окрик пастыря. Торопится, мотая тяжелой, украшенной двумя парами рогов головой - во всей отаре не сыскать такой рогатой козы! Нелегка такая корона. Роет раздвоенным копытцем песок - где трава, где, где пастбища, луга обещанные? Нешто столько шли ради песка, противно скрипящего на зубах? Столько терпели?
Ай да пастырь, ай да пес, куда привел, где вода? 
Кругом - песок да волки... да змеи... 
Джордан топчет гремучую змею, пока не превращается она в мякоть кактуса, и жует, хрустит колючками. 
Пастырь кричит, торопит, Джордан ищет взглядом Ноя, но еще глубже проваливается в песок, и падает на нее тень огромного размаха крыл. 

Крик пастыря становится ближе, выше, скрипит, пока не превращается в голос старой женщины и не затихает.
Джордан трясет головой, вытряхивая песок из волос; нет никаких рогов, а муж её выглядит вполне себе мужем.
Зато есть сугроб, холод и нет куртки. 
Куда без куртки? В такую-то зиму? В Чернобыль? Даже если она будет греть себя всю дорогу магией, она просто истощит ресурсы.
Околеет, как... коза. 
Забыла - вернись, забыла - вернись, не оставляй монет в пруду, не собираясь вернуться, - вкрадчиво шепчет Тень, и тянет за волосы, тянет за края одежды, за пальцы - вниз.
- Цел? Сейчас вернусь, я быстро, туда-обратно, - выпаливает Харви, пока Тень проваливает её в себя, и сугроб под ней тает до самой земли, а Тень заворачивает её бережно, как младенца в саван... Остается только рюкзак.

Рога снова тянут сухую голову вниз; Харви перебирает ногами быстро-быстро, почти вскачь, и песок пружинит под её прыжками. 
Куртка полна скорпионов и ядовитых змей, и колючих ящериц, и высохших цветов - Джордан мотает головой, отряхивая, и тянет куртку с собой, возвращаясь по собственным следам. 
Там, впереди, её ждет супруг и почти любящий подзатыльник, и оправдания-объяснения, почему не могла она уйти без куртки... Там Ной открыл выход в снег, там ждут Сгустки-с-Детьми, волки, шпротовые кошки, покинутые церкви... погосты...
Узловатые тонкие ноги подкашиваются, и Джордан падает на колени, спотыкается, подымается вновь, загребая копытами жар. 
Следы заносит ветром, песок забивается под веки, хрустит в ушах, щекочет в носу. 
Джордан щурится на солнце; пора спать.
Там, впереди, Ной... где-то там, где заканчиваются следы... 
А были ли следы?
А был ли Ной Мортон?
Или то все сны заблудшей овцы?

Тянут за рога - упрямится, приподнимается на шишковатых коленях да заваливается обратно в песок. Песок покрывает всё: едва торчит пушистый куцый хвост с длинной кистью.
Тянут, тянут еще, да так, что приходится вытянуть шею и замычать: "не хочу!". Оставьте её, хромую скотину, в покое.
За бок щипает Тварь-слепень; Джо клацает зубами, лишенными хищной остроты (травоядной это ни к чему), широко взмахивает рогами, которые подцепляют Тень в тонком, как тюль, как паутинка месте
и рвут
с треском
с хрустом наста под сбитыми пальцами, под рокот Ноя, под вой вьюги.
Джордан вдыхает глубоко и неровно, как пловец после долгого погружения; холодный воздух после зноя пустыни обжигает грудь.
Ведьме не холодно, ведьма почти ничего не чувствует: ни холода, ни жара, ни рук, ни ног, ни носа, ни ушей... Ныряет к мужу - теплому, живому, выплевывающему обвинения, негоже пастору браниться! - за пазуху, вдыхает запах шерсти свитера, запах пота и порошка. От чего вымачивали этот свитер? От крови? Своей, чужой, человеческой ли?.. Харви вжимается в Ноя, опутанная теплом, прячет лицо на груди - к лицу только начинает возвращаться чувствительность. Чешется и тянет кожу, и болит кончик носа, и губы в глубоких трещинах.
Тепло течет по голове, хребту, разносится биением сердца к кончикам пальцев. Очень мягкое тепло, не обжигающее, но поддерживающее.
Так вот как оно было в госпитале?..
Синие сумерки сгущаются над перелеском, сквозь шум в ушах Джо слышит мягкое хлопанье крыльев - сова вышла на охоту. Через некоторое время до неё доходит и смысл слов Ноя.
- Д-давно... это было, - скрипит Харви непослушными сизыми губами, выдыхая облачко пара. - Н-норма-альный исс-следователь! Может, л-лошади эт-то неплохо. М-меньше было бы аварий. Вроде т-т-таких.
Лошади не очень умные, но дружат с инстинктом самосохранения, в отличие от, и уж точно лучше понимают ценность жизни.

Если согреть варежки дыханием, то можно аккуратно согнуть пальцы. Не торопись, Джо, если не хочешь стряхнуть в снег ногти вместе с мясом. Такое, говорят, часто бывает у людей, которых откапывают из сугроба.

Впрочем, Джордан и не человек вовсе.

Если двигаются пальцы, можно застегнуть куртку себе, можно показать знаком застегнуть куртку Мору, можно сложить пальцы в нехитром жесте, разжигая в собственной груди огонь, способный медленно растопить остатки окоченения. Можно обрубить нити, возвращая силу Ною: не трать, не трать понапрасну, прошу.

Тень дымкой стелется у их ног, серая, мелкая, как ручей. Выпила, мразь, много выпила, а теперь вьется кошкой, ластится, извиняется...

Джордан идет медленно, с остановками, смотрит прямо перед собой. Им бы остановиться, поесть, развести огонь. Заночевать... Нет, нету таких мыслей в голове ведьмы - их выпила Тень вместе с львиной долей сил, оставив в темечке тупое, как мигрень, стремление идти вперед. Через снег. За белым кроликом - в нору. В ад. Пекло. Геенну огненную. С Мортоном под руку следовать понятным указаниям в небе, надеясь, что указания эти оставлены Всеотцом, а не...

Если что-то еще пойдет не так, они не смогут посетить друг друга в больнице, потому что будут в соседних холодильных камерах. И фамилии у них разные. Разметает опять по земле.

Ближе, ближе, ближе... Вопреки ожиданиям, ведут их не к аварийному четвертому, не к закрытому второму, а к первому энергоблоку, продолжающему жить. Они идут так близко к поверхности, что, кажется, могут различить силуэты людей, потрогать меховые шапки, заросшие жесткой щетиной лица, заскорузлые руки...

Помни, зачем ты здесь.
и надломит ее в крыльях ее, не отделяя их, и сожжет ее священник на жертвеннике, на дровах, которые на огне: это всесожжение, жертва, благоухание, приятное Господу.

Отключение аварийного сигнала. В подкорке засыпает инстинкт самосохранения; ведьма уверена, что в черных коконах - кровь от крови её, и нет на этой проклятой земле ничего ценнее, чем жизнь юных Иных.

Снижение рисков каскадных аварий. То ли плетется ведьма, то ли её просто уже тащит Ной, но она останавливается как вкопанная и стаскивает с плеч мужа свой рюкзак. Нащупывает пузатую флягу, срывает крышку: жидкость дымится, теплая.
- Это зелье, - поясняет ведьма. - Зелье, заговоренное на скорость реакции и конце... концентрацию... Оно испытано на двух континентах, но я не могу ручаться, что это... эта пустыня его не изменила... Ну, skol.
Ведьма делает небольшой глоток.
Черный след делает крутой крюк с небес и штопором вонзается в землю в двадцати шагах от них, образовывая яму - и тут же заполняя её липкой, нефтяной жижей, просачивающейся в снег чернильными разводами. Тень пожирает первый энергоблок, топит в черноте...
Вот и дошли они до конца радуги. Где их горшочек с золотом?..
Бездна приглашающе разевает пасть.

Зелье прогоркло, расслоилось, осело на языке маслянистой, вяжущей терпкостью.
Гадость, а не зелье.
Больше двух глотков ведьма выпить не решается. Два – это ровно столько, сколько не убьет её в случае, если формула зелья действительно сильно повреждена; ровно достаточно, чтобы почувствовать эффект в случае, если формула сохранна.
Ной воротит нос, Джо смаргивает с ресниц радиоактивную пыль.

Этих людей обманули, им сказали, что это всего лишь небольшая авария, и им достаточно мыть руки перед едой да пить водки побольше, чтобы не ощутить на себе последствий. Мыли, пили, а врачи молчали, не снимая пробы с еды, привезенной местными фермерами.
Радиоактивные сливки.
Радиоактивная свинина.
Радиоактивная земляника (сезон же, что они, дураки что ли, сапогами ягоду давить?).
Где, где они все? Запакованы в полиэтилен, расфасованы по цинковым гробам, захоронены в строгой секретности и без военных почестей – какие почести, когда раздувшиеся руки с отходящей клочьями кожей не лезут в рукава гимнастёрки? Их бы забыть поскорее.

Не забыть только родственникам, хранящим ордена на память. И в этих орденах Чернобыль живет тоже: через десять, двадцать, тридцать лет жители квартиры пожалуются участковому врачу на неприятную припухлость на шее и одышку.
Такова цена памяти.

Действует зелье не сразу; Джордан давно задумывается о том, как здорово было бы иметь под рукой зелье в инъекционной форме, чтобы раз – и все, пиковая концентрация. Но тяжело добиться нужной формулы, тяжело добиться стерильности и безопасности, техническая сторона вопроса сложна. Пожалуй, надо будет потерроризировать на эту тему супруга-артефактора… Завтра. Или послезавтра. Если доживут.

Движения Мортона расслаиваются, становятся медленнее. Он как муха в сиропе. То зелье работает или Ной устал? Растекаааается. Тяааанется.
Пепел падает с ресниц медленно, кружится, как снежок. Пролетает огромная, как бревно, ресничка. На какой щеке? Угадаешь – будет тебе счастье, загадай желание.

Я хочу, чтобы…

Отчего-то некоторые дети кажутся ей непомерно тяжелыми, некоторые – легкими, будто осталась от них одна высосанная скорлупка. Харви, повинуясь внезапному порыву, потерлась носом о лоб Софьи, прижалась губами – холодная…
Холодная! Ой, какая холодная!..
Ветер свистит в ушах, забивается за воротник куртки, треплет волосы, выбившиеся из-под шапки. Она чувствует себя сенбернаром, вытаскивающим из-под снега заблудших путников; вот только почему на мальчике, которого вытащила Джо, летние штаны цвета хаки и протертые шлепанцы на босу ногу?..
Черная жижа липнет к подошвам, чавкает, застывает на куртке жвачкой. Краем глаза Джо замечает шевеление Тени, но только краем: все внимание её сосредоточено на Надежде Корсак, которую ведьма прижимает к себе, как большую неподвижную куклу. Вот-вот откроет глаза и скажет бесцветным голосом: ма-ма.

Таким же бесцветным стал голос Ноя – Джордан оборачивается удивленно и хочет сообщить, куда стоит Ною бросить свое драгоценное мнение, но замечает на кукольном ребенке разводы крови.
Перехватывает руку мага, смотрит пораженно, почти с ненавистью. Стягивает перчатку с руки мужчины, обнаруживает жирные бусины крови, почти физически чувствует, как облизнулась Тень за плечом супруга.
А он – он молчит, он буравит снег, он идет вперед, он смеет упрекать Джордан, а сам ни слова, ни словечка!..
Да он же сдохнет здесь, как собака, проводник, твою мать… Свалился на её голову… Идиот! Идиот! Всё и так кувырком, всё идет не по плану, это Ной-то должен был их вытащить в случае чего, а теперь, теперь делает вид, что ничего не произошло!
Харви вспыхивает мгновенно.
- Ты козёл! – выплевывает ведьма, отвешивая дорогому супругу хлесткую пощечину ладонью в подмерзшей рукавице. – Ты… Господи, какой же ты идиот!!!
Она толкает Мортона в грудь; от бессильной ярости и паники трясутся руки.
Иной ступает в тень, где каждая царапина на счету, с перчаткой, пропитанной кровью. И он смеет её чему-то поучать!?
Где успел только, где?
- Ты тут ласты склеить решил, да, да!? – разгорается ведьма, скалится, ненавидит Мортона за почву, выбитую из-под ног, за вынужденную беспомощность перед Тенью, за беспокойство, тяжким грузом легшее на плечи.
Он так устал, он так много на себя взял, что вот-вот сломается, уронит ребенка.
По лицу её супруга ползет пепельное пятно некроза, расходится кровавыми трещинами, лопается кожа на жестких скулах.
Теневая Тварь капает на него тягучей зловонной слюной – ниточка тянется медленно-медленно, медленно поедает Тень пастора…
- Уходи, уходи, пошел прочь отсюда!!! – Джордан прижимает к себе девочку-куколку, тянет мужа за рукав, толкает его туда, где должен быть выход из проклятой Тени.
Вот только выхода нет.
Не нащупывает ведьмин взгляд ни ручки, ни щели, ни зацепочки в гладкой стене, отделяющей их от реальности. Как открыть, как? Господи, что делать, направь!
В голове взрывается ментоловый шарик, морозит мысли, выстраивает план: вышвырнуть Ноя из Тени, перетащить остальных детей, и всё, и всё, и спать… Но как, как открыть чертову Тень?

Завывает сирена.

Черная жижа оживает, тянет щупальца к лежащим на снегу детям. Вот пожрет она их – и станет сильнее, и проглотит Ноя, проглотит Джордан, реактор, весь мир проглотит.

Если пресытить зверя… Тень – есть алчность; жадная до чужой крови, напьется как клещ да отвалится.
Если пресытить зверя…

Ведьма оставляет Надежду Ною, плетется сквозь снег к черной нефтяной луже – она немедленно тянется к ней, как намагниченная, прилипает к голенищам сапог, ползет вверх, обвивает, стремясь покрыть ведьму глянцевой пленкой. Джордан идет в сторону кратера, так похожего на тот, в селе Копачи, где должна быть церковь, но её, церкви, нет... Жижа стелется за ней.
Тяжело идти, тяжело переставлять кости без мяса, обтянутые сморщенной, как от горячей воды, кожей. Болят десна, на языке привкус железа.
- Ignis fatuus, – поднимает руки высоко, раскрывает ладони, и скрещивает на груди, хлопая себя по плечам.
С хлопком рождается огонь, с хлопком взвивается над черной нефтью робким языком, ревущим пламенем, выбрасывающим в Тень тонны жара и энергии; Тень начинает сморщиваться местами, как пакет, брошенный в огонь. Идет рябью, и вот уже можно ногтями подцепить створку двери в реальный мир, выцарапать возможность упасть в снег…

Отредактировано Jordan Harvey (2019-01-13 19:42:40)

Нефть – черное золото, черная кровь земли, - прилипает к рукам, к ногам, к лицу, путается в волосах жвачкой…
Горит. Горит! И за это можно простить ей всё.
Харви идет посреди воющего огня, черная от Тени, от нефти, от копоти, от собственной злости и отчаяния черная. Скручиваются и темнеют от огня рыжие пряди, тускнеет кожа, лопаясь на костяшках, плавится резиновая подошва сапог, стирая рельеф… Но Тень плавится тоже: морщится, как в кипятке.
Ветер раздувает огонь; неужели воздух ей союзник, а не противник? Дает кислород, но не забирает? Такое бывает?
Джо не чувствует, как горят брови, как широкая трещина перечеркивает губы.

Быть может, из Харви плохой исследователь, но никто не выживает лучше, чем она: она отгрызает себе ногу, если попадает в капкан, выпрыгивает в окно, когда закрыты двери, впивается противнику в щеку зубами, когда связаны руки.
А Ной молчит. Молчит! Джордан скрипит зубами – опять придется выживать за двоих, кричать за двоих, за двоих же и драться.
Зря Мортон не выучил дочь обращаться с оружием: сколько интерьеров бы уцелело!

Ветер раздувает огонь; Тень, скрипя, поддается, широким жестом Джордан распахивает её, рвет в истончившемся месте, где видно сломанный забор и белый-белый снег… Огонь выплевывает их, каждой твари по паре: Ноя и Джордан, Любовь и Надежду. Остальных же стирает в пепел и смог. И летние шорты, и разноцветные носки, и перепачканные тусклые фенечки – все летит в пасть…

Вонь жженого пластика, волоса.

Детские голоса сливаются воедино; никто не услышит их последних слов, потому что у Джордан заложило уши, пересохло горло, разрывается голова.

Вот трое перед тобой: делай, ведьма, что хочешь, что сердце велит, или душа, или разум… что там у тебя есть, что осталось, что не поедено Тенью?
Вот трое перед тобой, ведьма, да про себя не забудь – четверо. Все жить хотят, все пытаются отдать душу Богу, пока ты не видишь.
Позади тебя стояли они, и сейчас позади тебя, за твоим плечом, на твоей совести.
Всех костей не соберешь; сбереги хоть своё.
Ищи выход, ведьма, землю грызи воспаленными деснами, продирайся через проволоку, ищи выход там, где никто не найдет… ищи! Хоть будет дождь бить снизу вверх, ты встань на голову, потому что шутам не возбраняется. А встав, убеди встать на голову супруга своего, ибо только так поменяются местами земля и небо, и встанет все на свои места.
И можно будет жить дальше.

Надежда умерла. Не фигурально: девочка, легкая, выпитая, не пережила выхода из Тени. Остановился взгляд её, нет пульса, нет дыхания. Ножки начали коченеть… Джордан выпрямляет их, выпрямляет детские ручки вдоль туловища, обрывками платья перевязывает ноги, чтоб не согнулись.
Похоронить надо бы, но разве раскопаешь снег сейчас? Или вернуть родителям, а до поры в сугробе прикопать, но столько зверей вокруг, съедят ведь девичье лицо, не подавятся, обглодают щеки, глаза…
Ведьма склоняется к мужу, греет дыханием нос, слушает пульс; живой, но как выброшенная на берег рыба. Хлопает прозрачными глазами, в которых отражается серое зимнее небо Чернобыля.
В мир возвращается цвет, но сложно уловить этот момент, ибо мир сам вокруг серый и пасмурный; только на снегу можно углядеть оттенки лилового да розоватого.
Розоватые и щеки Любы, розоватые от мороза и жизни, теплящейся в теле девочки. Джордан, тяжело переваливаясь через снег, нащупывает собственный рюкзак. Рюкзака Ноя нигде нет… да и не унесла бы она его.
Не оставаться же им здесь… звери сожрут щеки, выпьют глаза…

Плащ-палатка вполне сойдет за носилки. Давно бы пора взять за правило включать в список экипировки волокуши.
На чем держится Харви? На собственной злости, на адреналине, на зелье, на честном слове? На ней же держатся остальные: ведьма волоком по насту, вцепившись в воротник, перетаскивает Мортона на притопленный в снегу брезент, прячет под его курткой Любовь, в ногах же ютится Надежда. Рука не поднялась бросить. Негоже…
Джордан выпивает зелье до дна и набивает снегом флягу, бинтует ладонь супруга негнущимися пальцами и прячет её в перчатку. Разрезает на остывшей Надежде кофту, и обрывками её укрывает лица мужа и дочери: от дыхания ткань немедленно греется и становится чуть влажной. Зато ветер не страшен.

Вьюга занесет их, если не найдут они четырех стен и крыши.
Сирена воет далеко: видать, огненное чудовище протащило их несколько километров да выплюнуло.
Ветер приносит кусочки пепла неправильной формы.

Джордан пробует сдвинуть с места получившиеся носилки и едва не взвывает от жалости к себе. Тяжело! А ближайшая покосившаяся избушка аккурат на стыке земли и неба, на опушке… Но если рывком вытащить носилки на наст и не медлить, чтобы не утонули они под тяжестью, то можно, можно идти, тяжело, но можно.
Можно даже протянуть тепло к Любе и Ною, и надеяться, что не придется заплатить за это слишком много.

Все она делает механически, без эмоций, с цинизмом полевого врача и выправкой военного. Слетело шутовство, рассекли лоб глубокие морщины, потемнело лицо.

- Ну спасибо тебе, Ной, спасибо, муж, мать твою! – рычит ведьма в воздух, взрывая снег на пути к убежищу. Так легче. – Помощник… Как ты дожил-то до своих лет, а? Вот и сидел бы в своем храме… В четырех стенах… - рывок, - В безопасности… Господи прости, после концлагеря тебя тащить было легче! Это ты должен… был… - рывок, - Нас тащить, ты! Не я! Опять все я, опять я во всем виновата, опять я все разгребаю! Негодяй… Предатель…
Джордан оглядывается через плечо: живы. Выдыхает спокойно.
- М-мерзавец… с-с-сволоч-чь!

Избушка так близко! Харви чувствует, что не может больше сделать ни шагу. В груди горит, дышать тяжело, а ноги не идут. Но надо, надо! Чуть-чуть осталось, ведьма, чуть-чуть совсем!..
В рюкзаке – разбавленный адреналин. Трясущимися руками едва не режется стеклом; длинная игла пробивает мокрую, прилипшую к бедру штанину.
Пять минут, дайте ей отдохнуть пять минут.

- Я так больше не могу… - рывок; Харви всхлипывает от жалости к себе. – Это… это… Господи, вы убиваете меня… Невозможно…
Рывок. Дверь оказывается незапертой, а окна наглухо заколочены. Сердце бьется где-то в горле, мышцы сводит судорогой. Джордан жарко.
Спотыкается на пороге, волоча Ноя за капюшон, за рукава – падает и ругается сквозь сжатые зубы, клянет на чем свет стоит.

Надежда остается за порогом.

Харви зажигалкой разводит огонь в печи – осталось еще топливо, чудеса! – и падает на пол рядом с мужем и Любой, стягивает обрывки кофты с лиц, переворачивает головы набок… вдруг начнет их рвать, или кровь пойдет, захлебнутся, и все усилия прахом? Да после этого ведьма их на том свете достанет и заставит жить, они ей крупно задолжали.
Трещит огонь в печи, ветер воет на улице, в трубе.

Харви думает о том, что надо бы разжечь огонь и в воздухе над их убежищем, выпустить в небо сигнальную ракету, чтобы нашли их, заблудших… Хватит ли сил?
Проваливается в тяжелый не то сон, не то забытье: не хватит.
Чуть-чуть передохнуть, переведите будильник на десять минут.

А дочь моя боится темноты. 
Я сам ее боюсь, давно уж взрослый.

Ей снится, что она опять уснула на улице; разморенная жарой, улеглась в тени черемухи, да задремала, считая черные ягодки-звезды в небе. Стрекот птиц затих к вечеру, шиповник пахнет душно и пряно, земля остывает, а трава покрывается росой. Харви подтягивает колени и сворачивается клубочком, сохраняя тепло. Ветер несет с Девилслейка туман. 
Отец Ноа говорил, будет гроза.
Отец Ноа мало говорит, слова его - камни, но сбываются. 
Когда руки поднимают Джордан над землей и прижимают к груди, тяжелые капли дождя падают ей на нос, висят на кончике; сердито фыркнув во сне, девчонка вытирает нос о сутану, зарываясь лицом.
Спит дальше.

Что-то было в ведьме от хорька: в какой-то момент броуновское её движение замирало, и Джордан замирала тоже, засыпая крепко и нечутко, и где угодно, только не в своей постели. А была ли она, своя постель?
Брезентовый, едва гнущийся спальный мешок в полевом госпитале - своя постель?
Или, быть может, стул у больничной койки, который еще не пустили на топливо для печи?
Или двуспальная кровать в гостиничном номере Кардиффа, где простыня, едва впитав запах гостя, комкается горничной и отправляется в прачечную?

Джордан тяжелая, в промокшей куртке, неподвижная. Скрипит под ней проржавевшая кровать, прогибается. Харви вжимает голову в плечи, прячется в капюшоне, едва почуяв рядом еще одно маленькое тельце в непонятной одежке - сцапывает и прижимает к себе, прячет. Холодная-прехолодная, да и ведьма не лучше: не согрела...
Сонно и благодарно прикрывает глаза, едва различая лицо мужа через дымку.
Девочка слабо вздыхает не то во сне, не то в беспамятстве. Джо гладит светлые длинные волосы. На ощупь как гладкий пух, каракульча. Грели б еще так же.
Агнец...

Мышцы налились свинцовой тяжестью, болят так, что не двинуться... знакомая боль, почти родная - много её было тогда, когда приходилось тащить с поля едва живых, не забывая об их оружии. Джо была уверена, что времена эти миновали.
Впрочем, она была в этом уверена и тогда, в первую.
Знает, что чем скорее заставишь себя двигаться, тем легче будет потом. Икры сводит мелкой судорогой: ведьма скрипит зубами и сучит ногой, упираясь в металлическое изголовье кровати.
Все для людей - всем ведь известно, что металл комфортен и в жару, и в мороз.
Главное - живы... живы! Ведьма сквозь дрему слышит, как скрипит пол под шагами Ноя, слышит скрежет и гул железа (кастрюля?), слышит хриплое дыхание девочки, слышит биение собственного сердца, уже не подгоняемое адреналином.
Чувствует оттаявшие кончики пальцев на руках и ногах.
Еще не доходит, что живы; ну, живы и живы, делов-то... еще не развернулась в памяти хронология прошедших дней, все скомканно, все наслоилось, все промерзло да проболело насквозь.
Еще нет мыслей, что будет дальше. Пережить бы ночь, вьюга крепнет - это Харви слышит тоже. Поднабраться бы сил да поддержать огонь в очаге.

Колет нос свитер грубой вязки. Уютно трещит в печи. Хочется пить.

Резкий, оглушающий звук вырывает ведьму из темноты. Тяжело разомкнуть пульсирующие красным веки, но Люба у груди всхлипывает, сжимает руку, мнет пальцами ноющие мышцы.
Харви спускает ноги с кровати и не без труда, оберегая потянутые плечи, стягивает с себя влажную куртку и накидывает на ворочающуюся девочку. Встает, пробуя колени на пружинистость, ждет, пока пол перестанет качаться... В груди будто поселилась свистящая дыра: маленькая, палец едва просунешь, но свистит на шевеление ветра, на вдохе.
Джо ворочает черное полено в печи тонкой длинной щепкой: огонь занимается с новой силой. Ноя нет нигде, пусто в жилище, по углам нет даже паутины. Наверное, так Мортон чувствовал себя тогда, когда...
Пустое, ведьма, что было, то прошло.
На негнущихся ногах бредет к источнику звука и наваливается-падает на дверь, которую с такой легкостью распахнула ранее.

Погребальный костер отбрасывает тени на снегу, поднимается к ночному небу всполохами, высоко-высоко...
Далеко видно, с самого неба видно, с самых звезд в небе-блюдечке...

Тащила на себе, тянула, чтобы предать земле по-человечески, отдать родителям, чтоб оплакали. Нет, не оценили труда; все решили без неё.
Дыра в груди свистит. Сердце сжимается железным кулаком. Ведьма щелкает суставами пальцев, розовыми от стужи.

Вот кочерга, косой чертой привалившаяся к стене дома; размахивается да проламывает череп мага, размозжив затылок. Вытекают на снег с кровью и серыми мозгами силы да молитвы, да проповеди, да тайны, коих немало в светловолосой голове...

Вот огонь: повинуясь, вздымается на дыбы да пожирает, пока не останется черный остов, мажущий землю углем да жиром.

Вот руки твои: сжимаются на шее чуть выше кадыка, ищут-нащупывают артерию, бьющуюся под пальцами благодаря тебе.

Джордан хрипло выдыхает. Нет сил. Они - живы, Надежда - нет. Но можно было подождать, пока ведьма соберется с силами да сама разведет в небе сигнальные огни... да скоро ль это будет?
Позже, все позже, все затаить в груди до лучшего случая.
- Пойдем домой, - выдыхает с облачком пара Джо, тяжело привалившись к стене. - Пойдем, Ной.
От дыма слезятся глаза. От дыма. Харви зевает и трет глаза.
- Вторую надо передать местному Двору, пусть найдут её родителей. Ей даже память не надо стирать... наверняка не помнит ничего.