Вергилий делает шаг и Тьма идет следом. Когда-то он уже проходил этот путь, огибал ловушки, выискивал следы затерянной тропы, которую они пожелали скрыть. Вергилий думает, что тогда был излишне самоуверен, но благодаря этому (или лишь отчасти) он смог спасти свою дочь, а значит риск окупился сполна. Тогда он знал, что должен делать.
Сейчас всё иначе.
Тень запирается неощутимо, почти незаметно. Лишь сам воздух будто вздрагивает в иступленном вздохе. Брошенные от камня круги на воде исчезают. Он больше не может выбраться. Пробует лишь раз, но этого достаточно, чтобы понять что к чему. 
Тень вкладывает в его голову короткую и емкую мысль.

Нужно идти.

Вергилий наивен, если думает, что они сами явятся пред ним только потому что он их вечный должник и у них для него есть задание. Он должен явиться сам по доброй воле и с благими намерениями. И он явится. Вергилий Кроуфорд всегда выполняет данные им обещания.
Ловушек множество, но на правильном пути их всего три. Три ловушки, точнее сказать испытания.
Тот-кого-нельзя-слышать просит малое - слух. Сопротивление бесполезно и грозит смертью. Вергилий внемлет и враз окружающее пространство лишается даже самых тихих шорохов. Такая тишина ошеломляет. Почти так же сильно как и тогда. Вергилий движется неспешно, краем глаза наблюдая как неподалеку, в какой-то сотне метров левее, крадется одно из порождений тени. Увидеть его возможно лишь периферическим зрением, а если увидишь, то желательно не терять из виду. В противном случае... Вергилий лишь предполагает, что тогда может наступить.

Тот-кто-живет-в-пустоте забирает себе все ощущения. Чувство ответственности, страх, привязанность, любая из человеческих эмоций покидают его, не оставляя после себя даже слабое эхо. Ради спасения своей дочери он шел целую вечность, пока они испытывали его, ждали когда он выбьется из сил и сдастся (идти, просто идти вперед, идти и не видеть конца пути, не имея надежды), признавая поражение. На этот раз путь выглядит куда короче и пролегает не через пустынные пепельные барханы, а является обычной тропой через лес.

Монстр неотвратимо приближается.

Тому-кто-смотрит-во-тьму Вергилий отдает свою способность видеть. Тьма заполняет его глаза, но путь все еще не пройден. Он идет дальше, вытянув перед собой руки. Нога проваливается в одну воздушную яму, затем во вторую. Он теряет равновесие и падает на колени, пока руки обшаривают зыбкую и отчего-то теплую поверхность. Как земля, только влажная, теплая и липкая.
Сидхе появляются и яркий свет затапливает тьму. Они просвечивают его насквозь, обличают намерения прежде чем заговорить. Затем они говорят - вливают в его сознание свою Истину, свое Знание, свою Справедливость и даже свои Страхи. Они вещают о Порядке и о Хаосе, а когда заканчивают, то забирают с собой свет, но и тьму тоже

Вергилий просыпается у себя дома и в зеркале замечает, что седых волос на его голове за прошедший день заметно прибавилось. Краем глаза он замечает размытую тень на стене.

Годовой премиум-аккаунт на pornhub стоит сто двадцать баксов. Для Мелвина – сто. Мелвин долго спорит с техподдержкой и на десять лет подписки ему делают неплохую скидку. Даже с таким сроком получается выгоднее, чем один поход в Кримзон.

За проход в Яму, конечно, так вообще денег не берут. Даже за то, что готовы добавить лику Мелвина мужественности и брутальности. Мелвин не совсем понимает, где связь между фаршем вместо всего Мелвина и брутальностью, так что в Яму тоже не спешит.

Иными словами, Мелвин знает, что можно найти в Тени. Проституток, отбитых перевертышей, пару каких-то забегаловок и магазин, где можно купить хоть зелье для укрепления ресниц, хоть зачарованный бриолин. Мелвину интересно было бы посмотреть на больных ублюдков, которые в наше-то время покупают бриолин, но ему спокойно живется и без этого. 

Хотя не сказать, что это сложно. Мелвину достаточно сделать шаг и приложить некоторое усилие, чтобы попасть в Тень. Обычно, правда, он помнит, зачем делает и шаг, и усилие, и все остальное. А тут как-то не задалось. Мелвин безрезультатно пытается перезагрузить телефон в девятнадцатый раз. За последние два часа ни разу не получилось, но вдруг именно сейчас выйдет.

Да вот хуюшки.

Выбраться он тоже пытается в хрен пойми какой раз. Обычно зыбкая граница между мирами превратилась во вполне себе осязаемый, но непроходимый барьер. Мелвин пробует найти более удачное место для возвращения в реальность. Через час он закатывает остатки штанины по колено и с удвоенной внимательностью смотрит себе под ноги. Блекло-рыжая дрянь, казавшаяся нитями неотмирного мха, разве что до кости ногу не разъедает. Спасибо, конечно, но болит все равно дьявольски.

Мелвин решает повременить с дальнейшим изучением местности. Эмпирического опыта за последние часы хоть отбавляй. Невнятная серая хмарь вокруг, утратившая всякое право на доверие растительность, ожог на икре, бурчащий желудок, зазябшие ноги и сдохший телефон. Дополнений к чудесному списку как-то не хочется. Мелвин оглядывается, чтобы не вляпаться в очередную херню, и прикидывает планы по спасению. Первым пунктом в списке значится «сидеть и орать, пока не придут и не заберут». На втором, третьем и последнем, впрочем, то же самое.

Хотя Мелвин подозревает, что орать не совсем разумно. Вокруг удивительно тихо, но он ведь смотрел фильмы. Много фильмов. Именно из такой тишины обязательно вылезает какая-нибудь мразь, готовая отгрызть тебе ноги, руки, голову и жопу заодно. Радостно, что хоть кто-то готов польстится на мелвиновы мослы, но не настолько, чтобы с восторженным воплем кидаться в неизвестность.

Мелвин присаживается на замшелый камень странной формы и разглядывает обожженную ногу. Кожи местами нет, зато в избытке потихоньку наливающихся сукровицей пузырей. Все еще больно, но уже не страшно. Силы, которые можно было бы пустить на испуг, медленно, но верно вытягивает Тень. Мелвин прикрывает глаза: ему нечего ей противопоставить. Едва ли ее устроит вечный powerbank в обмен на выход.

Камень под ним медленно шевелится. Мелвин почти готов учуять обязательно смрадное, как во всех книжках про чудовищ, дыхание и увидеть капающую с клыков слюну. Мелвин открывает глаза.

Шерон выглядит обеспокоенной. Она трясет Мелвина за плечи и, кажется, рискует выбить ему оба плечевых сустава разом. Мелвин кое-как разлепляет глаза и щурится от яркого света.

У Мелвина нога в мясо и плечи ноют, а он улыбается как придурок. По крайней мере, Шерон приятно пахнет. И даже слюной, что твой сенбернар, умудряется не капать. Чем не повод для радости, в конце концов.

То ли колодец был действительно уж очень глубоким, то ли летела Алиса уж очень не спеша.
Собственный голос странным образом приводит в чувства. Тихий шепоток, следующий за ним, настораживает и заставляет оглядываться вокруг, в очередной и тщетный раз силясь отыскать хоть какие-то признаки жизни вокруг. Разумеется, тут все еще никого нет.
Он вяло ругает себя за то, что опять повелся на игры собственного разума. С другой стороны, это вывело его из вегетативного состояния, в котором он пребывал...Сколько? День? Час? Седых волос вроде не прибавилось - и то ладно.
-Читай дальше!
Читать? Что читать, Виктория? - он не знает, вопрошает мысленно или вслух, да и какая уже разница?
Голос дочери звучит очень реалистично, так, словно бы он и вправду дома и словно бы девочке еще лет пять, ну максимум шесть. Он читал ей книжки, когда ей было пять или шесть? Тяжело вспомнить...Может, это была Дина? Он ведь читал ей книги? Кто-то же должен был, черт возьми, читать его девочкам книги, а кто бы это мог быть, если не он?
Так может, это все же голос Дины? Черт, детские голоса такие одинаковые...Невозможно сосредоточиться.
Невозможно еще целую вечность осознать, что голоса в принципе нереальны, а потому не стоит и пытаться понять, кого из дочерей он слышит. Винить себя за то, что не различаешь их - и вовсе бессмысленно.
Алиса падала в колодец целую вечность. Он сидит здесь чуть дольше. Время для него измеряется не минутами, оно измеряется делами, которые он мог бы сделать, пока находится здесь и людьми, которых подводит из-за того, что не может выбраться.
Порой же ругала себя так беспощадно, что глаза ее наполнялись слезами. А однажды она даже попыталась отшлепать себя по щекам за то, что схитрила, играя в одиночку партию в крокет. Эта глупышка очень любила притворяться двумя разными девочками сразу.
Вся бренность мира на его плечах. На его чертовых, не слишком широких плечах. Она там так давно, что он не знает, как без нее найти равновесие. Когда сверху ничего не давит - как вообще можно двигаться? Да и зачем?
Он давно потерял надежду выбраться. Надежда - это для тех, кто здесь не бывал. Надежда - это для тех, кто не читал книги об этом месте, не строил своих теорий. Надежда - это для тех, кому нечего терять. Потому что когда есть - находиться здесь, не имея шанса выбраться, чертовски больно. Больно настолько, что кажется. будто кто-то перебил копчик, умело вставив тонкое лезвие меж позвонками. Ноги подгибаются, и ты уже не знаешь, как встать. Ты уже ничего не знаешь.
-Папа, читай!
Папа уже не будет читать, детка.
-Почему?
Почему папа нечасто им читал? Работа. Всегда работа. Ее всегда слишком много, ее всегда слишком...Слишком. Семья, дети, жена - это все очень важно, но работа...Она больше, чем все это. Не важнее - больше. Он не настолько силен, чтобы найти баланс между семьей и работой. Он не настолько силен, чтобы теперь вернуться с работы к семье.
Это же работа. Да? Он ведь поэтому сюда пришел? И когда он сюда пришел? Он пришел сюда за кем-то или по своей воле?
Он не помнит.
Как она ни пыталась, она не могла найти тут ни тени смысла, хотя все слова были ей совершенно понятны.
Как же это все унизительно. Может, стоит даже возненавидеть себя за то, как сильно облажался, но он не помнит, где конкретно облажался. Это место поедает его по кускам изнутри, съедая силу, энергию. Уверенность в себе. Рассудок. Память.
Человек может жить без рассудка? Вероятно да, но человек ли он - это уже вопрос. Будет ли это иметь смысл? Никакого.
-Папа, ты никогда не дочитываешь до конца!
Я не виноват, что твоя сестра всегда засыпает раньше. Я не виноват, что ваша мать тоже хочет вам почитать. Я же читаю вам, черт возьми, чего вы еще от меня хотите?
Ни одной книги. Теперь он вдруг осознает это очень ясно, но он не дочитал с ними ни одной книги. Почему так вышло? Они и правда засыпали раньше? Приходила Карина и отбирала у него книгу? Высочество звонил с важным поручением?
Серьезно, ни одной. Ни разу. И они ведь и не жаловались никогда, это ведь все сейчас в его голове.
Половинчатый отец. Наполовину здесь, наполовину там. Всегда читает лишь половину книги.
Никогда не досиживает ужин до конца. Засыпает на вечере кино. Папа-здесь-папа-там. Двор - его третий ребенок. Не самый любимый, но самый проебистый. Двор нельзя оставлять одного. От Двора нельзя даже взгляда отвести, обязательно сунет пальцы в розетку. Его ребенок от такой глупости не умрет. Его дети вообще умирать не должны, черт возьми.
Как по-твоему, нужен кому-нибудь ребёнок, который не думает? Даже в шутке должна быть какая-то мысль, а ребёнок, согласись сама, вовсе не шутка!
Кажется, у него кружится голова. Сложно проверить, ведь вокруг нет ничего, что свидетельствовало бы о том, в каком положении он находится и правда ли его ведет. Все слишком размытое, все слишком эфемерное. Все слишком такое, будто бы его и вовсе не существует.
Папа!
Я слышу. Я знаю, что вас нет.
Как это нет?
Они, конечно же, есть, только вот не здесь. Это важно помнить, чтобы...Чтобы что? Не сойти с ума?
— А где я могу найти кого-нибудь нормального?
— Нигде, — ответил Кот, — нормальных не бывает. Ведь все такие разные и непохожие. И это, по-моему, нормально.
Зачем это все? Какой смысл? Его разум давно стал такой кашицей, что, даже внезапно спустись с неба светловолосый ангел и подари ему волшебный поцелуй силы, он бы уже не вспомнил, зачем она ему.
Может, это было важно для его семьи? Да, однозначно важно, он ведь помнит взгляд Дины...Или это была Виктория? Черт, как же сложно сосредоточиться.
Папа, хватит! Мы хотим книжку!
Может, вам почитает мама? Мама читает лучше, чем я. Более реалистично. Менее претензионно. Мама умеет быть мамой, если сильно захочет.
Папа! Читай!
Да кто, черт возьми, его зовет? Есть ли разница? В чем вообще разница? Есть ли смысл и в чем он?
Где он? Кто он?
- Я расскажу все, что случилось со мной сегодня с утра, — сказала неуверенно Алиса. — А про вчера и рассказывать не буду, потому что тогда я была совсем другая.
Кем он сюда пришел?
Папа!
Как его имя?
Па-па-а-а-а!
Господи, что он такое?
ПА-А-А-А-А-А-ПА-А-А-А-А-А-А!
Виктория, прекрати кричать, я уже иду. Что, снова эту книгу? Может, что-нибудь другое?
Рука гладит невидимую голову ребенка. Волосы Виктории мягкие и куда более послушные, чем он их себе помнит.
Зови сестру, она ведь обидится, если не позовешь.
Дина так молода. Дина - хорошая дочь. Дина не совершает ошибок. Не таких, чтобы он не мог исправить ромашковым чаем и неуклюжими объятиями.
Дина - его все. Она и Виктория. Они обе. Две дочери. У него две дочери.
Он здесь из-за них?
Где здесь?
Дома, дорогой. Ты будешь читать сегодня или мне опять делать все самой?
С Кариной опасно спорить. Карина имеет привычку спрашивать, закладывая в вопрос ответ, который ожидает услышать. Карина беспрецедентно добра к нему сегодня.
Но я на службе...
Ты всегда на службе. А девочки вырастут.
Но не прямо же завтра.
Именно так и будет. Завтра они уже будут не такими, как сегодня, ты разве не помнишь?
Помнит. Помнит конечно. Помнит?
Что стало с Викторией? Она хорошо учится?
А Дина?
Ох, дорогой, прошу тебя, начни уже читать.
Это может подождать пару часов?
Убить Время! Разве такое ему может понравиться! Если б ты с ним не ссорилась, могла бы просить у него все, что хочешь.
И на что оно ему, это время? Он ведь думал о чем-то, когда просил его. Он ведь думал о чем-то, когда тратил его. Зачем он взял время и как собирался его вернуть?
Долги - это ужасно. Ужаснее страшного ужаса. Он не любит быть должным. Время, сколько он там тебе должен? А, не говори...
Его девочки успели вырасти. Жена возненавидеть. Это же было? Да, было. Было ведь?
Дорогой, книга.
И ты меня не ненавидишь?
Если не начнешь читать - точно стану.
Это хорошо. Еще есть шанс как-то повлиять на ситуацию.
А раньше разве не было?
Он ведь попытался, да? Он был хорошим мужем и отцом. Был. Был? Кем он был? Что он делал?
В чем, черт возьми, был смысл?
— Не грусти, — сказала Алисa. — Рано или поздно все станет понятно, все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно.

Календарь на стене с рыжим орангутаном, на котором кто-то написал неровным почерком “ТИПИЧНЫЙ ИРЛАНДЕЦ”. Красный квадратик курсора указывает на двадцать девятое февраля. 
Нервы Рейган натянуты тетивой: звенят, режут пальцы неопытных стрелков до крови, до неузнаваемости - неидентифицируемости? - отпечатков. 
Пожалуй, её можно тронуть разве что перчаткой из кожи какой-нибудь сказочной твари. Драйден, к примеру, тот еще сказочный долбоёб. От мысли о перчатках из его задницы Рейган становится смешно и приятно на душе. Тонкие губы кривятся в дрожащей, как огонек свечи, усмешке.
- Ну, бывай, детка. Пути Тени неисповедимы, - рыжая киса махнула хвостом. Рей не уверена, слышит ли она голос кошки, открывается ли у твари рот вообще, или этот голос мурлычет-переливается в её воспаленном мозгу? - Давай, не скучай, скоро увидимся.
Тень выплюнула суккуба из сна, почти не пожевав.
Завтра будет весна.

Календарь на стене с красным петухом, на котором уже Рейган написала жирным маркером: “ТИПИЧНЫЙ ДРАЙДЕН”. Традиции сильны. 
Утренняя дрёма сменяется знакомым покалыванием в кончиках пальцев - как будто ступаешь в ледяную утреннюю воду - и странным ощущением дежавю. Тень распахивается навстречу, рыжая кошка трется о ноги и урчит заискивающе, как официантка из китайского квартала, забывшая, заказывал ты гоцяомисянь дим сун или смерть от удара англо-китайским словарем.
- Вот мы и встветилифь, вфетка, - голос кошки что-то до боли напоминал... что-то. Кошка сплюнула к ногам Рей слюнявую мышь.
Теневую мышь.
Наверное, ей нужен отпуск.
- Вот, пожри, а то совсем... Ты мне нужна здоровенькой, сладкая, - кошка заговорщически подмигнула и лизнула рыжий мех на плече.
Я похожа на ту, кто будет жрать чертову мышь?  - хочет возмутиться суккуб.
- Мр-рмяу! - скулит её горло, дробя вибрирующее урчание.
Кошка касается ладонью своих губ и посылает Рей воздушный поцелуй, и Тень расступается чернильными брызгами.
Город просыпается, сегодня убит...

Календарь на стене остановился на августе с желтыми щенками лабрадора. За окном спальни валил снег.
Мир официально сошел с ума в августе две тысяча восемнадцатого года. Надежной оставалась только ортопедическая подушка с эффектом памяти.
Суккуб вытирает нос тыльной стороной ладони и вздрагивает - вибриссы кошки чувствительны.
Подушка запоминает отпечатки лап - лапок, мягких и пока теплых.
Напротив нее - лицо со знакомой усмешкой на тонких губах, знакомый пытливый прищур - попробуй удивить меня, детка! - и высокие бледные скулы.
Когда doppelgänger коснулся тебя, удивляться поздно, надо пить дешевый скотч и бежать. Именно в такой последовательности.
Тень зеркальная, твердая и гладкая, не пускает - отражает. Режет стеклянными гранями. Крохотное пятнышко дыхания застывает на нем - и испаряется.
Мрмяу.

- Ваше Высочество, нам срочно стоит обсудить это в пр-ривяутной обстановке!..

Даже без малого трех столетий не хватило, чтобы смириться с мыслью, что его где-то надули. Воздух исправно поступает в легкие, альвеолы исправно расправляются и опадают, но даже глубокий вздох не приносит облегчения. Мертвое сердце не бьется, не разгоняет кровь по телу.

Которое, возможно, совсем скоро вспомнит о том, что на самом деле умерло почти три века назад.

На корне языка — затхлый привкус, какой бывает, когда пытаешься надышаться в комнате, которую заколотили полста лет назад и с тех пор не проветривали. Кончики пальцев покусывает холод. Он вспоминает, как Миранда однажды затащила его в салон, где можно опустить ноги в большой аквариум с мелкими рыбешками. Клод не помнит, как называлась та процедура, но до сих находит очень забавным, что рыбешки не делали разницы между людьми и вампирами, с одинаковой охотой пощипывая пальцы ног и тех, и других.

Сильно они будут возражать, если кинуть им вампира целиком? При условии, что его вообще найдут, разумеется.

Миранда-Миранда... А еще Вито. А еще дети. И двор. И принцесса. И весь чертов мир. В конце концов, он не успел заказать новое удобрение для роз! Три сотни лет оказываются до смешного малым сроком, когда на расстоянии вытянутой руки маячит перспектива вечного упокоения.

Клод упрямо вышагивает, ведомый дьявольски сильным желанием вернуться обратно.

Тень не пускает. Тень, думается ему на исходе нескольких часов, разумна. Смеется над самоуверенными иными, неслышной считалочкой выбирает тех, кто останется тут навеки. Раз вампир, два вампир — какая вообще разница? Можно порадоваться, что это именно он, а не кто-то из близких. Можно понадеяться, что никто из них не сунется следом в попытках отыскать и вернуть. Можно даже возгордиться, что Тень выбрала...

Клод до боли пережимает переносицу. Нужно думать. По возможности — думать ясно. Это сложнее с каждой минутой. Закрывая глаза, Клод может думать только о свежей, льющейся из чьей-нибудь разорванной сонной артерии крови. Открывая — не может думать вообще.

Шажок, еще один. Шага всегда было достаточно. Шага — и толики собственных сил. Тень не пускает, не поддается.

Она сводит его с ума.

Она кормится мертвечиной, ухмыляется Клод, чертова падальщица. В ежедневном меню — трупы и звери любого уровня и породы. Способные свернуть шею кому угодно, но не имеющие ничего, что можно было бы противопоставить Тени. Только самоё себя, пока не иссякнут силы.

Клод спотыкается о подвернувшуюся под ноги корягу. Земля незамедлительно пачкает колени и руки. Мягкая. И почему-то совсем не холодная. Он запускает в нее пальцы, перетирает жирный чернозем в руках, мучительно пытаясь что-то вспомнить.

Все их племя пришло из земли, в землю же им надлежит уйти. Здесь это особенно символично. А в такой прекрасной почве будут цвести самые роскошные розы. Может быть, кому-то даже доведется их увидеть.

Не это.

Он рычит, поднимаясь и отряхивая руки. Не сегодня, уж точно не сегодня. И не здесь. Клод не разбирает пути, ослабленный, выжатый Тенью почти до предела, но упрямо шагает вперед.

На вересковье, призрачно напоминающем опушку королевского леса, он спотыкается второй раз. Возможно, где-то тут рядом живут эти, ушастые, которые дали им жизнь. Возможно, они даже смогут ему помочь. Он слышал эти байки тысячу раз; возможно, в тысячу первый он сам станет их героем. Ему надо, жизненно необходимо вернуться домой. Это — императив, не терпящий никаких возражений.

Клод рыхлит пальцами землю, силясь встать. Возражений никаких, он не спорит. Только крохотная потребность перевести дух.

А земля здесь даже мягче, чем та, из которой он выбрался в начале своей не_жизни. И объятия ее кажутся мягче материнских, пусть ему и не довелось узнать, что это такое на самом деле. Клод вдыхает по-настоящему — запах разнотравья  бьет в нос — и, улыбнувшись, закрывает глаза.

Луиз не дрожит, потому что мертвого чудовища бояться не стоит. Пока. Если оно не выглядит как человек, то у него почти нет шансов воскреснуть. Перетертые в белый песок кости уже полчаса не собираются заново в скелет. Полчаса клыки не торчат из гладкого звериного черепа. Полчаса Луиз не старается избегать белого цвета в скромном, скомканном пейзаже Тени.
— Нужно войти в дом, — говорит Итан. Они ходят здесь полдня, ощущая, как даже воздух выкачивает силы. Если бы они могли дышать, то ветер забирал бы у них половину вдоха. Но у мертвых забирать почти нечего, приходится паразитировать на силе. Луиз кажется, что Тень мало чем отличается от них самих. Моро здесь вообще часто что-то кажется.

Ей казалось, что её окрики кто-то слышит на пустынной окраине города, оплеванного серостью на фоне того яркого прошлого, что отрезала от настоящего сторожка в лесу. Ей казалось, что если она сможет пройти до конца, то встретит тех самых Богово, о которых пели песни брат и Густав. Ей казалось, что быть одной посреди урбанистического пейзаж безопаснее, чем в одной из этих бетонных коробок.

Но появилась Тварь. Появился и Итан. Теперь они тащатся к муравейнику с острыми углами. Вера в то, что отсюда есть выход, испаряется вместе с храбростью, которой и так оставались крупицы. Луиз входит в стеклянные двери, входит в огненные залы, не боится их, познает мир с интересом хамелеона, изучающего окрестности для своего камуфляжа, но тут только жалкое отражение. В этом мире живут их Боги?
— И что? Нам здесь нужно провести ночь? — проходя через обставленные выцветшей мебелью коридоры, Луиз сомневается в том, что это необходимо. Нужно идти. Нужно идти, пока Тень не высосала из них все силы. У Итана откуда-то оружие — даже здесь он смог его раздобыть, возможно, даже здесь у него тайники, — но это не значит, что он понимает, что здесь происходит. Луиз удостаивают только снисходительного покачивания головой, а не полного ответа.
Кажется, что вместе со зданием становится серым и безжизненным и без того безжизненный Итан. Но даже вампирская искра из него ускользает, выветривается затишьем перед бурей. Он говорит, что Тварей больше с наступлением темноты, которая здесь условно. Видимо, пробыл он здесь дольше, только вот Луиз не помнит, чтобы его объявляли в розыск всем Двором. Не нужен. Как не нужна и она опять.
Откуда-то берется забытое чувство сонности и леность, которые остались в человеческом прошлом, уже почти не существующем. Луиз садится на пол возле бурно растущей драцены с серыми листьями. Луиз складывает руки на коленях и смотрит перед собой, теряясь в ощущении слабости.

Медленно сморгнув пелену с глаз, она решает взглянуть в окно. Итан сказал не подниматься с пола, пока он не вернется. Моро проползает до стены и осторожно подтягивает себя так, чтобы подбородок лег на подоконник. Внизу, этажами ниже, бредут со стороны пустоши стаи этих белых Тварей. Черепа похожи на светящиеся маскарадные маски, только грязные пятна на клыках переплавляют праздник в феерию ужаса. Луиз стекает вниз и оборачивается.
— Идем, — говорят ей Густав и Франсуа, поднимая под руки на ноги. Ей хочется сказать, что так нельзя, ведь совсем рядом Твари, но краем глаза она замечает, что парад закончился. Марш костей утих, не оставив фосфоресцирующих следов.
И куда ей идти с братом и месье? Они мертвы для Луиз, стерты из истории как предатели, оставшись кошмарами, которых у нее не будет, нет, не было… Но они идут рядом с Моро, хватают за предплечья, когда она спотыкается на лестнице, тащат за собой, как будто она может сорваться и бежать. Нет, у Луиз ворочается в голове мысль о том, что надо на перекрестке выбрать иной путь. В пустыне за городом есть перекресток? Только дорога, по которой шли Твари.
— Мы не дойдем, мы не маги, — говорит Франсуа, чей профиль бледен. Луиз думает, что его бледность заразительна. Луиз не хочет, чтобы он к ней прикасался, а для этого нужно уверенно идти за двумя призраками, которые не знают усталости. Они же не знают голода, а у Моро паника с той самой поры, как ее завели в коробку с дырами в стекле. Паника и голод. Голод и паника — вдох и выдох бессмертного в своей могиле существа.
— Вы не дойдете, — шепчет Луиз, хватаясь за свои плечи. Моро сильнее. Она говорит сама себе, что нужно еще полшага. И еще полшага. И еще. Говорят, если говоришь такое, то уже все — осталось только несколько дней до того, как испустишь дух. У Луиз нет и пары часов, она это ощущает всем своим телом, хотя откуда бы взяться ощущениям?

Густав и Франсуа отстают. Или их не было совсем. Луиз садится на колено и вытряхивает из обуви песок. Моро видит в этом бытовом жесте что-то высокое. Явно выше, чем несуществующая ночь и несуществующий день. Зато песок обнимает, как когда-то ее обнимала мать. Моро ложится в его объятия и слышит голос. Мать говорит, что не нужно идти. Матери можно верить, потому что она оставила ее последней, державшись за дочь до конца. Луиз сворачивается эмбрионом, оберегая свое сердце щитом из лопаток, что крыльями выступают сквозь тонкую ткань рубахи. Еще отец. Тоже говорит остаться. Говорит не обращать внимание на появившиеся перед сощуренными глазами полы мантий. Не обращать внимание на теплые руки, что держат ее над зыбучей поверхностью. Мертвому телу проще всего исполнить приказ.

— …ы  закончил?
— Нет, это вообще-то не так просто. Как разбудить того, кто вообще не спит?
— Но ты же вампир!
— И что?
— Ну сделай что-нибудь.
— Она не от меня пряталась в Тени. Я даже не уверен, что она… ну… жива. Это сложно проверить, знаешь ли.
— Ты просто пиздобол, а не врач.
— Я молчу про то, что ты вообще хреновый охотник за головами и!..
— Заткнулись оба. Один раз очнулась и второй раз получится. Только готовьтесь, что чем позже это случится, тем больше из вас высосут крови.
— Мертвого чудовища бояться не стоит.

Запах железа и горелой человечины – вовсе не то, чего ждешь от Тени. Особенно когда вокруг, кажется, ничего не происходит.
Вокруг вовсе не то, что должно быть, хотя секунду назад Джордан знала, где находится. Джордан оглядывается по сторонам и не узнает окружающий пейзаж совсем. Это не похоже на Портленд. Это ни на что не похоже.
От тишины закладывает уши. Джордан сильно прижимает ладони к ушам, а потом отпускает. Нет, слышать она может.

Нужно искать выход. Нужно вернуться. Джордан разворачивается и бежит со всех ног. Ветер бьет ей в лицо, приходится крепко зажмуриться. Секунду назад никакого ветра не было, но она ведь бежит, так что, это, наверное, нормально.
Бежать вперед с закрытыми глазами – плохая идея, но Джордан не встречает на своем пути никаких препятствий. Это удивляет и радует одновременно: меньше всего ей бы хотелось сейчас запнуться о какой-нибудь камень и упасть. Впрочем, когда Джордан открывает глаза, она понимает, что есть на свете кое-что страшнее закономерного падения.
Джордан открывает глаза и смотрит по сторонам. Джордан пытается унять сбившееся от быстрого бега дыхание. Джордан открывает глаза.
Все это время она бежала на месте. Ничего не изменилось.

Это какой-то абсурд. Она точно знает, что бежала вперед.
Паника – наиболее логичная и наименее своевременная реакция. Джордан обнимает себя за плечи и пытается дышать хотя бы относительно глубоко. Запах омерзительный, тошнота подкатывает к горлу. Джордан думает, что стал бы делать на ее месте Ной.
– Our Father, which art in heaven… – нет, не то.
Джордан хлопает себя по карманам. Может, дело в том, что какой-нибудь артефакт ведет себя не так, как нужно.
Джордан хлопает себя по карманам и понимает, что впервые слышит что-то кроме собственного дыхания.

Pater noster, Pater noster, Pater noster, Pater, Pater, Pater… Тихий-тихий шепот медленно усиливается, тысячи голосов шелестят совсем рядом. Запах крови пропадает мгновенно. Ветер бьет в лицо, будто она и не останавливалась. Или не бежала?..
Мало ли, отчего Джордан могла запыхаться.
Это объяснение выглядит вполне адекватным. Ведь если ты стояла, вполне логично, что ты остаешься там, где была. Что может быть очевиднее?
Только вот Джордан знает, что бежала.
Pater noster, Pater noster, Vater unser, unser, unser, unser… Джордан закрывает уши руками и бежит, что есть сил. Снова. Враки. Она так просто не сдастся. Она знает, как попала в Тень, она вернется назад и найдет выход.
Джордан всегда была сильной. Джордан всегда делала то, что считала нужным. Раньше, сейчас, потом – всегда. Только то, что считала нужным и справедливым.
Разве справедливо то, что она останется в Тени на веки вечные?
Джордан бежит долго, и дыхания уже перестает хватать. Она готова уже нарочно за что-нибудь зацепиться. Она готова, но что-то идет не так.
Что-то нерпаильвно. Что-то пшоло не так. Држодан не знеат, кдуа она длонжа бжеать и что даелть.
Ч т о д е л а т ь.

Pater noster, Pater noster, все ближе и ближе. Pater noster, Джордан вытирает серую пыль со своего лица, открывает глаза, ничего не видно, закрывает глаза. Равномерный гул, глухой шепот. Рванмоерынй гул, гулохй шепот.
Все ршутсия, гроод рсапасдается на чсати. Джродан не мжоет вдиеть, Джроадн слшыит, чвсутвеут.
Pater noster, Pater noster, Pater noster, Vater unser, unser, unser… Our Father.
Среди всех голосов Джордан вдруг явственно слышит свой собственный.

Что-то вырывает его из тяжелого и беспокойного сна. Холод, пробирающий до костей. Эдгар осматривается: вокруг знакомая картина собственного Двора. Чуть блеклая и кажется, что рябящая. Но это лишь иллюзия, навеянная собственным воображением.
Он не помнит, как тут очутился. Последние воспоминания: собственная спальня и вибрирующий телефон рядом. Он точно хотел ответить на звонок, ведь Агуэро редко звонил по пустякам, но не смог. А дальше холод, Двор и четкое осознание, врывающееся в заспанное сознание: Тень. Кровь стучит в висках, когда до Эдгара медленно, но доходит происходящее вокруг.
(какое удачное стечение обстоятельств и можно ли это связать с недавним убийством)
Можно. Сейчас можно, в принципе, все. Он это прекрасно понимает.

Холод отступает буквально через пару минут — по ощущениям секунды, Эдгар не уверен, что тут правильно течет время — а Двор больше не рябит перед глазами, но все же остается блеклым и будто нарисованным каким-то очень умелым и профессиональным художником. Каждая деталь вплоть до травы на газоне, где он пытался привести себя в сознание — точная копия его Двора. Главное, не обманываться. Главное, ничего не касаться.
(чудо все-таки случилось, блядь)
Не то, которое он хотел, но к чудесам не придираются, ведь так?
Не так.

Вокруг оглушающая тишина — она словно нарастает и давит на сознание. Еще немного и можно будет услышать сводящий с ума звон, но Эдгар не ждет. Идет вперед, надеясь, что удача будет на его стороне
(хоть когда-то)
и ловушки не окажутся за следующим поворотом. Тишина в Тени действительно сводит с ума, а по ощущениям, будто большинство органов чувств отключили за неуплату. Хочется коснуться, но нельзя, хочется услышать, хочется узнать знакомый запах Дининых духов или пряный аромат бурбона, покоящегося у него на полу, но ничего этого нет. Есть только ветки деревьев беззвучно покачивающиеся не на ветру.

И ему кажется чудом
(сколько времени прошло от его бесцельных скитаний в поисках выхода? он не знает)
когда Эдгар слышит что-то в отдалении. Ему кажется чудом, потому что силы уже почти на исходе — Тень выпивает не жалея, не щадя, будто усмехаясь в лицо своей нереальностью — и он идет на этот звук туда глубже, где даже отголоски реальности стираются и превращаются в туман.

Эдгар не сразу чувствует опасность. Не сразу видит это чудовище, которое пришло полакомиться выпитым морально и физически почти до конца путником. И Эдгар срывается на бег, когда чувствует, как по спине проходит когтистая лапа, оставляя глубокие раны.
(когти как у суккуба, какая ирония. не хватает только крыльев, да?)

— Просыпайся, — он слышит это в отдалении. Беспокойный голос, зов на который нужно бежать

(кому нужно? зачем? он не знает ответа, просто бежит дальше, истекая кровью куда-то)

— Просыпайся, — мешающий белый шум и боль. Он чувствует ее, кажется. Или нет. Знакомые силуэты собственного Двора рассеиваются, будто их и не было. А в глазах — мешающая рябь.

Эдгару кажется, что он сможет собой гордиться: первый, кто дошел до сидхе. Но вернется ли обратно? Не знает. Просто идет на зов или от зова? Это протяжное «просыпайся» на разный лад разных голосов со всех сторон будто смыкаются, сжимают пространство, не давая дышать, не давая сориентироваться в этой Тени.

Он первый кто дошел до сидхе
(глаза закрываются, хочет спать — ему никогда не хотелось так спать без стимуляторов — но нужно идти. он слышит приближение этой твари)
и не первый, кто не вернулся оттуда.
Он чувствует приближение этой твари: запах крови и гнилья смешиваются вместе, выдавая изысканный спектр ароматов.
Он чувствует приближение этой твари, но сорваться на бег нет сил. Не так он представлял себе дни после воскрешения.
Он чувствует приближение этой твари, когда даже слабые отблески реальности исчезают, давая возможность насладиться истинной Тенью.

В глаза бьет свет, а щеки горят от ударов — хлестких пощечин, которые отвешивает ему Агуэро. Иэн замолкает тотчас, как Эдгар, наконец-то, открывает глаза:

— Аншель уже едет, так что просто лежи смирно. Просто не засыпай.

— Можно ударить ему еще раз, — Вергилий замолкает, в примирительном жесте поднимая руки. Только поддевает носком ботинка уже пустую бутылку бурбона, стараясь невербально выразить свое недовольство.

Эдгар кивает, прикрывая глаза: кажется заснуть ему захочется еще не скоро.

Вообще-то, я предпочел бы попасть в Хогвартс.
Опционально, в Нарнию.
В крайнем случае меня устроила бы экскурсия в Неверленд, но пейзаж вокруг больше напоминает ненавязчивый роад-трип по местам былой славы Сайлент Хилла. На плечи падают хлопья жирного серого пепла, под ногами что-то ненавязчиво шелестит, кожа покрывается мурашками от холода. Я не дурак — как бы кому ни хотелось думать иначе, — и отлично понимаю, что все это значит.

Мне пиздец. Esa es mi completamente considerada opinión¹. Пиздец.

На сколько-нибудь открытых пространствах лучше не оставаться даже в Тени. Особенно в Тени. Частично обрушенное здание по правую руку выглядит неплохим укрытием на то время, что понадобится для составления плана (с короткими перерывами на контролируемую внутреннюю истерику: любому разумному существу непросто смириться с перспективой moriría gritando², и я не исключение).

Увядший розовый куст растет прямо посреди просторного фойе. Как маг с трехсотлетним стажем, глава — ни много ни мало — отдела коммуникаций и советник господипрости принца, могу с уверенностью заявить, что это какая-то максимально нездоровая херня. Задерживаться для более детального анализа как-то не хочется.

Комнаты скалятся дверными и оконными проемами. Толстый слой пепла скрадывает звуки шагов, но рассохшийся деревянный паркет все равно стонет под тяжелыми ботинками. Остается надеяться на то, что концерт пока обходится без свидетелей: мне нужно как следует пораскинуть мозгами, и не в буквальном смысле. Пустующие апартаменты в дальнем конце коридора подходят для этого лучше всего — чем меньше вокруг подозрительных предметов из реальности, тем лучше.

Первый круг — для защиты и предупреждения; неосторожный жест, и хрупкий контур будет нарушен, но уж лучше так, чем никак. Мало кто в принципе решается активно использовать магию в Тени. Честно говоря, проводить ритуалы за изнанкой мира — чистой воды самоубийство, но непохоже, чтобы альтернатива была многим лучше.

Второй круг — для сбора и концентрации. Фамильный перстень застревает на пальце; приходится скручивать с усилием, прежде чем удается его снять.
Кстати, мало кто решается замыкать круг артефактом, да еще не для этого предназначенным. Гулять, так гулять, верно?

Третий круг — для незримого. Жаль, что в кармане не завалялся кусочек железа. Я уже говорил, что мало кто... а, ну да.
Воздух над замкнувшимися линиями подрагивает и искажается, точно марево, которое появляется в жаркий день.
Ostende Mihi³.

И нихера.

Ну, по крайней мере, поблизости нет ничего потенциально опасного.
(главное, не думать про розовый куст)
Sigo jodido, solo que no tanto⁴.

Жаль, нельзя прислониться к стене, если, конечно, я не хочу разорвать все три круга.
Кажется, что-то подобное имела в виду Кармен, когда говорила, что мне стоит сперва думать, а потом делать. И только в такой последовательности.

Не сказать, что я так уж соскучился по этим интонациям и атмосфере бесконечно сдержанного превосходства младших талантливых сестер над не столь одаренными братьями, но...
просто вытащи меня отсюда, кузина.

¹это мое всецело обдуманное заключение (исп.)
²мучительной смерти (исп.)
³покажи мне (лат.)
⁴я по-прежнему в жопе, просто не так глубоко.

Ной не знает, сколько еще сможет их сдерживать. Твари окружили его очень давно. Твари, на которых он уже сотню лет не способен злиться, хоть его сердце и сжимается от горечи и обиды.
Эти порождения Тени пришли минуты четыре назад. Они выглядывают из-за своих углов и мерзко скалятся. Они не способны пройти сквозь стену, которую выстроил вокруг себя Ной, а потому совершенно не опасны.
Те твари, оставшиеся в другом мире куда страшнее. Те твари распяли Иисуса, те твари рвут на части себе подобных, и что уж говорить о тех, кто от них отличается. Они давно забыли Бога, ослепли и движутся на ощупь, сметая все на своем пути. Они – вовсе не тот слепой, что принял свой недуг и старается теперь заново приспособиться к миру. Они – большой уродливый слон в посудной лавке, который крушит все без разбору.
Ной смертельно устал. Ной больше не может объяснять этим остолопам, что черное – это черное, а белое – это белое.
Твари подкрадываются ближе.

Ной трясет головой. Твари куда хитрее, чем он думал.
Кто знает, сколько времени он тут уже предается размышлениям о собственном превосходстве над собственными же прихожанами. Ной трясет головой, он очень глупо попался.
По милости Твоей истреби врагов моих и погуби всех, угнетающих душу мою, ибо я Твой раб.
Твари прячутся по углам.
Впрочем, они тут совсем ни при чем. Ной всегда сам был виноват в собственных неурядицах.
Он единожды плохой брат, дважды плохой отец и сотни раз плохой сын Божий. Он ничем не лучше того слона, что неповоротливостью своей уничтожил все, что его окружало. О нет, он гораздо хуже. Он прекрасно все осознавал, когда убивал, когда руки его были омыты кровью, глаза застланы дымом, а уши оглохли от криков несчастных жертв его.
Скверно, очень скверно, Ной.
Ему уже не выбраться. О нет, он ведал, что творил, и Отче никогда не простит ему грехов его.
Отец Ной! Святой отец! – нет уж, лучше молчите. Посмотрите только на Шона. Ной, чей долг – вразумить и вывести на свет Божий, не смог справиться даже с мальчишкой, щенком, которого ему доверили больше десяти лет назад. Шон – сгусток ненависти и собственных страхов. Шон совершает ошибки одну за другой, но виноват в них вовсе не он. Шон – заблудшая, загубленная душа, и шансов исправить это уже практически никаких.
А Джордан? Ной любит Джордан. Ной любит Джордан всем сердцем, но он ее сжег.

Ной обхватывает голову руками, его лицо застывает в гримасе ужаса. Твари тянут к нему свои лапы.
Они хитры, очень хитры. Уныние липкой лапой трогает сердце и оказывается опаснее даже гордыни. Уныние цепляется за нее, ползет длинным ядовитым растением и не хочет рваться даже после того, как Ной осознает вмешательство какой-то непонятной магии в его разум.
Твари отступают, но Ной все равно их видит. Гордыня и вечные сомнения – в равной степени благодатная почва для четвертого смертного греха.
Ной выстроил вокруг себя стену, за которую не могут проникнуть эти твари, но Тень решила бить его же оружием. И правда. Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? (Еккл 1, 3).

Ной свято верит в то, что больше Тени его не перехитрить. Теперь он знает, чего ждать. Ему больше не страшно.
– Ной! Ной, помоги мне! – по ту сторону стены стоит Джо. Джо вырывается из лап этих тварей, но их слишком много. Твари окружают Ноя плотным кольцом. Кто-то скалится, кто-то смотрит желтыми глазами из темноты, кто-то громко пыхтит и капает на землю липкой слюной.
Джордан отбивается, Джордан у него очень сильная, но кто знает, на какое время хватит ее сил?
Кто знает, Джордан ли это вообще?
Уверенность в том, что это не более, чем доппельгангер, сменяется отвратительным сомнением.
Ной любит Джордан всем сердцем, но он ее сжег. И даже тогда он не видел в ее глазах того ужаса, что был в них сейчас.
Джордан зовет его снова и снова, и ему бы проверить, кто стоит напротив. Кто пока еще стоит напротив. Ной должен проверить, но времени на проверку у него уже нет.
У Джордан этого времени нет.
Ной бросается вперед к своей жене и протягивает руку. Джордан шепчет: «Иди сюда».
Джордан клацает острыми, как бритва, клыками.

«Холодно».

Руки обхватывают плечи, скованные в попытке согреть тело, внезапно оказавшееся в более холодном пространстве. Она оглядывается по сторонам, осматривая известную ей и абсолютно пустую улицу – даже не надо прислушиваться к собственным ощущениям, чтобы почувствовать отсутствие хотя бы одной живой души вокруг. Стоять на месте в ожидании неожиданного её спасения будет совершенно неразумно, да и пока она цела, ей нечего боятся в Тени.

Главное не обращать внимание на ощущение, что за ней кто-то наблюдает.

Время здесь, кажется, идет совершенно другим ходом. У неё с собой нет часов, а мобильник перестал реагировать на её прикосновения в первые секунды попадания в эту изнанку реальности. Анисса добредает до небольшого моста, пытаясь не упустить из внимания тот момент, когда все вокруг начнет казаться более чужим – сигнал о том, что стоит остановиться и желательно вернуться назад в то место, где она себя обнаружила. Радует лишь, что холод отступил достаточно быстро.

Идти долго не приходиться: местность становится менее похожа на ту, которую Салливан привыкла узнавать, и девушка поворачивает назад.

Или уже не назад?

Страх морозом ползет по спине к затылку, почти сбивая ведьму с толку, но ей удается собраться с мыслями и, поколебавшись, свернуть. Она убеждает себя, что обязательно найдет отсюда выход, обращается мысленно ко всей литературе и лекциям, выслушанных на курсе подготовки к инквизиторам.

И даже задается вопросом, как бы на её месте вела себя Лидия.

Салливан уже не уверена в числе совершенных кругов – каждый раз, когда местность казалась ей чужой, она уходила обратно, чуть смещая курс направления – как она вообще могла заблудиться?! Паника отступает под давлением гнева на саму себя и на те причины, по которым она вообще оказалась в этой ловушке, и, кажется, это даже немного отрезвляет.

По крайней мере, Анисса может позволить себе облегченно выдохнуть, когда выходит к той улице, с которой началась эта прогулка – хотя бы часть проблемы решена, но жаль не та, которая все еще удерживает её в Тени. Бродить по последней в поисках выхода было, может, и неплохой идеей, но от мысли вновь выйти из этого квартала девушку передергивает.

К той точке, откуда все началось, Салливан буквально подбегает, повинуясь опасению потерять место из виду.

Сильный толчок со спины нежелательно ускоряет её и заставляет потерять равновесие – девушка едва успевает выставить вперед руки, прежде чем падает на мостовую. Отработанные рефлексы моментально переворачивают её тело с живота на спину, позволяя разглядеть перед собой…
Анисса даже не хочет это рассматривать.

Быстро отползая назад (они же говорили, что подобное редко встречается в Тени), Салливан подскакивает на ноги и успевает отклониться от удара лапы чудовища, выпустившего свои когти. Постоянно двигаясь назад мелкими шагами, чтобы не быть застигнутой врасплох в момент переноса веса с ноги на ногу, Анисса смещается ближе к переулку, в который можно нырнуть и попытаться оторваться.

Почти успевает.

Анисса зажимает кровоточащую рану, отступая назад в проем, запрокидывает голову и судорожно мечется в собственных мыслях в поисках способа уйти из Тени. Времени теперь совсем мало, а раздающееся неподалеку рычание спокойствия тоже не прибавляет. Она осторожно, едва дыша, выглядывает из своего укрытия, пытаясь найти противника, но того словно и след простыл – и это в разы хуже, чем если бы он стоял сейчас неподалеку. Девушка жмурится, пытаясь хотя бы усилием воли игнорировать боль, потому что пользоваться магией сейчас слишком расточительно даже на такие простые заклинания, и спрашивает у самой себя хоть какие-то подсказки.

«Нужно идти назад. Опять.»

Салливан едва не теряет эту мысль в потоке других, но все-таки успевает зацепиться за неё и прислушаться. Ничего полезного более, да и подсказкой собственный разум не назвать, только терять уже особо нечего – Анисса едва слышно выбирается из укрытия, двигаясь назад по проулку.

Вокруг по-прежнему тихо.

Она постоянно озирается и прислушивается, прикусывая от боли внутреннюю сторону щеки, чуть не цепляется носком за выдвинувшийся камешек брусчатки из-под земли и уже было идет дальше, но в последнее мгновение резко замирает.

Неожиданным воспоминанием проносится момент, когда она едва ли не также упала, пытаясь догнать Лидию, оторвавшуюся от неё на несколько метров.

«Это же было именно здесь».

Ведьма поднимает глаза, видя перед собой уже не изнаночную реальность, а сцену из памяти, где на тот момент еще живая сестра останавливается и оборачивается к ней, дожидаясь её.

«Ну, конечно».

Анисса едва ли сдерживает смех – привлечь внимание чудовища, которое вряд ли ушло слишком далеко, таким способом будет совсем обидно – и быстро идет вперед, туда, где виднеется лишь мираж Лидии, созданный её разумом.

Туда, где она, наконец, сможет выбраться из этого кошмара.